Сказки Старой Ветоши

Эсма Бойл Лидия играет на лютне. Старшая сестра всегда была умудрена. Сейчас она обосновалась в саду, среди увядающих роз и, сидя на мраморной скамейке, источает тонкими пальцами звуки. Она слишком строга, слишком претенциозна, слишком нелюдима. Но я все равно люблю ее. Ах, Лиди, если бы не твой склочный характер, ты давно бы нашла себе жениха. Тебе уже восемнадцать, и так у нас принято. Но ты всё не удостаиваешь избранных пассий. Сынки баронов, графов не устраивают тебя. Клянусь, ты отвергла бы даже принца, не будь он поэтом и музыкантом. Но ты ведь богатая девочка, и должна пойти под венец с успешным финансово парнем – или мужчиной постарше. Ах, моя дорогая сестра! Ты родилась точно не в то время и не на той планете, чтоб ставить рамки, и загонять в них других. Ну, не бывает такого, чтоб всё и сразу! Он либо бабник, либо эгоист, либо «денежный мешок», помешанный на расчете. Ученый, но при этом подлец; художник, но при этом продажная сволочь; красивый и знатный, но при этом жуткий нарцисс, а то и садист, как я слышала от Шарлотты. Вот, смотри, я знаю, что тебе надо. Всё в меру, никаких изысков. Симпатичный, не обязательно смазливая рожа, обходительный и пунктуальный, при этом эмоционально выносливый, чтоб выносить твой вздорный характер. Человек, уверенный в себе, но не подавляющий тебя'. Но, при этом, изысканно интересный, как шато восемьдесят седьмого года. Ах, сестрица! Где бы тебе пожелать обрести такое счастье? …И где бы найти его для себя? Что входит в наши обязанности? Не полив сада и прополка огорода. Никакие материальные нужды не сковывают нас, пока папенька играет на бирже и организовывает перекупку и скачки. За нами остается только напряженная учеба – мы должны многое знать, и при этом, уметь преподать себя в обществе. Не только красивой фигурой и изысканными нарядами, но и отточенностью ума, дорогая. Пожалуй, из всех троих, это дается тебе больше всего. А сила ума соревнуется с отточенностью языка. Хотя ты и конкурируешь в этом с Вейверли. Ты красива, дорогая, и это не зависит от погоды, здоровья или убранства, это только дополняется макияжем – ты хороша сама по себе. Темные, густые, длинные волосы, обычно не уложенные, легкой волной сбегающие по плечам. Выразительные, глубокие темно-серые глаза, искусительные, полные губы, с родинкой у подбородка. Бледная кожа – ты ненавидела вульгарный загар или румяна, поэтому старательно избегаешь длительного контакта с солнцем. Хрупкие плечи, красиво очерченная грудь, ощутимая худоба. Я всегда восхищалась твоей чарующей красотой, твоим бархатным голосом, твоими желаниями и мышлением. При всей своей схожести на отца, характером и идеалами ты более всего подобна матери. Судя по ее дневникам. Вине'тта была галантна, и довольно умна, но ей приходилось скрывать некоторые свои предпочтения от общественного мнения. Ну, ты знаешь, о чем я говорю. Она любила петь, при этом любила химию, воспитывала белую болонку и играла на клавесине. Притом, имела довольно высокий вес мнения в обществе, но не могла повлиять на него стихийно. В моде были в меру худенькие дамочки-дурнушки, с убранными в прическу волосами, при этом, глупыми, как шампанская пробка. Сплетницы, изменницы, куртизанки. Без прав, без мыслей, без достойного мирового признания. Знаешь, я иногда жалею, что я – не мужчина. Им проще. Никаких маточных болей раз в месяц, когда ты ладна застрелиться, лишь бы просто так, в муках, не истекать кровью. Никаких родов и браков по расчету, ведь мы – женщины, а не вещи! Никакого преждевременного порицания и стереотипов о том, на что каждая способна, и что должна. Спи с кем хочешь, думай, что хочешь, делай, живи! Да, определенно прискорбно, что я – леди. Папа, Тэ'дор Бойл, скуп и гонится за богатством, а мне всё это не нужно. Ни дорогие платья, ни изысканные украшения, ни заморская пища. Я бы хотела работать обычным барменом, подавать гостям напитки, спать в съемной комнате, и при этом, быть абсолютно свободной! И любимой. Ах, в свои четырнадцать – почти пятнадцать – лет, я успела уже несколько раз влюбиться, - влюбиться во внешность. Полюбить мне не удавалось, потому что некого. И, нет, я не хочу замуж. Я хочу просто быть обожаема, обласкана, пригрета, знать, что это надолго, и сама любить, столь же глубоко и страстно. Я хочу дарить себя – и я говорю не только о плотских утехах. Я хочу романтических встреч и признаний, я желаю быть ценима и понята, чтоб во мне угадывалась личность, а не просто красивая, фарфоровая кукла. Я желаю, чтоб во мне разглядели что-то, кроме именных богатств и власти. Ну, разве я многого прошу?! – взываю я горестно, и развожу руками. И так каждая. Я пришла к тебе, влекомая на звуки чарующей музыки, доносящейся из обширного, густого сада. Ты сидела под разлогими ветвями слив, вся в снежно-белом, с кораллом на серебряной цепочке. Рядом с тобой лежала книга по гендерной психологии, а тонкая, светлая лютня обреталась на коленях. В объемные юбки упала пара жучков, и я убрала их; на шее, в ложбинке между грудей, висит красно-розовый кусочек коралла – твой подарок от Вейверли. Взглядом ты запуталась в осыпающихся цветах, но сознанием ты была будто бы не здесь, так как не заметила моего прихода. Я, в широкой лиловой блузе и приталенной высокой юбке, с вязаным зонтиком на плече, смотрела на тебя скорбно. А потом завязала этот разговор про «женихов». Вот ведь жизнь выдалась дурацкой! Ты снова заиграла, а я запела вместо тебя, видя, что у тебя на это нет настроения: «Снимут наши посмертные маски С наших увядших душ. Скелеты, как те осколки, станут всем не нужны, И мы уснем в декадансе, не зная смертей и разлук, Пожалуйста, лейся песня, пожалуйста, не «усни»*. /* - умри, закончься./ Я спела довольно живо, и даже весело, так, что на миг ты даже подумала, что я издеваюсь над тобой. Но я тихо засмеялась и, перестав кружиться по саду, поднесла тебе собственноручно сорванные розы, которые так бы шли к твоему платью и твоим волосам. Одну воткнула в тугой пучок с боку – себе забрала, а остальные стала вплетать в твои роскошные волосы. – Не ценишь ты меня, – оскорбилась Лидия, глядя в другую сторону, но, не препятствуя моим попыткам быть полезной и как-то скрасить ее быт. – Я тебе доверила песню, а ты поешь ее не в том ритме… – Ну, прости, – мило прощебетала я, коснувшись губами ее прохладной щеки. – Я не специально. Просто, если и я буду ходить среди вас угнетенной, то мы вполне скоро окажемся в семейном склепе – и в этот раз в качестве «мумий», а не посетителей. Что стряслось-то? Кто обидел мою дорогую «Лилию»? – запела я очарованно, подув ей в лицо, и сама почувствовала запах недавно съеденного яблока. – Стэн… – нехотя признала ты после паузы, мазнув себя рукой по носу. – Не выношу его, а он все равно приходит. – А, это тот, что приятель Антонио? – припомнила я, пытаюсь разобраться во всех наших знакомых. – Лорд Блэ’йдин? О, он – ужасный писатель. Вечно вы с ним цапаетесь. Что в этот раз не поделили? – Всё, чего ни коснись, – состроила совсем уже постную мину сестрица. – Начиная от внешнего облика, заканчивая планами на ближайший ужин. Всё ему во мне не так. То слишком мало говорю, то не умолкаю. И слишком прямолинейная я, и груба, и платье не того фасона, а вернее, не с тем декольте, и занимаюсь не тем… И вообще, почему я такая. Боже! – сокрушенно вздохнула Лидия. – Я не нанималась всем соответствовать. А тем более, ему, - закончила она уже совсем басом, и уткнулась взглядом в книгу. – Тысяче крат презираю этого олуха. И, тем не менее, он был одним из тех, кто набивался ко мне в партнеры. Я ему нравлюсь, не спорю. Ему по нраву, как я выгляжу, а остальное он желал бы переделать. Всё грозился мне меня перевоспитать. Но папенька пока что не настаивает на моем браке, и пока я вольна выбирать. За кого угодно, только не за него! Чем выходить за этого подонка, лучше сорвусь с обрыва Сэ'лли. – Ну, не горячись, не горячись, - сердечно попросила я ее, сплетая ее и свои пальцы. – Я тебя на поругание не дам. Если что, спрыгнем обе! Лидия с сомнением взглянула на меня, видимо, считая и меня голословной. Но, не смотря на мой пустячный тон, у меня были очень серьезные глаза, и ты шепотом, самой себе, сказала: «А ты ведь не шутишь». – Нет, – живо заверила я, мотнув головою. – Забудь его. А, не хочешь огрызаться, зови меня – втроем по дискуссируем, - сказала я так ядовито, будто готова была вцепиться ему ногтями в лицо. А ведь готова! – Обещаешь следующий раз одна с ним не оставаться? – немного сбавила я тон и гонор. – При посторонних он не посмел бы дерзить. Ты шмыгнула носом, искривив губы, и даже не взглянула на меня, но пальцы сжала – поняла. – Вечно тебя выбирают какие-то недоноски. Ох, что-то не везет тебе, сестрица, – искренне пригорюнилась я. – Где же те, о ком ты так мечтаешь? – Явно не в этом слое общества, – ответила ты недовольно. – А ты так же оцениваешь людей по тому, кто к тебе расположен? Лорд Антонио Га'льцман, юноша, на семь лет тебя старше. Занудный историк, пижон, кларнетист. Говорят, отлично стреляет из пистолета. Не знаю, каким словом его можно охарактеризовать между собою. Но, по-моему, он – зазнавшийся пилигрим, и не способен ценить то, что нажито потом и кровью. Ему всегда всё давалось слишком легко, - голос твой был слегка осуждающим. – Он не знает, как бывает иначе – ему везет. Ты снова беспокойно отложила книгу, и поднялась, стряхивая с коленей мусор. Суетливо прошлась недалеко в западный уголок сада, ища что-то в траве, и по пути заглядывая в окна. Потом вернулась ко мне с жемчужной заколкой. Моей заколкой! Неужели обронила? До чего я неаккуратна. Но ты не стала ругать меня, вопреки обыкновению. Хотела сперва отдать ее мне в руки, но раздумала, и заколола обратно в моих волосах, где-то там же, со стороны розы. А потом ответила, что папа опять принимает очередного гостя – вон он, стоит у окна. Я поднялась вслед за тобой, как маленькая, надув губы, когда меня ненадолго бросили, а потом в кипучей радости поблагодарила за обнаружение пропажи. Не удержавшись, обняла тебя, повиснув на шее. Это была важная вещь для меня. Она была приобретена еще при жизни матери. Но мать скончалась после моих родов и затяжной обострившейся астмы. Жаль, что так вышло. И я виню себя в ее смерти, но ничего исправить не могу. Это украшение принадлежало ей. А я ее тепла так и не застала. Отцу всегда было не до нас. «Тепло» и «забота» - вообще было не из слов в его лексиконе. У нас были только слуги и учителя. И еще мы были друг друга – ведь девочки должны всегда поддерживать друг друга. Да, безусловно, были и сомнения, и недопонимания, но все мы – люди. Мы никогда не могли долго сердиться одна на другую, и делились между собой всем – от нарядов и сплетен до личного жизненного опыта. В том числе, и сексуального характера. Мы не боялись говорить об «этом». Мы всегда были, и остаемся лучшими подругами. Ты обняла меня в ответ, и попросила не сжимать так сильно руки. – Ты делаешь мне больно, – сказала ты тихо. – Ой, прости, прости! – поспешно повинилась я, уменьшая хватку и, потянувшись, чмокнула тебя в губы. Лидия возвела очи горе, но ничего не ответила. – Люблю тебя, – сказала я увлеченно. – И охота тебе сидеть здесь, при самом солнцепеке? Хорошо, хоть додумалась в тени. Пойдем лучше в дом, к Вейви. Она обосновалась в небольшой комнатке, у лестницы первого этажа западного крыла, и строчит хтонические выдержки. Она у нас – великий писатель, наследница декаданской готики, – напыщенно начала я. – Ты – выдающийся поэт и музыкант. А я? Кто я'? Всего лишь смазливая леди – не одарил меня Господь талантом, всё во мне усреднённо. А я хочу быть известной и любимой, я хочу что-то значить. Обидно… Я выдавила из себя последнюю фразу, и отвернулась. Лиди взяла меня за плечи, крепко сжав – у нее давно были сильные руки, натренированные на фехтовании, - а затем сцепила ладони у меня на талии. – Эми, прекрати, – попросила Лидия сдержанно, но, вместе с тем, немного неприятельски. – Ты во всем довольно хороша. Просто еще не нашла себя. Не наговаривай на свою личность, этим ты оскорбляешь меня' более. Искривив губы, я попросила прощения, а затем развернулась и взяла ее за руки. В легких, развевающихся одеждах, бледная, но решительная, с косо заплетенными волосами, она была прелестна. Я восхитилась ее обликом в этот момент, и с задором потянула в особняк – ты едва успела забрать свои вещи. Мы отправились ко мне – я захотела переодеться. До ужина оставалось чуть менее получаса – мы знали, чем нам заняться. Первый раз это произошло почти случайно – пару месяцев назад. Ты ворвалась ко мне без стука, разругавшись с очередным наглецом, и застала меня за «нелицеприглядным и аморально-порочным занятием», как сказали бы в Аббатстве, за первым познанием интимной любви. Я не думала, что кто-то ко мне войдет, и была не совсем прикрыта, так что, даже в окружающей полумгле, ты всё поняла, и тут же вышла – не пройдя и пары метров, словно наткнулась на невидимую ограду. Меня бросило в жар стыда, но… Боги, как я хотела, чтоб ты осталась! Если быть до конца откровенной, никто никогда не нравился мне более, чем мои сестры. Моя жесткая, и хрупкая внешне, Лидия, и боевая, всё время сосредоточенная на сюжетах, Вейверли. Боже, как же это было греховно! Судя по тому же Аббатству, но я никогда не верила в такого Бога, который позволяет этот «мир наоборот», где всё хорошее оказывается запретным, а мерзости – позволительными. Я не знала, как ты к этому отнесешься, я боялась. Но, наскоро одевшись – я была не до конца обнажена, - прошла по коридору к тебе, нам следовало поговорить. Но остановилась у комнаты Вейви, услышав ваши голоса. Ты почти рыдала на плече у сестры. – Он жестоко оскорбил меня, и грязно домогался – благо, Бриск вступился. Не знаю теперь, как и благодарить. Он это видел, и вызвал Со'вина на дуэль. Завтра, в три часа пополудни, в старом саду Сти'вэнсонов. – Это те, что оказались разорены? – метко уточнила Вейви. – Да. Не ожидала от него такого, иначе, не знаю, что бы я и делала. – Отцу говорила? – А стоило бы? – в сомнении переспросила Лиди. Голос ее был потерянным, видно, что она запаниковала. – Я… Я не знаю… наверное, скажу, и через суд пусть бы решали… – Вот и правильно, – Вейверли шептала ей на ухо, мягко гладя по спине всхлипывающую подругу. – Ну-ну, всё будет в порядке, Лид. И более не ходи нигде одна. Или безоружная. Не ходи. Да, именно после этого случая Лидия стала носить при себе несколько потаенных кинжалов. Я больше не смогла стоять под дверью – подслушивать и подглядывать. Ворвалась в комнату средней сестры и, сев позади, мягко, но настойчиво обняла старшую. В ту ночь мы так и не спали – говорили, писали, слушали, думали, даже играли азартно в карты и нарды. А с рассветом обе удалились из спальни сестрицы, увидев, что Вейви уснула. Я вернулась к себе, и попросила Лидию ненадолго заглянуть. Я шла одна – ты отстала где-то по пути, – и еще несколько секунд я не слышала твоих шагов за своей спиной, не ощущала твоего потревоженного присутствия. А потом ты нагнала меня. Я разожгла у себя свечи, и плотно прикрыла дверь, когда ты оказалась в моем будуаре. Видела, что тебе было неловко, и всё еще страшно от пережитого. Я попросила у тебя прощения. – Лиди… Извини, – я потупила взор, и опустила подбородок. – Когда тебе понадобилась моя помощь, я… Занималась столь постыдными действиями. Я… не хотела, чтоб кто-то увидел. – И ты прости меня, – едва разлепляя губы, очень сдавленно проронила Лидия. – Я не должна была так проникать в чужие покои – это недостойно. Но я… можно сказать, что ничего не видела. Давай оставим эту тему, хорошо? Помнишь, что' мы говорили? Удовлетворять себя, это вполне нормально. Я пойду… – ты шаткой тенью дернулась к двери, но я удержала тебя за запястье. Ты вздрогнула, и я тут же отпустила руку, побоявшись, словно прислуга, разбившая раритетную вазу. Лидия вздохнула и, не поднимая глаз, вышла. По коридору я слышала ее порывистые, широкие шаги. А затем, поколебавшись, прокралась к тебе, в твою комнату и, убедившись, что ты уже спишь, легла рядом, свернувшись в клубок. Возможно, так тебя будут не так страшно. На следующий день мы пропустили не только завтрак, но и обед, опоздали даже на занятия, и нас пришли будить, осведомившись, не заболели ли мы. Мы трое сказали гувернанткам, что просто плохо спали, и мне легко далась эта ложь. Не знаю, возможно, мне бы так же легко было бы хранить чужие тайны? Я в тот раз спала отлично, хоть почти никогда с тобой не засыпала – так мы были приучены, к отдельным будуарам. А, проснувшись, поцеловала тебя в плечо – ты сидела на постели, уставившись в одну точку. Когда все ушли, я спросила о чем-то очень личном. Не знаю, как тогда нашла в себе на это силы и вольности, даже, пожалуй, сытой наглости, чтоб тревожить тебя своими чувствами, когда тебе и так плохо, но что сделано, то сделано. – Лиди… Я люблю тебя. Молчание. Ты не реагируешь, поджав колени, смотришь в зашторенное окно. – Я люблю вас обеих. Очень-очень сильно. Ты веришь? Никогда не дам вас в обиду. Ты знаешь? Касаюсь твоего плеча, и чувствую, что ты слегка дрожишь. А мои слова как опускаются в пустоту. В тот миг казалось, что в тебе, да и во мне, что-то разбивается. Я должна была любой ценой собрать эти разбросанные фактуры и, сев рядом, бережно обняла тебя, шепча что-то бессвязное, вроде: – Ты должна остаться… Всё будет хорошо… Всё наладится. Обидчик будет наказан. Мы еще энное количество минут сидели так, успокаиваясь и, кажется, я таки смогла согреть твою душу, так, как в итоге ты ожила, мягко касаясь моих волос и спины. Я не удержалась и, горестно и скорбно, заглянув тебе в лицо, ткнулась губами к губам. Неуместно, неумело, тупо слепо. Сама не заметила, как сжала ткань твоей ночной рубашки, заново пробуя целовать тебя – обходительно, моляще, подтверждающе в своей к тебе лояльности – в чем бы то ни было. С бешено колотящимся сердцем, раз за разом, я приникала к твоим устам, пробуя на вкус возлюбленные губы – первые губы, которые я так' целовала – безумно боясь, что ты разорвешь этот хрупкий контакт. Но, после твоего, несколько сумбурного и потерянного: «Что ты делаешь?», ты стала плавно отвечать. – Целую самого дорогого человека в своей жизни, – фыркнув, ответила я, дыша, как после полукилометровой пробежки. – Ведь вы, с Вейви, для меня – самые важные в мире люди. Вы знаете это? – я пытливо заглянула ей в лицо, и Лиди заморгала. – Да, но не в таком' смысле, – сказала она на весьма вопросительных нотах. Я заулыбалась, и ответила, что как раз в таких и, с вызовом посмотрев ей в глаза, заставила мне поверить. После чего более жадно приникла к губам и шее. Лиди охнула, когда я провела языком по пульсирующей жилке, но так и не оттолкнула меня. Не остановила. Она и сама уже дышала слишком тяжело и часто, и я понимала, что’ это значит. – Лид, можно я останусь? – доверительно попросила я, пока не решаясь на большее. Но она так' целовала меня, что я готова была взять ее здесь же, не отходя от места, и сразу переходя от слов к действию. Мне сносило тормоза. Боже, как я ее хотела! Ты разрешила, кажется, не вполне понимая, что это значит, а я забралась с головой под одеяло, и стала тихо, подавляя жалобные стоны, ласкать себя. Мне было страшно, и стыдно, и очень хорошо. Ты сидела, не двигаясь и, я чувствовала: глядя на меня, спустя секунд десять откинула с моей головы одеяло. И увидела, как я тяжело дышу, закидывая назад голову. А потом наши взгляды встретились. Ты более не была растеряна. К моему удивлению, ты сама потянулась с поцелуем – мягким, благодарящим, оберегающим, но отнюдь не сестринским. Опираясь рядом со мной рукой, провела бархатными пальцами по груди и шее, не только лаская, но и доставляя некоторую боль – небольшими укусами и царапинами, но они только истончали общее удовольствие. Я поверить не могла, что всё это не сон. Замерев, я более не смела трогать себя под одеждой, а ты, сев позади спины, прижала меня к своей груди и, мягко отводя мою руку, позарилась на самое дорогое. Я охнула и застонала, когда ты, умелой рукой гладила меня, возбужденную, касаясь груди, и там, пониже живота. Откинувшись тебе на плечо, я полностью доверилась тебе. Кончила я ожидаемо бурно и скоро, но ты продлила мой оргазм, только секунд через десять убрав руку. Я шептала ее имя, задыхаясь. Леди была смущена, с добротой на меня глядя, и сказала, что и сама возбуждена, и хотела бы получить подобное. Она просто имела в виду самоудовлетворение, но я, горячо закивав, стала льнуть к ней, делая то, что и делала она. Лидия сперва удивилась, а потом, недолго подумав, видно, решила пустить всё на самотек. – Ладно, тренируйся, – сказала ты вполне мило, и это полностью развязало мне руки. Я никогда этого не делала с другими, но я очень хотела доставить тебе удовольствие. И, кажется, я преуспела, так, как под конец почувствовала то же, характерное, судорожное движение и, против моих стонов, сдавленный выдох – видно, она уже научилась сдерживать свои реакции. Ну, ничего – думала я, – когда-нибудь и я ее догоню. Поцеловав сестру, я легла рядом, блаженно раскинувшись на подушках, и подумала о том, как я ненавижу гормоны, но иногда и они приносят пользу. Это было между нами впервые. А потом подключилась и Вейверли. Средняя, как обнаружилось, тоже оказалась не против наших совместных игр, и уже вскоре мы делали это втроем. Молодая кровь требовала любви, а тело – разрядки. Чёрт, это было упоительно! И так всякий раз. Я ничуть не пожалела, что рискнула тогда. Зная, что об этом никто знать не должен, мы держали себя в рамках приличия, и даже пробовали встречаться с парнями, чтоб не было выражено, что мы «не нормальные». Но истинное дополнение и теплоту в одиночестве, истовое желание, и бутонами расцветающий экстаз мы получали только друг с другом. Ведь мы должны помогать друг другу, не так ли? А обидчик помер тогда, скончавшись спустя два дня от внутреннего кровотечения, - врачам не удалось спасти его. И, не знаю, может, я была излишне кровожадна, так, как он только' позарился на мою сестру, а не обесчестил ее, но я желала ему этой смерти, вполне довольная исходом. У отца, лорда Брилли, мы стребовали время спустя кругленькую сумму, и нас еще более стали называть кровожадными. Ну и пусть. Кровавыми, жестокими, порочными… Мне было без разницы, кем считают меня, и что, при случае, мне обещали. Я не боялась ничего. Условно, я была счастлива. А все-таки, пусть и не скорое, замужество предстояло. А, может быть, удастся этого избежать, если мы будем жить в достатке? Только как бы этот достаток сохранить и приумножить? Чёрт, я начинаю мыслить, как отец. Но все-таки. Полагаться только на ум и способности, на слепую удачу в игре ценных бумаг, может оказаться недостаточно. Надо бы обсудить это с сестрицами. И, вот, после ужина, мы все собрались у меня. 02.08.15