******
Половина третьего ночи. Центр города. Нормальные люди спят, а в приемном покое больницы, как на вокзале. Переломанные руки, ноги, носы. Приступы чего-то там в животе. Слышу, как кто-то стонет доктору, что терпел весь день, а сейчас вот, не выдержал. Даже я чертыхаюсь. Блин, люди, где же логика?! Можно подумать ночь - самое удобное время обращения в больницу. От входных дверей раздается громкое: «Автодорожка!», и весь персонал бросается навстречу. Мимо меня проносятся несколько металлических каталок. Зажмуриваюсь. Не могу видеть кровь. Сознание не теряю, но просто как-то неприятно. Это я к чему все рассказываю. К тому, что уже 40 минут я сижу на металлическом стуле и жду своей очереди. И не потому, что никому нет до меня дела. Просто нет свободных врачей. Слышу фразу – «приемный день», и понимаю, насколько мне «повезло». Из ожидающих помощи пациентов я выгляжу лучше всех. Куртку мне Серега с гардеробщиком успели вычистить почти идеально. А лицо… До сих пор не пойму, как я умудрился лицо прикрыть, когда меня пинали на земле. Так что из видимых увечий у меня довольно деликатный фингал на скуле и только. Даже стыдно как-то людей от дела отвлекать. Вот только дышать я почему-то не могу, и голова болит до тошноты. Честно говоря, я уже десять раз пожалел, что не поехал домой. Там Борк и моя кровать. Лежал бы себе спокойненько и возможно даже уснул бы. Хотя вряд ли. С такой болью точно не заснешь. Если не шевелиться и не дышать, то терпеть можно. Проблема только в одном: как не дышать? Прислоняюсь затылком к стене. Так голове легче, но ребрам больнее. Как же сесть-то? Еще немного, и я просто лягу на пол. Все у меня в этой жизни через задницу. В прямом и переносном смысле. Хм! Прикольный каламбур получился. Я невольно хмыкаю и громко вскрикиваю от боли. Это привлекает внимание молоденькой медсестрички. Она внимательно смотрит на меня, а потом, нагнувшись к соседке, быстро шепчет ей что-то на ухо, заговорщически косясь в мою сторону. Та вскидывает удивленные глаза и, неожиданно встретившись со мной взглядом, поспешно утыкается носом в регистрационный журнал. Я вижу, как она давится двусмысленной улыбкой. Все ясно. Интересно, как они поняли, что я гей? Таксист сказал? Да какая разница. Ничего необычного. Я вздыхаю и закрываю глаза. Да. Я не такой, как другие, и, честно говоря, никогда не планировал таким становиться. В конце концов, это произошло помимо меня, без каких бы то ни было усилий с моей стороны. Никто не спросил ни о моем желании, ни о моих намерениях. И я вовсе не писал заявления и никому не отправлял ходатайства с просьбой зачислить меня в стройные ряды голубого населения. Сперва я думал, что я просто такой весь из себя объективный эстет, способный, в отличие от других пацанов, непредвзято оценить мужскую красоту. А потом со мной и с моим телом стало происходить что-то странное. Вначале я не поверил. Но когда к моим утренним снам стали примешиваться конкретные образы, я пришел в ужас. Я не хотел этого и всеми способами пытался доказать самому себе, что все не так. Я лихорадочно встречался с девчонками, целовал их, спал с каждой, кто соглашался, воодушевленно говоря себе после каждого раза, что все у меня, как и положено. Но мои фантазии возвращали меня к реальности. Пара разговоров в чате с людьми соответствующей ориентации не оставили у меня никаких сомнений относительно моих сексуальных предпочтений. Я был в отчаянии. Я боялся и ненавидел сам себя, изводя угрызениями совести, страхом и неудовлетворенностью. В конце концов, мое нервное истощение не могло не сказаться на здоровье и внешнем виде. Мои родные и друзья, которых, кстати, у меня всегда была уйма, благодаря веселому и легкому характеру, рьяно стали выяснять причины моего внезапного депресняка, окружая заботой и вниманием. К тому времени у меня уже хватило ума понять, что сам я не решу эту проблему. Мне нужна была чья-то помощь, чья-то надежная поддержка. Вера в то, что я справлюсь. И я решился. Козёл! Кажется, я говорил, что у меня было много друзей? В фразе «много друзей» я не ошибся только с первым словом. Относительно второго я явно погорячился. Жизнь – аккуратная сука, все расставляет по своим полочкам. И учит правильной лингвистике. Во всяком случае, таких наивных доверчивых идиотов, как я. Друзей у меня не оказалось. То есть вообще. Это был мой первый сексуальный опыт, когда меня поимели. Морально. И все разом. Мои ошарашенные приятели с брезгливостью молча отвалили в сторону. Хотя я снова путаюсь в словах. Добро б еще молча! Каждый из них посчитал своим долгом сообщить о моей ориентации всем знакомым, выложить комментарии в соцсетях. Я не удивлюсь, если кто-то не поскупился даже на СМС-рассылку. Короче, через день все были в курсе, что я – гомик. Не хочу вспоминать, что мне говорили, и как изгалялись в остроумии. Я стал шарахаться от людей. Боялся идти в универ, но заставлял себя это делать, думая, что рано или поздно тема потеряет остроту и кошмар закончится. А он все не кончался. Я наивно полагал, что это и есть конец света. Но я ошибался. Конец света наступил, когда обо всем узнали дома. Конечно, я ожидал, что это когда-то случится. Но в тот день я был не готов. Меня никто не хотел слушать. А ведь я к тому времени даже и не спал ни с одним парнем. Так, только целовался и потискался немного. Брат что-то орал о распущенности и разврате. Мать хваталась за сердце, добиваясь ответа на вопрос: кто меня таким сделал? А отец… Нет, он не ударил меня. И говорил он немного и тихо. Но его слова меня раздавили. Выжгли внутри что-то очень нужное для жизни, без чего невозможно существовать, выпустили силы, словно воздух из дырявого воздушного шарика. И моя душа… сдулась безвозвратно, внутри нее все слиплось от непонятного жуткого ужаса и понимания, что все закончилось. Что «закончилось»? Что «все»? Я не знал, я просто ощущал это, оголенным нервом чувствуя, что ничего больше не будет как прежде. Можно ли сжечь человека льдом глаз? Холодом в голосе? Можно… Можно… Мой отец смог… Затем он выпихнул меня из кухни, и запер в спальне на ключ. А еще через час бросил на пол моей комнаты влажные салфетки и одноразовую посуду. Мне запретили покидать спальню, пользоваться кухней и ванной до того момента, пока он не найдет приличную и доступную по цене психиатрическую клинику. Отец, видимо считал, что все геи - умалишенные и больны СПИДом. Спасибо, хоть в сортир ходить разрешили. Так я оказался под домашним арестом. Честно говоря, я и сам не сильно рвался к людям. Но это было другое. Меня держали дома не для того, чтобы прикрыть от нападок, а потому, что само мое существование, как мне заявили, стало клеймом на семье, и появляясь на людях я, тем самым, позорил своих близких. Мой мобильник, который раньше вечно разрывался от звонков товарищей, молчал. Моя семья игнорировала меня самым демонстративным образом, решив, что выказанное презрение - лучшее лекарство от моей ущербности. В интернет лучше было вообще не заходить: какие комментарии мне там только не писали. Временами у меня складывалось впечатление, что я - вообще первый на планете мужчина, кого прельстили однополые отношения. А может мне просто «повезло» с окружением? Единственный человек, который отчаянно продолжал меня поддерживать, была моя младшая сестра Вера. Я слышал, как она кричала, что я ее любимый брат, и ей все равно, чем я болен. Она царапалась в двери и бросалась мне на шею всякий раз, когда мне позволяли выйти из комнаты. В результате сама оказывалась наказанной. Я чувствовал себя виноватым перед ней. Мне было ее жаль. А себя… Я выдержал девять дней. Как после похорон. А на десятый взял бабулины таблетки и выпил два стандарта за раз. Дальше ничего не помню. Но я уже говорил, что у жизни своеобразное чувство юмора. Я слышал, как звала на помощь Вера, а вот глаза открыл всего на минуту, но именно в тот момент, когда отец стоял передо мной с телефонной трубкой в руках и… ждал. А рядом мама... И я понял, что они колеблются - вызывать ли скорую. Знаете, я очень любил моих родителей… Честно, очень любил… до этого дня. Так я оказался в отделении токсикологии - славном островке стационара, огражденного от всего мира решетками на дверях и окнах, среди наркоманов и алкашей, пережравших любимого лакомства. В больнице мне повезло последний раз в жизни. Мой психолог – Борис Кириллович - оказался очень умным и грамотным парнем. И он единственный смог заставить меня разговаривать и поверить, что жизнь не закончилась. Мы долго беседовали с ним и, как я понимал, даже сверх положенного для пациентов по нормативам времени. Возможно, потому, что он был еще совсем молодым, мы говорили с ним на одном языке, и он умудрился за короткий промежуток времени вытянуть меня из ямы. Хотя сам доказывал, что я ни в какой депресняк и не скатывался. Просто немного сорвался и только. Однако через неделю психолог исчез. Когда я поинтересовался, куда он пропал, мой лечащий врач неохотно сообщил, что Борис Кириллович вынужден был уволиться, избегая громкого скандала. Я терялся в догадках, не представляя, что такой интеллигентный человек мог сделать, пока добрая медсестричка не рассказала мне по секрету, что произошло. Оказывается, в больнице объявились, наконец, мои предки, и Борк (так сокращенно называли друзья Бориса Кирилловича) вызвался с ними побеседовать. Короче, через 20 минут их разговора мой папаша его послал, заявив, что тот шарлатан, а не медик. А Борк не выдержал и высказал ему в лицо все, что думает о твердолобых родителях, не желающих понимать своих детей. Мой разгневанный родитель настрочил кляузу главному врачу, и Борка, чтоб замять дело, попросили уволиться. Я был в шоке. Мне было стыдно перед Борком и жаль его до боли. Опять я во всем виноват! Я всем приношу только неприятности. На следующий день я попросился на выписку, и меня без проблем отпустили. Здоровье у меня оказалось отменным, а мозги казались восстановленными. И первым, кого я узрел, выйдя из дверей стационара, был Борк, сидящий на металлическом ограждении напротив входа в больницу. Единственный человек, которого я действительно был рад увидеть. Спрыгнув с забора, он весело поздравил с выпиской и сказал, что, поскольку он на машине, то готов подвезти меня, куда я скажу. И тут я задумался. А ведь действительно - куда? Домой я не вернусь, это точно! Всего месяц назад у меня была уйма мест, где я мог бы при желании перекантоваться пару дней. Да просто по своим многочисленным друзьям раньше можно было полгода кочевать. А вот сейчас… - Понятно, - усмехнулся Борк, увидев мою растерянность, и забрав из рук пакет с вещами, кивнул головой в направлении машины. - Поехали! - И куда мы? – спросил я, захлопывая дверь. - Ко мне домой! Я живу в трешке один. Комнату могу сдать тебе. Это был вариант, но я тут же себя опустил на землю. - У меня денег нет. Я не работаю. - Не переживай, - Борк весело подмигнул. - Как-нибудь рассчитаешься! Мне показалось, или это прозвучало двусмысленно? Взглянул на Борка и замер. Я почувствовал, как кровь отлила у меня от лица и стали неметь руки. Он ведь знает, что я гей! И живет один. И знает, что никто меня искать сейчас не станет. А о Борке я вообще-то ничего не знаю, кроме того, что его уволили! Похолодев, я сообразил, каким именно образом он заставит меня с ним рассчитываться. Идиот! Сам сел к нему в машину. Я уже давно понял, что жизнь это жопа, предназначенная исключительно для моего места жительства. И вот очередное доказательство! Если бы не ремень безопасности, я бы выпрыгнул из автомобиля в ту же минуту прямо на ходу. Я затравлено посмотрел на Борка и обреченно опустил голову. - Ты что побледнел? Тебе опять плохо? – он обеспокоенно посмотрел на меня и протянулся к моей руке. Я дернулся, съеживаясь на сидении так, словно меня хотели ударить. - Ты чего? - не понял Борк, и вдруг до него дошло, что со мной происходит. Он закатил глаза и залился звонким хохотом. - Я с тобой в аварию попаду! – простонал он, отсмеявшись и вытирая от слез глаза. - Видел бы ты свою рожу! Дебил! Я мальчиками не интересуюсь. У меня есть невеста Мила, и сегодня вечером я вас познакомлю. Я недоверчиво посмотрел на Борка, на его смеющиеся глаза и окончательно удостоверился, что я придурок. Квартирка Борка была небольшой, но все комнаты и санузел с ванной – раздельные. В этом было огромное преимущество. Сев на кровать, я окинул взглядом мое новое жилище. Диван, шкаф, письменный стол с полками, комод, зеркало на двери… Фотографии каких-то спортсменов, на стене - колесо дартса. В принципе нормально. Постучавшись, зашел Борк. В руках у него была какая-то одежда и полотенца. Почесав башку, он произнес: - Фактуры у нас с тобой разные. Так что из вещей могу предложить только это. Потом что-нибудь придумаем. Душ прямо по коридору. Слово душ меня напрягло, но помыться действительно стоило. В ванной я обнаружил, что щеколды на двери нет. С присущим мне «оптимизмом» просчитал, во что мне может вылиться такое купание. Поколебавшись, глянул на Борка и на всякий случай сказал: - Если зайдешь в душ без разрешения, я обеспечу тебе пару дней в реанимации. Каково,а? Постоялец я, прямо скажем, супер благодарный. Заглянув в глаза Борка, я снова осознал, что из моих цитат можно создавать хрестоматию по кретинизму. Но Борк лишь безразлично пожал плечами: - Я и без тебя туда скоро попаду. Блин! Попадет в реанимацию? Я испуганно заморгал. Не хочу, чтоб Борку было плохо. - Ты болеешь? – беспомощно промямлил я. - Прости, я опять сморозил глупость! - Нет, я не болею, я там работаю, - стал давиться смехом Борк. - Но глупость ты действительно сморозил. Впрочем, это, как я понял, твой обычный способ общения последнее время. Он, посмеиваясь, ушел на кухню и начал греметь кастрюлями. А я стоял у входа в ванную и подбирал для себя достойный эпитет. Так. Дебил уже было, придурком я себя уже называл. Что там у нас еще осталось? А! Вот! Полный придурок! Вечером пришла Мила. Это была девушка среднего роста, крепкого спортивного телосложения, с добрыми серыми глазами. Мила притащила по какому-то поводу торт, и они с Борком почти насильно выволокли меня на кухню, чтоб всем вместе его оприходовать. Мое первое впечатление о ее спортивности оказалось верным. Мила была тренером по совершенно экзотической, на мой взгляд, дисциплине: стрельба из лука. Она взахлеб рассказывала о преимуществах именно этого спорта, о сложностях матчасти и ее дороговизне. Борк снисходительно улыбался, смотрел на Милу влюбленными глазами, ловкими вопросами вызывая очередной фонтан восторженных рассказов. Словом через час я уже был влюблен и в хойтовские луки, и в карбоновые стрелы, и в мудреные плунжеры. Да и в самого тренера с ее женихом тоже. Вообще с ними было очень легко и просто. Я выяснил, что Борк подрабатывал психологом, подумывая сменить тяжкий труд реаниматолога на более легкий. Но благодаря моему папаше понял, что психология - это не его. И невеста с ним полностью согласилась. Мила не спрашивая подкладывала мне на тарелку очередной кусок вкуснейшего киевского торта. Я даже не заметил, как на подставке остались одни крошки. Мы сидели сытые и довольные. Подперев голову кулаком, Мила посмотрела на меня долгим взглядом и неожиданно сказала: - Ты симпатичный. Нет. Ты просто красавец. Правда, я не вру. Мне бы такие огромные глаза! Слушай, а ты не отобьешь у меня Борка? Борк закрыл лицо рукой и беззвучно затрясся от хохота. Я удивлено уставился на девушку и увидел пляшущих в ее глазах веселых чертят. - Нет, не отобью! – выдавил я, ощущая, как кончики губ стали растягиваться к ушам. Внутри меня что-то защекотало, и я неожиданно для себя засмеялся. Легко и беззаботно. Как давно я не смеялся! Спасибо тебе, Мила! Борк научил меня снова разговаривать с людьми. А ты вернула мне умение смеяться. Так, с того самого вечера, я стал учиться жить по-новому. В институте я взял академ. Мое идиотское увлечение японским языком пригодилось, и Мила через своих лучников помогла устроиться на работу. Но у меня же по-людски не бывает! В первый день погода была отвратительной - солнце постоянно чередовалось с мерзким дождичком. У самого офиса меня с ног до головы окатила грязной водой какая-то машина. Чумазого и мокрого типа отказался пропускать в здание охранник. А когда я его убедил, что опаздываю в свой первый день на работу, выяснилось, что пропуск мне не заказали, и я еще полчаса выклянчивал возможность пройти внутрь. Лифт на профилактике. Все чертыхались, но шли по лестнице. На восьмом этаже я обнаружил, что такой фирмы нет и в помине. Я потеряно потыкался в разные двери, пока не сообразил перезвонить Миле и спросить еще раз адрес. Оказалось, я перепутал первый и второй корпус. Выбежал на улицу, нашел корпус два, снова выслушал лекцию охранника о грязи, снова обнаружил отсутствие пропуска, точнее его потерю. Вы не поверите, тут лифт тоже не работал! Правда, не из-за профилактики, а банально по причине поломки. Ковыляя по лестнице вверх, я подумал, что если сейчас поднимусь на этаж, и там снова не будет нужного офиса, я уже и не удивлюсь. Офис-то на месте был, но вот какими глазами на меня - грязного, потного и злого - посмотрели его сотрудники, я лучше умолчу. Все закономерно. Как сказал Шекспир: «Жизнь – это стёб!». Хотя нет, он сказал по-другому, но смысл, в общем, тот же. Вот так с грехом пополам я начал работать и получать какие-то деньги. Кроме сослуживцев, отношения с которыми у меня были сугубо деловые, я общался только с пятью людьми – Борком, Милой, моей самоотверженной Верой, парикмахером Андреем и Стасом. Андрей был натурал, но среди его клиентуры были люди разных направлений, и с ним я мог болтать на любые темы. Конечно, он не был посвящен в мои суицидальные приключения. Стас учился на химфаке, и мы с ним вместе занимались плаванием. Даже выступали на районных соревнованиях. Стас был гей и с удовольствием занимался моим сексуальным образованием. Он умилялся моей невинности и забавлялся моей неосведомленностью. Как-то мы сидели вдвоем в кафе, обсуждая весьма интимные детали. И Стас с гордостью заявил, что он «Би». Я в те времена был весьма скудно просвещен в голубом сленге. А поскольку Стас сидел напротив меня в джемпере в черно-желтую широкую полоску, то понятно, почему никакой другой ассоциации к слову «Би», кроме «Пчела» у меня в голове не нашлось. Поэтому я по-идиотски хлопнул глазами и уточнил: «Пашешь, как пчелка, что ли?» Стас сполз под стол и минут пять не мог оттуда выбраться. С Верой я пытался видеться как можно чаще. Она всячески шифровалась, сбегала с занятий или с музыки так, чтоб родные не знали. Я сознавал, что совершаю преступление, потакая ее прогулам, но ничего не мог с собой сделать. Я очень любил ее и хотел хотя бы изредка ощутить тепло родного человека. Она была маленьким осколком той беззаботной жизни, что была у меня раньше. Кусочком той дружной семьи, которой на поверку и не было вовсе. Мы говорили о чем угодно, только не о родителях и брате. Она все понимала, и обходила эту тему, моя верная Вера. В свои тринадцать лет она оказалась взрослее многих. А когда она уходила, я всегда искал ближайшую подворотню, потому что меня начинали душить слезы. Это очень больно - терять близких. Время уныло текло, безразлично перебрасывая за плечи дни, недели, месяцы. Моя временная зашуганность постепенно прошла, но на ее месте прочно обосновались другие довольно невеселые чувства. Глупо, конечно, но хотелось любви. Черт, для человека в моем возрасте даже ненормально не иметь любимого. Но я понимал, что с моей ориентацией выбрать предмет воздыхания весьма проблематично. На помощь, как всегда, пришел Стас и предложил сходить с ним в клуб. Я вначале согласился, но в последний момент постыдно сбежал. Этот поход казался мне чем-то ужасным. Однако, после того как Борк тоже вскользь заговорил о гей-клубах, эта идея уже не казалась мной особо бредовой. Я намерился пойти в клуб в одиночку, решив, что так будет не очень стыдно. Чтобы никто не знал. Нашел в интернете рекламу с самой понравившейся картинкой, заикаясь от смущения сообщил адрес таксисту и двинул на встречу судьбе. Ну, что вам сказать? Возможно, где-то и существовали вполне приличные гей-клубы, но меня впёрло именно в тот, что напоминал псарню для случек. Вначале мне даже понравилось, сколько милых слов мне наговорили страстные гости. Но потом!... До сих пор не понимаю, как мне удалось унести ноги оттуда не лишившись девственности. Короче, пришлось мне идти с повинной головой на поклон к Стасу, и он милостиво меня простил. Именно он привел меня в уютный «Амстердам». И именно благодаря этим походам я уже полгода встречаюсь с Матвеем. И именно благодаря этому Матвею я захотел быть любимым. И именно благодаря этому желанию я понял, что Матвей просто имеет меня и обращается со мной, как со шлюхой. И именно благодаря этому пониманию я решил, что жить так больше не хочу и пошел вчера в бар. И именно благодаря этому походу я сижу здесь в больнице и потому не смогу купить сейчас через интернет по акции ноутбук со скидкой 50%. А значит, следуя простой логике причинно-следственных связей, Стас, заваривший всю эту кашу, должен мне 15 тысяч рублей! И пусть кто-нибудь только попробует сказать, что я не прав!******
Я просыпаюсь от дикой боли в боку и от того, что я смеюсь. Надо мной стоит высокий врач в голубом костюме под белым халатом и такими же голубыми синяками под уставшими глазами. - Простите, - бормочу я морщась, - я, кажется, задремал. - Угу, - врач изучающе смотрит на мой фингал. - Всегда рад за людей, которым снятся такие веселые сны. Это точно. Сон у меня был очень веселый. У меня вообще все получается охренительно весело. Доктор поворачивает мне голову вбок: - Кто это вас? - Скинхеды напали. -Скинхеды? – удивлено переспрашивает врач. - Вы ж вроде не черный? - Не черный, - усмехаюсь я, - но голубой. - А-а, - равнодушно протягивает врач, и я понимаю, что ему действительно по барабану моя ориентация. В кармане завибрировал мобильник, и я слышу в трубке рассерженный голос Борка: - Валерка, гад. Совсем с ума сдурел?! Я просыпаюсь среди ночи, а тебя нет! - И тебе привет, дружище… - Ты почему не предупредил, что уходишь? - Эмм, как тебе сказать… - Ты не один? – по голосу слышу, как Борк понимающе улыбается. Я окидываю взглядом длинный ряд побитых и страждущих. - Ну-у, нас тут много. - Вы что групповуху решили устроить? – ужасается друг. Я снова смотрю на покалеченных пациентов, пытаюсь представить предположение Борка в лицах. Картинка получалась еще та. С фантазией у меня все было в порядке. Я хрюкаю от смеха. И тут же вскрикиваю от боли. - С тобой все в порядке? – в голосе Борка послышалось волнение. - Ты где? - В приемном покое хирургического корпуса твоей больницы. - Что-о-о? – Борк вопит так, что я отдергиваю мобильник от уха. - Кто там рядом с тобой? Я поднимаю голову и прочитываю надпись на бейджике доктора: - Сторчак Игорь Николаевич. - Дай ему трубку, быстро! - Это вас... Я протягиваю телефон доктору: Удивленный мужчина берет мобильник. Я даже отсюда слышу, как орет Борк. - Понял! - устало вздыхает врач. - Не беспокойся, Борис Кириллович, все будет в лучшем виде. Я после перезвоню. Мобильник возвращается ко мне. - Так ты его сосед? Что ж сразу не сказал! Пожимаю плечами. Не сказал что? Что сосед? Так тут все чьи-нибудь соседи. - Встать сможешь? – он помогает добраться до кушетки в смотровой, снимает с меня куртку, футболку и… разражается тихим матом. Даже я не ожидал. Лицо-то у меня в порядке, а вот на груди и руках живого места нет. Снимаем джинсы. Блин! На ногах тоже самое! Отбивная котлета! Игорь Николаевич быстро выходит из кабинетика, и вокруг меня начинается форменная суматоха. Делают укол, берут анализы, исследуют голову какой-то хренью, заставляют сесть на кресло каталку и почти бегом везут на рентген. С ветерком так! Прикольно. Неловко только, что везет меня молоденькая девочка. Улыбаюсь ей: - Чур, на обратном пути я тебя катаю! Она смеется. Мне ее жалко. Тоненькая, маленькая, всю ночь на себе таких бугаев, как я, таскает! Блин, на дворе мирное время, а в приемном покое хирургии каждый день, как на войне. Когда возвращаемся обратно, Борк уже меня ждет. Они совещаются с Игорем Николаевичем, смотрят снимки. - Ну что сказать, тебе повезло. Сильные ушибы и ссадины, но в целом ничего серьезного. Правда, пару ребер тебе все-таки сломали. И сотряс небольшой. Нужно бы отдохнуть в больничке недельку. Я отрицательно качаю головой. - Нет, завтра японцы прилетают. Кроме меня переводчика со знанием специальности нет. Если не приду – меня уволят. Через три дня – пожалуйста, могу и полежать. Два врача переглядываются. Борк вздыхает. Меня обкалывают какими-то лекарствами, делают из моего торса аккуратный кокон, и мы с Борком возвращаемся домой.