Save my soul

Изощренный взгляд фантазера с легкостью смог бы в расползающихся по эмалированному дну завитках рассмотреть причудливые формы и узоры, угадать в окрашенной розовым водной глади не один силуэт, но Хранителю, аккуратно стирающему с обнаженного тела избитого и изуродованного подростка кровавые подтеки и промывающему рваные раны было не до этого. Горячая вода обжигала воспаленную кожу, вызывая едва слышные стоны из приоткрытого рта только недавно очнувшегося Микки, стоявшего, пошатываясь, в небольшой кабине общего душа, позволяя рыжему очистить себя от следов недавнего унижения и издевательств, пряча за прозрачными струями лейки соленые дорожки, разделившие опухшее лицо на три части. Руки Хранителя приносили успокоение измученному телу, даруя тепло и нежность, легкими прикосновениями к изувеченной коже залечивая раны, спешившие зарубцеваться, стягиваясь тонкими невидимыми простому обывателю нитями серебра, прогоняли боль физическую, но никак не могли справиться с душевной. – Повернись, пожалуйста, – прошептал Йен, поднимаясь с колен, удовлетворенно отметив, что все ссадины и синяки на груди, животе и бедрах Милковича потеряли свою прежнюю яркость и припухлость. – Я не причиню боли, – заметив, что подопечный не спешит исполнить просьбу, пообещал он, подхватывая брюнета за локоть, и потянул на себя, пытаясь самостоятельно развернуть испуганного паренька, морщившегося от боли, переступая по дну душевой. По спине Микки, попавшей в поле зрения изумрудных глаз, расползалась огромная гематома причудливой формы, окрашивая кожу во все оттенки синего, заставляя хрипло стонать и скрипеть зубами в момент первого прикосновения горячих пальцев рыжего к потрескавшимся от десятков ударов тяжелых ботинок ребрам, но вновь пытаться расслабиться, чувствуя, что боль, наконец, уходит. Он не смел открыть глаза, встретиться взглядом со своим спасителем, продолжающим восстанавливать хрупкое тело сантиметр за сантиметром, не говорил с ним, боясь, что тот исчезнет, но, с каждой проведенной рядом секундой, каждым новым прикосновением и ощущением, Милкович приближался к пониманию, что знает его. Пара игральных костей, покоившаяся в прикроватной тумбочке, спрятанная от любопытных взглядов и ненужных вопросов, напоминала брюнету о клубах серебристого тумана, теперь окутавших его тело, а аккуратно сложенные в большую папку собственные детские рисунки, забранные из дома дяди одним осенним днем, не позволяли усомниться в правильности сделанных выводов – когда-то давно он уже встречался с НИМ. Его лицо и образ были надежно стерты из памяти, но ощущение его близости, заботливые нежные прикосновения и то спокойствие, что дарил он своим присутствием, казались чертовски знакомыми. А еще был голос. – Можно мне? – останавливая ладонь на пояснице брюнета, спросил Хранитель, не смея настаивать на дальнейшем движении. О, да, Микки помнил этот голос. – Нужно промыть и... – Почему ты вернулся? – перебил его Милкович, чуть разводя бедра, позволяя воде просочиться в ложбинку между ягодицами, смывая остатки крови и грязи. – Я никуда не уходил, – честно ответил Йен, скользя по коже округлых форм, концентрируя на кончиках пальцев тепло, не решаясь взглянуть на разорванную плоть анального отверстия, постепенно затягивающуюся и восстанавливающую прежние формы. – Я обещал тебе, что всегда буду рядом, и я был, – говорил он, спускаясь прикосновениями ниже, лишая кожу бедер последних синяков. – Просто ты меня не замечал, – выдохнул он, наконец, закончив. – Я не помню тебя, – проговорил Микки, попытавшись обернуться, но резко выпрямившийся Хранитель не позволил осуществить желаемого: – Нет, пожалуйста, – попросил он, ухватившись руками за плечи подопечного. – Мне нельзя показываться тебе, – объяснил он, ослабляя хватку, понимая, что брюнет второй попытки не совершит. – Я и так уже нарушил кучу правил, – добавил, ощущая легкий отголосок боли в голове от продолжительного игнорирования призывов отца. – Я думал, что придумал тебя, – признался Милкович, вспоминая долгие вечера за разглядыванием своих детских художеств в попытках выудить из закромов сознания черты изображенного почти на каждом рисунке молодого человека, окруженного серой дымкой. – А ты... – ... реальный, – вновь повторил Микки, прикрывая веки, измотанный произошедшими этим вечером событиями, неожиданной встречей с образом своей детской фантазии и продолжительной беседой в темноте спальни с Хранителем, никак не желающим покидать брюнета этой ночью, скрывшимся от любопытного взгляда голубых глаз в полумраке комнаты, сидя на небольшом кресле у противоположной кровати стены. – Ты устал, Микки, тебе нужно поспать, – наконец, поднимаясь со своего места, с нескрываемой грустью в голосе проговорил Йен, понимая, что запретная встреча и так затянулась на непозволительное время. – Ты придешь еще? – поинтересовался Милкович, тут же принимая сидячее положение, не желая прощаться с только возвращенной потерей. – Нет, – честно ответил рыжий, обреченно вздыхая. – Нам больше нельзя видеться. – Но... – Нет, Микки, прости, – не желая слушать возражений, прекрасно осознавая, что ни одному из них противостоять он не сможет, выдохнул рыжий, подходя к подопечному. – И прости за то, что не смог убрать это, – аккуратно прикасаясь к ссадинам и синякам на лице Милковича, прошептал он, едва сумев подавить желание залечить последние оставшиеся на его теле раны, но зная, что отсутствие оных приведет к нежелательным подозрениям и вопросам. – И это, – одними губами проговорил он, опуская ладонь к груди парня, подарив последнее горячее прикосновение, прежде чем разорвать контакт, прощаясь вновь. – Останься, – но настойчивая рука, ухватившаяся за его ладонь, не позволила отстраниться. – НЕМЕДЛЕННО отправляйся домой! – а голос отца, раздавшийся в комнате следом, заставил вздрогнуть. Несколько недель спустя. – Ты должен был следить за ним! – кричал Иоанн, потрясенный неожиданным известием. – Я пытался помешать, – оправдывался кудрявый, отступая. – Я все время делал так, чтобы он не оставался с ними наедине, но, понимаешь, Микки у меня не единственный, – мямлил он, желая объясниться, но горевшая в зеленых глазах разочарование и злость не позволяли рассчитывать на удачу. – Сколько? – Четыре года, – повинно склонил голову Филлип, признавая поражение. – Почему ты не сказал мне раньше? Почему ты врал мне, что с ним все в порядке? – рыжий Хранитель, лишенный возможности даже наблюдать за Милковичем, строгим распоряжением отца перешедшим под опеку Филлипоса, вынужден был доверять словам друга, уверяющего его в безопасности бывшего подопечного, и пытаться успокоить бушевавшее в груди волнение и беспокойство, чувствуя, что с Микки далеко не все так гладко. – С ним, правда, все было хорошо, эти ребята больше не трогали его. Кто ж знал, что он собирается мстить? – продолжал спорить кудрявый, заламывая пальцы, разочарованно признавая тот факт, что он подвел друга. – Ты должен был знать! – лишь прокричал Иоанн в ответ, торопливыми шагами удаляясь от Филлипа в желании самостоятельно пересмотреть все пропущенное время в жизни Микки, даже не думая о том, чтобы следовать приказу отца о вынужденном отстранении. Неожиданное появление в маленькой комнате интерната Верховного, кажется, не спускающегося на землю уже три сотни лет, закончилось новым потрясением для еще не принявшего факта возвращения старого друга сознания Милковича, не сводившего глаз с величественной фигуры мужчины, материализовавшегося из большого белоснежного облака, разразившегося гневной тирадой в адрес своего сына. А также очередным воздействием на память брюнета, тихо шептавшего «не надо» и дающего обещание о сохранности тайны, не желая вновь забывать Йена, сумевшего уговорить отца стереть не все, оставляя Микки мимолетное воспоминание о причинах столь быстрого выздоровления. Иоанн был отстранен от работы Хранителем, а его подопечный передан в руки лучшего друга – Филлип поклялся рыжему, что с Микки ничего не случится, но обещания сдержать не смог. Оглядываясь по сторонам, поздоровавшись со спешившей навстречу Фионой, молодой человек проскользнул в общий зал, благодаря свою удачу за отсутствие в нем других Хранителей, и, выбрав дальнюю от входа Чашу, склонился над ней, пытаясь на поверхности ее содержимого воссоздать картинки прошедших недель. События, развернувшиеся в жизни его бывшего подопечного, мелькали ярким калейдоскопом, отпечатываясь в сознании новыми разочарованиями, вынуждая крепко стиснуть кулаки от собственной беспомощности и вновь пожалеть о неосмотрительном поступке, лишившем их связи. Но снова увериться в его необходимости, когда воспоминания вида истерзанного тела подростка всплывали в голове. Конечно, Микки забыл об их разговоре, отец позаботился об этом, но высоко поднятая голова и твердость походки парня, на следующий день после случившегося осмелившегося появиться в общей столовой под обеспокоенный взгляд нескольких пар глаз, не смогли не вызвать улыбки на бледном лице Хранителя. Он всегда был сильным мальчиком и должен был справиться и с этим испытанием. Вот только способ для этого Милкович выбрал довольно своеобразный. Проматывая момент расправы с обидчиками в ускоренном темпе, не желая видеть той жестокости, что родилась в сердце брюнета роковой ночью, Иоанн обреченно вздыхал, все же, улавливая в мелькающих на поверхности Чаши картинках особо значимые удары и капли крови, украсившие полы не одного помещения, в которых его бывший подопечный подстерегал своих жертв. «Причинение вреда здоровью, особо тяжкие увечья и покушение на убийство» – черные буквы на кипенно-белых листах бумаги появлялись стремительно, подкрепляясь цифровым обозначением законов и прав, навсегда отпечатываясь в личном деле подростка, зверски избившего и покалечившего нескольких молодых людей в желании отомстить. «Четыре года в колонии для несовершеннолетних без права досрочного освобождения» – значилось под ярко-красной печатью закрытого дела, а не проронившего за весь судебный процесс ни слова в свое оправдание Милковича вывели из зала в наручниках. – Микки, – шептал Хранитель, сжимая серебряный борт Чаши, прикрывая глаза, отчетливо ощущая на языке неприятный привкус горечи разочарования, подозрительно отдающий металлом. Три года спустя. Сегодня он снова не мог уснуть. Бессонница стала частым гостем в одиночной тюремной камере, охраняющей покой жестокого подростка, отсиживающего обозначенный судом срок за попытку защитить свою честь и наказать обидчиков, оставляя брюнету не один свободный час для молчаливых терзаний и сожалений. Вот только Милкович не жалел. Если бы кто-то спросил Микки, совершил бы он подобное преступление снова, после продолжительной отсидки в стенах под колючей проволокой, каждый услышал бы твердое «да». Вкус крови жертв ощущался на языке как свежий, а раздирающая сердце на части злоба и месть отравляли молодой организм до сих пор, не позволяя молодому человеку забыть тех унижений и страданий, жалея лишь об одном – нужно было довести дело до конца, а не ограничиться лишь парой сломанных конечностей и отрезанных... Проходивший мимо ночной охранник отвлек Милковича от вернувшихся воспоминаний, вынуждая затихнуть, прячась с головой под одеяло в ожидании, когда толстый обезьяноподобный надзиратель скроется в своей коморке, позволив брюнету осуществить желаемое. Выменянный на любезно принесенную Мэнди коллекцию порно небольшой полиэтиленовый пакетик грел ладонь, заставляя выделяться слюну в обильном количестве, а стихающие тяжелые шаги в коридоре приближали желаемый момент забытия. Микки давно перестал переживать об отсутствии сна, сожалея лишь о бесполезности освободившегося времени, но купленный у местного барыги наркотик мог гарантировать хотя бы временную отключку от осточертевшей реальности однообразного окружающего мира. И успевших довольно сильно подзаебать уставший мозг мыслей. Щепотка «пороха» начала свой поход по расслабленному телу, генерируя в мышцах легкое напряжение, возбуждая нервные окончания и даруя долгожданные краски измученному однообразием сознанию, возвращая необходимую свободу одинокому заключенному, прикрывшему веки, массируя затылок о шероховатую поверхность стены. Санчез не обманул – его «фен» действительно отличался от предлагаемых другими барыгами продуктов своей чистотой, гарантируя более сильный и продолжительный эффект, позволяя Милковичу рассчитывать на возможность протянуть до утра. Вот только непонятные звуки, раздающиеся из соседней камеры, мешали расслабиться окончательно и погрузиться в долгожданное забытие, отвлекая и сосредотачивая внимание на себе, заставляя прислушаться, чтобы определить их возможный источник, ведь его соседа выпустили вчера, а нового постояльца на металлическую шконку и загаженное очко пока не приводили. Тихие непрерывные звуки и отрывистое дыхание, раздающееся за стеной, вынудили подняться, аккуратно переступая по холодному каменному полу, приближаясь к массивной решетке, отделяющей камеру Микки от узкого прохода, каждое утро преодолеваемого двенадцатью шагами под пристальным взглядом надзирателя. Прислонившись покрытым испариной лбом к прохладному металлу, брюнет замер, прислушиваясь, пытаясь во вновь воцарившейся в блоке тишине уловить этот непонятный шорох, потревоживший его одурманенное сознание, не позволяя погрузиться в наркотический дурман с головой. – Роб? – позвал Милкович прежнего жильца апартаментов шепотом, не желая привлекать к себе внимание спящих в других камерах заключенных, хоть и знал прекрасно, что ближайшие к нему соседи находятся за несколько бетонных комнат. – Эй, кто там? – повторил он, нахмурившись, вспоминая события прошедшего дня, думая о том, смог ли он упустить «заселение» нового малолетнего преступника в рядом располагающуюся камеру. Но ответа не последовало. Размышляя над тем, чтобы прикупить у Санчеза еще пару доз, удовлетворенно отметив дополнительный эффект порошка, Микки развернулся, чтобы направиться обратно к койке, но новый звук, подозрительно похожий на тяжелый вздох, заставил замереть на месте, убеждая брюнета в том, что источником его был вовсе не «порох». – Блять, сука, я слышу тебя, – теряя терпение, проговорил Милкович громче, вдавливая лицо в пространство меж металлических прутьев, пытаясь уловить движение внутри темной камеры. – Отвечай, блять, кто ты, или с утра ебло разобью, – пригрозил он, пошатнувшись, чувствуя легкую дрожь в конечностях, так некстати ознаменовавшую приход. А собеседник все также хранил молчание. Прислонившись спиной к прохладной каменной стене, разделяющей их камеры, Йен старался не дышать, чтобы не выдать себя, одновременно желая завыть в голос, но ни выйти навстречу зовущему его Микки, ни покинуть крохотной коробки он не мог. Слыша рядом тихие шаги не дождавшегося ответа брюнета и противный скрип сетки кровати, Хранитель зажмурил глаза, раскрыв рот в безмолвном крике, собирая пальцами трещины и зазубрины на твердой поверхности камня, забивая ногти пылью бетона, и опустился на пол, вытягивая ноги, вдавливая спину и затылок в холодную стену, едва сумев сдержать раздражавшую веки соленую влагу.

Tbc...