Люди войны

— Никогда бы не подумал, что ты настолько сумасшедший, — хмыкнул Рон, когда мы уже сидели в нашей со Снейпом спальне на площади Гриммо. После официального мероприятия, которое прошло с таким размахом и пафосом, что едва ли подобное еще повторится, мы решили вернуться домой. Забор был закончен, а на дом у меня уже не хватало сил. После моих «подвигов» их стало еще меньше, как будто свеча где-то внутри плавилась все сильнее и сильнее. — Я думал, что в моем сумасшествии ты уверился еще во времена нашей общей холеры, — отозвался я, лениво натягивая себе на плечи повыше плед. Я сидел в кресле, уступив другу свою кровать, но нисколько не жалел, потому что не очень любил лежать в кровати, когда в ней не было Снейпа. Сразу же становилось ужасно одиноко. — Что? .. — Рон тоже укутался в одеяло, став похожим на огромного, туго спеленутого младенца. Заглянув мне в глаза, он еще раз хмыкнул, как бы подтверждая мое безумие. — Постой-ка, — я повозился в кресле, устраиваясь поудобнее. — А ты перевел тему! Ты сказал, что все расскажешь после годовщины победы. Я жду. Для верности я вытащил руку из-под пледа и поманил к себе Рона, показывая, чтобы он быстрее говорил. Друг усмехнулся и перекатился на спину, сбрасывая край одеяла. — Я помню, просто… — Уизли замялся, пытаясь подобрать более мягкие слова. Я не собирался ему помочь, внимательно рассматривая профиль друга. — …не очень хочу тебя расстраивать. К тому же это только мои домыслы, понимаешь? Рон выразительно и немного виновато на меня взглянул, и в моей душе вновь вспыхнула тревога. Должно произойти что-то серьезное, чтобы мой практичный и не очень думающий о чувствах окружающих друг начал заботиться о том, расстроюсь я или нет. — Ближе к делу, Рон, — поторопил я замолчавшего друга и скинул с плеч плед, чтобы доказать, что настроен серьезно и шутки шутить не намерен. Впрочем, на Уизли, который знал меня, как облупленного, это не особо произвело впечатления. — Накануне годовщины, вечером, мама отправила меня сюда, на Гриммо, чтобы я сообщил Гермионе и Снейпу, во сколько именно мы собираемся, — обреченно начал говорить друг, садясь на кровати. — Я перешел по каминной сети сюда, в спальню, потому что камин в гостиной был временно блокирован. Это меня насторожило и я, наложив дезиллюминационные чары, тихо спустился вниз, в гостиную. Еще на лестнице я ясно услышал голоса моей Гермионы и твоего Снейпа, и притаился. Они говорили… Кхм, иди сюда. Рон прервался и похлопал по кровати рукой. Я покорно поднялся и перешел к нему, заинтригованный и настороженный. Сердце сжало затаенной, давней болью. — Я сейчас передам кусочек воспоминаний. Ты только не дергайся, я не мастер легилименции, но кое-чему меня Гермиона научила, — друг взглянул мне в глаза, и через несколько мгновений меня уже захлестнуло в водовороте, погружая в чужие воспоминания… Я будто оказался на лестнице среди настораживающей душу тишины. Но вскоре тишина была нарушена звуком голосов. Сначала голоса было слышно не очень хорошо, но с каждым бесшумным шагом они все нарастали и нарастали, пока разговор не стал достаточно четким для слуха. — Я не уверена, что нам стоит это делать, — приглушенно проговорила Гермиона, однако ее голос прозвучал отчетливо в пустом доме. — Гарри и Рон… — …ничего не узнают, — прервал ее бархатный голос Северуса. — В самом деле, они же не ясновидящие. — Но я не хочу их обманывать, — уверенно, но не очень настойчиво возразила подруга. Послышалось шебуршание, а затем тихий вздох. — Не бойся, Гермиона, ничего не бойся. Раз уж мы уже решились, значит больше бояться нечего, — Снейп говорил непривычно нежно. Даже со мной он себе такое редко позволял. — Гарри сейчас явно не до того, чтобы следить за тем, чем мы… занимаемся. Наступила тишина, прерываемая лишь тихим тиканьем больших часов в гостиной. Я мысленно молился о том, чтобы все это оказалось выдумкой, и чтобы страшная правда оказалась не такой уж правдой. — Иди ко мне, — почти шепотом произнес Снейп. Снова послышалось шебуршание, а затем тихие шаги, заглушаемые немного потертым ковром. — Не будем вновь о моральной стороне вопроса, у нас слишком мало времени осталось… Контакт между нами с Роном резко оборвался, и из полутьмы воспоминаний меня выбросило прямо в жестокую реальность. Друг отвернулся, словно боялся вновь посмотреть мне в глаза, а я оперся о его плечо, чтобы не упасть. Открывшиеся факты лишили меня даже той толики сил, которая у меня еще оставалась. Я не знал, что и думать. Это все было неестественно и странно, поэтому я просто не мог поверить в то, что увидел. Словно постановочно, что ли. — Потом я случайно сломал перила и на этот звук они выбежали. Мы долго кричали друг на друга, обвиняя в существующих и несуществующих грехах, даже со Снейпом перекинулись заклинаниями, но я так и не смог понять, почему, а самое главное, за что они с нами поступили таким образом. Это… дико. — Этому должно быть иное объяснение, — негромко проговорил я, наконец более свободно выдыхая. Я не верил в то, что казалось наиболее естественным вариантом, и не позволил себе усомниться в тех, кого я любил. Я просто не мог позволить себе этого… И Гермиона, и Северус были людьми верными, и предать нас по определению не могли. Слишком многое было пройдено нами, слишком долго мы были вместе, поддерживая друг друга, рискуя своей жизнью ради друг друга и живя, в первую очередь думая о тех, кто рядом. Такое масштабное предательство с их стороны априори не может существовать ни в одной из существующих Вселенных. — Разумеется, оно есть, и если бы мистер Уизли не имел привычек устраивать скандалы, не разобравшись в деле до конца, то не было бы подобных эксцессов, — услышал я голос Снейпа. Вздрогнув, я обернулся, практически сразу отстраняясь от напрягшегося Рона, который, как и Северус, был похож на хищника, в любой момент готового броситься в атаку. — Просто объясни, — я вздохнул, поднимаясь на ноги и переходя обратно в кресло. Тяжелая, будто свинцовая, усталость в груди немного отступила, стоило мне на что-то опереться, принося минутное облегчение. Я безмерно устал — настолько, что не находил слов это описать. — Не надо разводить полемику из ничего. Все люди разные и их реакции никогда не будут соответствовать твоим ожиданиям, Северус. Тебя это тоже касается, Рон. Снейп посмотрел на меня непередаваемым взглядом, заставив дрогнуть мое сердце. И если бы я не привык к этому за столько лет, то уже чувствовал бы себя безмерно виноватым. — Мы нашли один ритуал, очень темный ритуал, — бесцветным голосом просто и прямо выговорил Снейп. — Обращение к Смерти. У нее можно обменять одну жизнь на другую. — Что? — я нашел взглядом взгляд Северуса, полностью оглушенный тем, что он сказал. Снейп, похоже, очень буквально понял мою просьбу отказаться от излишней полемики, выложив передо мной сразу всю правду. От неожиданности я даже не осознал происходящее. В это верилось еще меньше, чем в версию, что он изменяет мне с Гермионой. Мне даже показалось, что у меня неожиданно появились слуховые галлюцинации. — Мы хотим провести ритуал, чтобы вернуть тебе жизнь после смерти, — Снейп сделал шаг ко мне и неуверенно остановился. Он знал, что от меня в этом деле не надо было ждать восторга и поддержки, и, я уверен, продумывал, как ему лучше себя вести дальше. Он всегда все продумывал наперед. А я… Я потерял всякую веру в этот мир. Все дни моего оптимистичного безумства оказались перечеркнуты всего одним предложением. Уж лучше бы он мне изменял, радуясь моей скорой смерти, чем пытался вернуть мне жизнь таким безумным путем. Я не желал становиться вторым Волдемортом лишь потому, что кто-то хочет, чтобы я жил. Это недальновидно, это глупо и просто неправильно. Магия и смерть несовместимы, если только не брать в расчет, что сама Смерть обладает своей особенной магией, недоступной никому на этом свете. — Я еще не помер, это первое, — холодно произнес я, поднимаясь на ноги. Маленький и худой, я никогда не был серьезным аргументом в спорах, а сейчас - и подавно. Но я не мог отказать себе в этой яростной экспрессивности, в подсознательном желании увеличить свою значимость. — И я запрещаю вам заниматься тем, чем вы начали заниматься, это второе. Вы не имели никакого права распоряжаться моей жизнью, не поставив об этом меня в известность. Я запрещаю вам проводить какие бы то ни было темные ритуалы, чтобы связаться со Смертью и вернуть меня. Я понятно изъясняюсь? — Поттер, вы совершенно не понимаете, что мы хотели… — начал было Снейп совершенно невыносимым голосом, окончательно выводя меня из себя. — Мне плевать, что вы хотели! — рявкнул я в буквальном смысле в его бледное, почти белое лицо, не удержавшись. — Если вам так сложно проявить хоть каплю уважения, то вам стоит просто оставить меня в покое! Обойдя Снейпа, я быстро вышел из комнаты и на одном дыхании сбежал по лестнице. Я понимал, что веду себя как истеричная девица, но ничего не мог сделать со своими чувствами и со страхом, который охватил мою душу. Страшнее смерти — быть причиной смерти других людей. Быть причиной разрушения тех невероятных внутренних миров, которые разворачиваются за пределами физической оболочки каждого человека. А еще я не хотел не помнить себя. Если я не буду помнить самого себя, не буду помнить, что именно заставляло меня жить ради людей и ради их спокойствия и безопасности, то я предпочел бы кануть в небытие. Все-таки я — мальчик-который-выжил. И я хотел остаться им навсегда. Очнулся я только на улице, за несколько кварталов от дома на Гриммо. И то только потому, что неожиданно вспыхнувшее перед глазами воспоминание из прошлого заставило меня в прямом смысле слова с разбегу обнять фонарный столб. После того самого знаменитого святочного бала мне редко удавалось нормально поговорить с друзьями, которые были откровенно заняты своей личной жизнью. Снейп тоже ушел в себя, рефлексуя по поводу набиравшей четкость метки и выполняя какие-то мутные указания Дамблдора, поэтому даже просто перекинуться хоть с кем-нибудь парой слов мне не удавалось. Это вынудило меня искать утешение у Хогвартса — иногда мне казалось, что я слышу его голос, такой же древний, как голос Василиска. Нырнув в одну из ниш, я прижался к стене пылающей щекой и прислушался, стараясь ни о чем конкретном не думать. — Ты можешь Его услышать? — раздался позади меня тонкий девичий голос и я, резко отстранившись от стены, обернулся, от неожиданности даже ойкнув. Передо мной стояла светловолосая девочка с самыми потрясающими глазами, что я когда-либо видел. — Что? — я несколько раз моргнул, пытаясь в полной мере осознать вопрос. Голос нещадно хрипел, что в сочетании с обычной подростковой «ломкой» звучало, как если бы кто-то водил наждачной бумагой по стеклу. — С Хогвартсом, — девочка беспечно сделала шаг вперед и коснулась ладонью стены. Только в этот момент я заметил, что моя загадочная собеседница не обута. Ее голые белые ступни смотрелись странно и неуместно на каменном ледяном полу. — Иногда он шепчет странные слова на своем языке, так тихо, что никто не слышит. Ему, должно быть, очень хочется, чтобы его услышали. — Ты серьезно? — я настороженно сощурился, пытаясь понять, что происходит. Девочка была не просто необычна, — она пугала. — Разумеется, — девочка пожала плечами. — И тебе тоже. Вы с ним похожи. Мне кажется, тебе тоже очень хочется, чтобы тебя услышали и поняли. Она развернулась и быстро скрылась за поворотом, не дав мне никак среагировать на ее слова… С трудом вырвавшись из плена воспоминаний, я медленно отодвинулся от столба, но не выпустил его полностью, и растерянно потер саднящее после удара плечо. Все произошло так быстро, что я не мог принять этот новый мир, который мне, впрочем, совершенно не нравился. Они вообще менялись слишком быстро для одного человека. — Хорошо нажрался, малой! — услышал я громкий гогот откуда-то справа. Повернув голову, я немного непонимающе взглянул на группу подростков лет по шестнадцати, которые выглядели так, будто нашли повод повеселиться. — А ты знаешь, что в твоем возрасте нельзя столько пить? Мысленно я несколько раз ударился головой о стену. Мало того, что меня в очередной раз приняли за пьяного, что последнее время бывало слишком часто, так еще и за малолетнего. Беда, как говорится, не приходит одна. — Парни, ступайте своей дорогой, — я встал ровно, пристально посмотрев на самого высокого подростка. Тот сразу же самодовольно оскалился и, сделав шаг вперед, поднял с земли прямоугольный клочок бумаги. — Лечишься от алкогольной зависимости? — гаденько усмехнулся парень, протягивая мне бумажку. Я опустил взгляд, с удивлением замечая, что у него в руках замызганная визитка, которую мне больше месяца назад дала Мария — та самая добрая женщина, единственный человек, не прошедший мимо чужой боли. — Мария, ну надо же… — не замечая витавшего в воздухе ярко выраженного желания подраться, я выхватил у парня визитку и посмотрел на адрес, написанный маленькими изумрудными буквами. Я совершенно забыл про ее существование, а теперь в моей голове неожиданно начал назревать странный, безумный и несколько глупый план. Но мои размышления были бесцеремонно прерваны. — Слушай сюда, малой, — подросток, который, к слову, был на голову меня выше и в два раза шире в плечах, схватил меня за грудки, выходя из себя. Я поднял голову, сильнее сжимая в кулаке визитку, чтобы вновь не потерять, и взглянул прямо в глаза парню, будто хотел прочесть его мысли. Жаль, что магия разума никогда не была моей сильной стороной. — Нет, это ты постой, — я не предпринимал попыток вырваться, лишь холодно, почти презрительно и устало смотрел в лицо юноше. То, что со мной произошло за день — это слишком много для одного человека, оттого нервы мои не выдерживали. — Это ты слушай сюда, малой. Никто не давал тебе право ко мне подходить ближе, чем на три метра, а тем более хамить и прикасаться. В войнушку поиграть захотелось, адреналина не хватает? А я в твои года только и думал, как от войны сбежать, от настоящей, знаешь ли, войны, со всеми ее смертельными ужасами. Так что советую тебе оставить меня в покое. Я все равно умираю, так что против закона пойти не побоюсь и прибью вас всех на месте. Я вырвал из рук подростка края своей рубашки и прикусил губу, чтобы остановить поток речи. Я довольно давно зарекся увеличивать значимость своего вклада в борьбу против Волдеморта, но сейчас вся несправедливость этого мира настолько захлестнула меня, что я не удержался. Вся обида, вся горечь, которая накопилась во мне после признания Снейпа, выплеснулась наружу, не найдя перед собой сколько-нибудь значимых барьеров. — Чокнутый какой-то, — не очень уверенно заявил парень, про которого я уже успел забыть и вместе со своими товарищами быстро скрылся долой с моих глаз, оставив меня стоять все у того же столба с самым что ни на есть растерянным и несчастным видом. Я со вздохом прислонился спиной к столбу и вновь посмотрел на визитную карточку. Наверное, эти дети были правы — я и впрямь сошел с ума, раз кричу о своих «заслугах» магглу, находясь на территории обычных людей. На мгновение я испугался, что теряю рассудок безо всяких темных ритуалов. Все, что я делал, все, о чем я думал эти последние два года — но прежде всего эти последние несколько недель, — было настоящим безумием. Впрочем, это было не так уж и мудрено. Пережитый на войне шок, появившаяся мания величия и преследования, которая перемешивалась с отчаяньем, с отсутствием смысла своего существования, естественной яростью на мир за то, что он со мной сделал, и на себя за то, что позволил — все это любого, даже самого крепкого морально устойчивого человека, вывело бы из строя. Отступив от столба, я пошел вдоль по улице, пока еще не совсем понимая, куда идти и что делать. Меня одолевало то самое странное ощущение пустоты внутри, которое никак не хотело рассеиваться. Солнце светило так ярко, мир улыбался людям, а я, как ни старался, просто не мог заставить себя улыбнуться в ответ. Девочка с синдромом бабочки, которая говорила, что миру нужно радоваться, даже если ты на пороге смерти, забывала о том, что очень трудно отыскать в мире счастье, когда ты не являешься его частью. А я позорно не смог или просто не успел стать частью этого мира, все время куда-то убегая от него, все время поднимая свой стяг, чтобы его спасти, но оставаясь на самом краю, одинокий и гордый. Тогда, когда у меня еще были силы, мне ничего не надо было от мира, а сейчас я был уже слишком далеко от него, чтобы пытаться с ним слиться. Наверное, я очень ошибся в своих силах и своих ощущениях. И всю жизнь ошибался. Надуманные, странные приоритеты. И мне бы очень хотелось верить, что я совершенно не жалею, что прожил жизнь именно так, а не иначе. Перед глазами мелькнуло осунувшееся, бледное, почти серое лицо Северуса, но четче всего — его глаза, полные усталости, отчаяния и затаенного страдания. Я не должен был говорить того, что сказал, прямо ему в лицо. В этом была одна из самых моих главных, регулярно повторяющихся ошибок — пытаясь всех спасти, я делал только больнее своим близким. Особенно в тот самый день. Я словно вновь шел по Запретному лесу, дрожа даже в присутствии рядом погибших близких. В тот момент я не мог ни о чем думать — я так устал и так сильно хотел, чтобы все закончилось, чтобы прекратились эти бессмысленные смерти, что забыл о тех, кто еще погибнет после моего пожертвования. И даже если бы помнил, то утешением мне было бы страшное, почти безумное: «Я этого не увижу». Смерть всегда есть бегство, малодушие, особенно добровольная смерть на войне. На войне она вообще не так страшна, потому что это избавление от мучений, от необходимости убивать, от страха и боли. Что лично я предпочел бы не видеть и не испытывать. Смерть мне была милее страдания жизни. Смерть на самом деле не героизм, но сколько же мужества надо, чтобы встретиться с ней лицом к лицу! Однако во мне сейчас не было мужества. Я не боялся умирать, мне не страшно было оставлять все, что дорого. Но все же… я не хотел, чтобы все закончилось. Не хотел забыть себя, не хотел перестать быть собой. Не хотел, чтобы кто-то по моей вине страдал настолько сильно, чтобы решиться на Темный ритуал. А ведь раньше мне слабо верилось, что кто-то может решиться поменять одну жизнь на другую даже ради самого близкого человека… — Ну почему?! — я рыкнул, сжав в ладони несчастную визитку, но быстро взял себя в руки, заметив, как смотрят на меня прохожие. В нашем мире можно докричаться на улице до лечебницы. И все, что остается — это страдать молча. Таков уж новый век, в который мы вступаем — всем до всего есть дело, кроме как до самих себя. А все же мне было неясно, почему я? Почему мы? По какому закону судьбы кто-то достоин спокойной, размеренной жизни в маленьком доме в ипотеку, с тремя сыновьями и милой женой, с отпуском раз в год, с поцелуями по вечерам, с семейным просмотром фильмов, а кто-то достоин лишь жизни героя, со всеми ее сложностями и опасностями, с украденной у судьбы любовью, которую осудило бы общество? Теперь уже я точно знал, что мне стоит посетить Марию. Если не ради себя, то ради других. Да я, в общем-то, за исключением последних двух лет никогда ничего ради себя не делал. Словно провидение меня толкало вперед, шепча что-то на ухо, но не перекрывая гула моих безумных мыслей, которые роились в голове, перебивая друг друга. Что бы я там ни говорил и ни думал, на самом деле, в самой глубине души, мне так хотелось, чтобы ничего этого не было в моей жизни. Чтобы все, что другим кажется скучным и обыденным, было моим. Теперь мне казалось, что Дурсли со всей своей тягой к нормальности лучше меня разбирались в том, как надо жить. Ведь это только в книжках жизнь героя, несмотря на опасности, более хороша, чем жизнь простого человека. Только в книжках все злодеи умирают, а добрые волшебники живут долго и счастливо. В жизни не бывает хорошего конца. Счастье так мимолетно и так недолговечно, что в итоге конец может быть только один. Я принимал этот конец. Это было даже не смирение — просто усталость. Точно так же устало я шел тогда по лесу навстречу смерти, как и сейчас разрешаю времени безболезненно уносить последние частички моей безумной жизни... Резко притормозив у высотного здания, я вновь взглянул на грязную, помятую визитку, чтобы сверить адрес. Реальность тяжело мешалась с моими мыслями, но медленно начала перевешивать, возвращая мне возможность немного передохнуть. Неконтролируемый страх перед участью стать вторым Волдемортом прошел, оставляя после себя отчаянное чувство вины. Я понимал, даже в моменты отчаянья, что Гермиона и Северус просто пытаются бороться. По-своему, как могут. А это нормально — бороться за близкого человека. Я ведь когда-то тоже боролся, да и сейчас борюсь, даже находясь на грани. Было бы наивно полагать, что они просто так опустят руки и уйдут с дороги, позволяя мне просто взять и умереть. Это было бы даже странно. Зайдя в высотку, я тут же направился к лифту, практически не замечая толпящихся в вестибюле людей. Мой мозг будто окутала пелена опьянения, только опьянение это было сродни страданию и являлось его продуктом, конечным результатом. Я поднимался наверх и думал, думал… даже когда попал в большую, светлую приемную, не переставал рассуждать, полностью погрузившись в свои переживания. Приемная была пуста, и от этого казалась еще более просторной. У меня даже мелькнула мысль, что нынче выходной, но я быстро отогнал ее, надеясь — впервые за последний час, - на лучшее. Ведь, если честно, то я не был уверен, что смогу преодолеть весь путь от начала до конца еще раз в любой из последующих дней. — Мария? — я заглянул в кабинет, почти тут же находя взглядом ту самую женщину, образ которой так ясно отпечатался у меня в голове. Мария встрепенулась, уронив на пол несколько листов бумаги, на которой что-то писала, и с настороженностью посмотрела на меня, явно не узнавая. — Мне очень нужна ваша помощь.