Люди войны

Утро, как всегда, началось неожиданно. Почему-то таков был закон Вселенной — даже несмотря на то, что каждый день утро начинается именно в тот миг, когда и должно, оно всегда выпрыгивает, словно черт из табакерки. Я проснулся от громкого крика Рона. От этого звука, по-моему, полопались стекла даже на первом этаже. Я уж не говорю про себя — слетел я с кровати даже раньше, чем проснулся. Крик тотчас же сменился истерическим смехом. — Рон, заткнись, — простонал я, вытягиваясь на полу и открывая глаза. Надо мной появилось красное лицо друга. Причем основательно красное, будто ему какой-то шутник вылил на голову красную краску. И это рождало подозрения. — Что произошло? — Джордж, — сквозь зубы проговорил Рон, помогая мне подняться. Судя по всему, его лицо пылало не только от внешних обстоятельств в виде нашего местного шутника. — Решил, что на приеме я буду выглядеть лучше, если разряжу атмосферу своим таинственно-красным цветом лица. — Это же прекрасно, — совершенно искренне проговорил я, садясь снова на кровать. Слабость никуда не делась, и если бы не утренняя встряска, я бы еще часа два не мог подняться с кровати. Однако в этом было немного хорошего, потому что к слабости прибавилась тошнота, которая, в общем-то, редко отступала, но пока еще отступала. — После… смерти Фреда Джордж совершенно перестал шутить, так что это хорошо, что он принялся за старое. Я промолчал, не став упоминать, что сегодня годовщина не только победы, но и всех смертей, что мы пережили. Но я прекрасно знал, что друг понял меня, ибо невысказанная фраза повисла в воздухе, будто навязчивый дым. — Разумеется, — Рон вздохнул и отвернулся к зеркалу. — Но что мне, черт возьми, делать с этим? — Разряжать атмосферу своим цветом лица, — рассмеялся я и пригнулся. Мимо меня ожидаемо полетело полотенце, которое Уизли держал в руках. — Предсказуемо. Друг молча усмехнулся в ответ, закатывая глаза и вновь отворачиваясь. Он выглядел подавленным и расстроенным, несмотря на то, что хотел казаться нормальным. Было ли дело во мне или в чем-то другом, было мне неведомо, но факт оставался фактом. Настроение, которое поднялось было от дружеской перепалки, вновь упало. Ни самочувствие, ни внешняя атмосфера меня не радовали, да и порадовать не могли. Как и у любого другого человека на пороге смерти, иногда у меня просто опускались руки. Я не знал, чем могу помочь близким людям, и самое главное — успею ли. Оставалось лишь радоваться, что в довесок у меня не было страха перед смертью. Мне нечего было бояться, я к ней привык и не видел ничего страшного в своем несуществовании. Но остальных, похоже, это пугало. Кстати, об остальных. — Северус и Гермиона уже пришли? — поинтересовался я, поднимаясь и потягиваясь. Дождавшись удовлетворительного кивка, я выразительно указал на свое лицо. — Тогда колдуй. Я все еще не хочу показываться перед ними в таком виде. — Даже не умоешься? — усмехнулся Рон, поворачиваясь ко мне. Краснота практически сошла с его лица в результате каких-то упорных манипуляций. Он внимательно осмотрел меня придирчивым взглядом, будто пытался отыскать даже самые неуловимые изменения. Меня всегда пугал этот взгляд. — Что-то не так? — на всякий случай спросил я, обходя друга по дуге и подбираясь к зеркалу. Не то чтобы мне очень хотелось в него смотреться, но меня всегда настораживало, когда на меня так пристально смотрели. — Нет, — коротко ответил Рон спустя пару мгновений, пока я разглядывал свое серое лицо, отражающееся в гладкой поверхности зеркала. Ничего нового я не увидел, да и слишком всматриваться не хотелось. Не так уж это приятно — знать, что ты тлеешь и ссыхаешься еще при жизни. — Но Снейп догадается, что мы что-то скрываем под чарами. Голос друга неуловимо изменился, в нем появились немного злые нотки, и я удивленно повернулся к Рону как раз в тот момент, когда он взмахнул волшебной палочкой. На лицо буквально через пару секунд легла прохладная невидимая маска, заставив меня привычно потрогать вою кожу. На ощупь ничего не изменилось, но это была меньшая цена за видимое благополучие. — И Гермиона тоже, — со вздохом проговорил я, заканчивая фразу Рона, и пошел одеваться. Подобрать одежду, опять же, было сложнее, чем кажется. Когда-то я об этом даже не думал, одевая первую попавшуюся растянутую футболки, потертые джинсы и сверху накидывая мантию. Но сейчас такая комбинация, даже при всем том, что и раньше я не мог похвастаться плотным телосложением, висела на мне, как непонятная куча старых тряпок. Тщательно подобрав брюки, рубашку и накинув на плечи темно-синюю парадную мантию, я, не дожидаясь Рона, который с проклятиями еще бегал по комнате в одних трусах, пошел вниз с тяжелым сердцем и болью в груди. То, что сейчас мне придется нещадно врать, было практически неписаной истиной, а я это не любил едва ли не больше всего на свете. — Гарри! — я не успел как следует спуститься и понять обстановку, как у меня на шее с разбегу повисла Гермиона. Я аккуратно поцеловал ее в щеку и чуть отодвинулся, разглядывая подругу, которая сегодня была совершенно неотразима. Темно-фиолетовая мантия очень шла ей, а аккуратно собранные в прическу волосы красили ее еще больше. — Прекрасно выглядишь, — не преминул сообщить я девушке, подмигивая ей, а затем посмотрел через плечо Гермионы. У стола, неловко прислонившись к нему бедром, стоял Снейп. Как всегда в черной мантии, застегнутой под самое горло — кто бы сомневался. Но я все равно был рад его видеть. Даже таким: мрачным, обозленным, похожим на летучую мышь. На самом деле, «рад» — это не совсем то слово, которое описывает мои чувства. Я был до одури счастлив, и если бы нас что-то магически связывало, Северус непременно бы почувствовал то, что клокотало внутри меня безудержно и сильно. Впрочем, судя по его взгляду, который удивительно разнился с выражением его лица, он абсолютно точно чувствовал меня и без всякой магии. Молча обойдя Гермиону, которая почему-то засияла, как только что начищенная монета, я дошел до Снейпа и просто обнял, не выдумывая ничего лишнего. Он сначала стоял не шевелясь, как каменный истукан, но вскоре оттаял, порывисто обнимая меня в ответ. И в этот момент — всего на мгновение, которое застыло между нами вечностью, — я почувствовал, что никогда не умру. Я почувствовал, что пока существует Северус, пока он меня любит — я буду жить. Мне показалось, что эти объятия, немного неловкие со стороны, но искренние на деле, могут спасти меня от всего. Могут помочь мне восстановить потаенные силы, вернуть мне то, что так отчаянно-быстро выгорало ради других. Вернуть мне мою жизнь… И мне на это мгновение стало до безумия страшно уходить. Я не понимал, как могу позволить себе раствориться в Вечности, если у меня есть Северус и его любовь. Но мгновение истаяло, как дым, стоило только нам пошевелиться. Выдохнув в стянутую мантией грудь Северуса, я поднял голову и улыбнулся, заглядывая в глаза мужчины. — Без комментариев, Поттер, — спокойно, своим бархатным голосом проговорил Снейп, и его губы растянулись в легкой усмешке. Несмотря на нашу недавнюю ссору, несмотря на то, что я знал, какой страх поселился в душе Северуса, он говорил привычным уверенным тоном. Этот тон — я знал это лучше многих — не обязательно означал, что он действительно уверен в себе. Но таким образом он исключительно умел убеждать людей в своей правоте. Наверное, именно поэтому и Волдеморт, и Дамблдор ему безоговорочно верили. — Прости меня, — негромко проговорил я, отстраняясь и оправляя сбившуюся мантию. Позади послышались шаги, и я склонил голову ниже, чтобы меня слышал только Снейп. — Не знаю, что на меня нашло, я совершенно не хотел расстраивать вас с Гермионой… — Не стоит, — оборвал меня Северус, даже не пытаясь сделать вид, что наша встреча была самой обыкновенной. Он смотрел мне за спину и я почти физически чувствовал странную агрессию, исходящую, судя по всему, от Рона. — Тебе никогда не удавались оправдания, Поттер. Как и ложь. — Естественно, — холодно, почти не своим голосом произнес Рон, заставив меня вздрогнуть от неожиданности и резко обернуться. Друг стоял рядом с Гермионой, не прикасаясь к ней, но всем своим видом доказывая, что эта девушка принадлежит ему. — Гарри никогда не имел поводов для оправдания, в отличие от тех, кто упорно хотел дать ему такие поводы. — Не понимаю, о чем вы говорите, мистер Уизли, — вкрадчиво проговорил Снейп, отступая от меня на шаг назад, а затем и вовсе отворачиваясь и отходя на кухню своим стремительным шагом. Рон, сжав руки в кулаки, шагнул вперед, будто собирался бросится вслед за мужчиной, но Гермиона положила ладонь ему на плечо, останавливая. — Не надо, Рон… — почти прошептала подруга, будто она боялась это говорить. Взглядом она указала на меня, и я непонимающе посмотрел сначала на нее, затем на Рона, а потом и вовсе перевел взгляд на туго стянутую мантией спину Снейпа. То, что что-то произошло и успешно прошло мимо меня — было более, чем понятно. Но вот что именно, на первый взгляд было загадкой. И на второй тоже. И, как оказалось, выяснить мне это не дали. Моя небольшая, странная, но довольно дружная семья упорно отмалчивалась, предпочитая делать вид, что ничего не произошло или намекая мне, что «поговорим мы позже». И как я ни старался узнать, многозначительно поглядывая то на Рона, то на Северуса, то на Гермиону — они ничего мне не сказали, и даже не намекнули. А потом мне особо и не дали припереть к стенке хоть кого-нибудь из моих неудавшихся заговорщиков. Сборы, как всегда это бывает, захлестнули нас всех с головой. Влился даже я, если сравнивать с прошлым годом, когда я не соизволил появиться из комнаты раньше, чем за пять минут до выхода, и мне это было не так привычно, как остальным. И, несмотря на спешные и ладные сборы, прибыли мы к Министерству довольно поздно, можно сказать, со значительным опозданием. Впрочем, в этом не было ничего нового. — Так, сейчас официальная часть, приветствия, а потом… — миссис Уизли, быстро втиснувшись между мной и Роном, потрясла потрепанной жизнью брошюрой. — …потом нас с вами разделяют — молодое поколение с некоторыми представителями Отряда Дамблдора идет в один зал на конференцию, а Орден Феникса - в другой. В общем-то, ничего нового, как и в прошлом году. — Интересно, что еще мы можем сказать им на конференции? — негромко поинтересовалась Гермиона, чуть отодвигая меня и заглядывая в брошюру миссис Уизли. — Тебя послушать, так мы все им сказали, — также негромко обронил я, мрачнея еще больше, когда заметил перед дверьми нужного зала внушительное количество народа, среди которых, по-моему, не было ни одного обывателя. Сплошные журналисты и фотографы. — Удачи нам, — усмехнулась миссис Уизли и отстала от нашей троицы, которая ненавязчиво вновь собралась вместе, готовая к новому «бою». Мы вошли в зал одними из последних, прорвавшись через целое полчище репортеров так, будто пробивались через джунгли, полные ужасных ядовитых монстров. То, что у каждого из этих журналистов есть свой особенный яд — в этом я не сомневался. И только от них, в отличие от обычных монстров, зависело, будет яд целебным или уничтожающим. Ну, и от определенного вознаграждения. Стоило дверям открыться и все, как один, повернулись к нам. Я нервно улыбнулся, оправляя мантию и с трудом удерживая себя от экспрессивного, но естественного желания сорвать с себя орден, на который пялилась добрая половина собравшихся. К большому моему огорчению и даже злости - все, кто смотрел не на орден, смотрели на мой шрам, да так, будто хотели прожечь в моем лбу дыру. — Ужасающе, — пробормотал я себе под нос. Луна, которая стояла рядом, тихо хмыкнула, задумчиво окидывая взглядом зал. Уверенная в себе, утонченно-красивая в своем откровенно маггловском платье, она, похоже, не испытывала неудобств от чужого внимания. — Благими намерениями вымощена дорога в ад, — еле слышно прошептала девушка, смело проходя вперед, нарушая установившийся в зале безмолвный ступор. Как по команде защелкали затворы камер, запечатлевая приклеенные к нашим лицам улыбки, и, чтобы вынести это, я каждую секунду напоминал себе, что делаю это ради людей, что так нужно и так правильно. Оторвавшись от своей компании, которая рассредоточились по залу, переводя на себя все любопытные взгляды и давая первые комментарии, я рассеянно подхватил с подноса проходившего мимо официанта бокал с шампанским и прислонился спиной к колонне так, чтобы скрыться от большей части любопытных глаз. Все это оказалось сложнее, чем я предполагал. Сложнее, чем в прошлом году. Я чувствовал, что должен здесь быть, но также я чувствовал, что больше никогда мне не придется вот так войти в зал. Самое удивительное в смертельной болезни — это то, что начинаешь жалеть о том, чего всегда всеми силами старался избежать. Я готов был раз за разом приходить на такие официальные мероприятия, лишь бы ничего не заканчивалось. Лишь бы жизнь не покидала меня так явно, что я чувствовал это. Едва не выронив из чуть подрагивающих рук бокал, я вышел из-за своего убежища, намереваясь найти Снейпа, который попал в руки тех, кто более всего ждал его возвращение на «арену». Что странно, но с самого первого дня, с того самого момента как магия покинула меня, мне было во много раз проще и легче, когда рядом был Северус. Уж не знаю, чем он меня так поддерживал, была ли это его магия или же мне помогало что-то свыше всякой магии, но это было неписаной истиной, противиться которой не мог никто из нас. — Мистер Поттер! — неожиданно послышался позади меня полный напыщенной официальности голос Кингсли. Я немедленно изобразил на лице сдержанную радость, с трудом подавив желание скривиться, и обернулся навстречу министру. Окруженный своими телохранителями, число которых на вечер увеличилось вдвое, Кингсли выглядел внушительно и жалко одновременно. — Счастлив вас видеть! — Взаимно, министр, — я чуть поклонился, иронично улыбаясь и выразительно кивая на живую стену из авроров. — Надеюсь, ваша паранойя не помешает нам поговорить? Кингсли оскалился, но нашел в себе выдержку пропустить мое замечание мимо ушей. Сегодня он — точно такой же герой войны, как и я, а к тому же еще и министр, — не мог со мной спорить, потому что был гостем на празднике, посвященном мне. В этом была какая-то странная ирония. Но она мне была не по душе. — Они ничуть нам не помешают, — уверил меня Кингсли, но на всякий случай отозвал большую часть своей охраны. И я мог бы поклясться, что ему очень сложно было это сделать, но он сделал, чтобы не злить меня. — Тем более, что я хочу всего лишь предупредить вас, что вы открываете торжественное мероприятие через пять минут. Простите за спешку, но люди более не хотят ждать. Я пристально посмотрел в глаза Кингсли и, не дрогнув, отпил немного шампанского, подавляя рвотные позывы. Пить алкоголь, точно так же, как и есть, я не мог по определению, но раз я уже начал играть роль здорового человека, надо закончить ее до конца. Пока не падет занавес. — Что-то еще, верно? — с легкой усмешкой уточнил я, немного нервным жестом оправляя воротник мантии, который неожиданно стал давить на горло. Поставив почти полный бокал на поднос проходящего мимо официанта, я подошел ближе к министру. Вблизи Кингсли казался еще более уставшим и осунувшимся, заставив мое сердце дрогнуть. Но следующие слова Бруствера начисто стерли зарождающуюся жалость. — Признаться, да. Мы бы хотели, чтобы ты произнес речь. Год был сложный и лю… — И не говори, — язвительно буркнул я, перебивая министра магии. — Сложнее еще не бывало. — Гарри… — Кингсли почти умоляюще посмотрел на меня, а затем тревожно покосился на свою охрану, которая в растерянности стояла в стороне от нас. — Да понял я, понял, пропусти свои морали, — я вздохнул, тоже посмотрев на «отряд» авроров. Паранойя Кингсли, сколько бы я над ней ни подшучивал, меня настораживала. Министр, который постоянно боится за свою жизнь, по определению не мог быть хорошим правителем, и ничего не мог дать своему народу. Вспомнить хотя бы того же Волдеморта. — Тебе надо с этим что-то делать. В смысле, ты не можешь ходить повсюду в окружении охраны. Ты же аврор! — Сейчас - нет, — Кингсли нервно оглянулся, а затем, сделав знак своим верным бойцам, повел меня в сторону кафедры. За нами никто не пошел, и это внушило мне надежду, что у нашего министра еще не все потерянно. — Уже не аврор. — Это не проходит, — негромко проговорил я в ответ. — Не проходит просто так со сменой должности. Так же, как и я всегда буду бойцом за справедливость и мир, так и ты навсегда останешься аврором. Это факт, и ты это знаешь. Так сложились наши судьбы и отказываться от них — самая большая глупость, которую мы можем совершить. Я остановился, в нерешительности глядя в сторону кафедры, к которой мы подошли. Шум в зале медленно начал затихать и люди принялись собираться так, чтобы видеть нас с Кингсли. Мельком осмотрев зал, я нагнулся поближе к министру и еле слышно произнес: — В страхе за свою жизнь не стань вторым Волдемортом. Ведь от тебя некому будет спасти мир. Быстро отступив от Кингсли, я развернулся и взошел на кафедру, ощущая себя невероятно уставшим и больным. Все прожитое навалилось на меня в одно мгновение, будто и не было этого подъема сил, который я испытал после прихода Джорджа в мою темную спальню на площади Гриммо. И в эту же минуту, найдя глазами всех своих друзей, я понял, что этот официальный прием станет не просто последним в моей жизни, а переломным. Началом конца. Откашлявшись, я спокойно улыбнулся притихшим в ожидании людям, и начал свою импровизированную речь, даже не зная, что именно я скажу в следующую секунду: — Я приветствую вас всех, дорогие друзья! Я приветствую вас сегодня точно также, как приветствовал всегда, даже если вы не слышали моего голоса. Даже если мой голос всегда тонул в ропоте толпы. Даже если я не хотел ничего говорить. Я всегда ждал вас, и всегда жил ради вас. Это неписаная истина, которую, я думаю, вы понимаете лучше, чем желаете себе признаваться. Я перевел сбившееся дыхание, оглядывая удивленный и озадаченный зал. В груди вновь что-то разгоралось, невидимо, но ощутимо вырываясь наружу, и я боялся, что если меня прервут, то я уже не смогу сказать все, что так отчаянно хотелось сказать. Но никто не проронил ни слова, не собираясь перебивать меня. — Мы все — люди войны. Мы те, кто родились в войну, росли в войну и отдали все в ее смертельные объятия, даже собственные жизни. Большая наша часть. Именно поэтому победа над Волдемортом — это не моя заслуга. Это не мой Экспеллиармус, отразивший смертельное проклятие обратно его творцу. Это не год наших скитаний с Роном и Гермионой в попытке уничтожить все ниточки, связывающие Темного Лорда с жизнью. О, это не так. Победа над Волдемортом — это сотни тысяч погибших. Это бесконечная, ежедневная, ежечасная борьба всех магов, которые боролись лишь за то, чтобы сохранить мир, сохранить свой дом и оградить от страха и боли свою семью. И каждый из сражавшихся, вне зависимости от расы, национальности, пола и чистоты крови достоин стоять здесь, на моем месте. Я плохо слушающимися пальцами отстегнул от мантии орден и аккуратно положил его перед собой на кафедру. Зал все еще молчал, оглушенный моими словами. По крайней мере, мне хотелось в это верить. — Эта победа принадлежит трем поколениям волшебников, которые сражались за жизнь без войны. Но к этой жизни никто из нас не был готов. Вы это знаете, и я это знаю. Мы — люди войны. Война создала нас, она часть нас, а не так уж просто избавиться от того, что стало частью личности, — я перевел дыхание. Голова кружилась, но я упорно продолжал говорить: — Я знаю, что каждый из вас, как и я когда-то, стоит перед руинами разрушенной жизни, которая обещала стать мирной и праздной, и не знает, что делать дальше. Наша война сковала нас всех по рукам и ногам, не желая выпускать из своих крепких объятий. Я сильнее сжал в ладони орден, в который невольно вцепился, как утопающий за соломинку, лишь бы ощутить хоть какую-то, пусть и эфемерную, поддержку. — В этих объятиях вы одиноки. Поэтому окончательно борьбу свою закончить придется самостоятельно, в одиночку. Мучительную, долгую войну с самим собой каждому придется пройти своим путем. И однажды, я верю в это, людям больше не понадобятся герои, которых можно восхвалять, слушая с кафедры. Я замолчал и опустил голову, вслушиваясь в тишину, еле слышно нарушаемую лишь разрозненным дыханием сотен людей. Я знал, что это не конец, что мне еще есть что сказать людям и на конференции я обязательно сделаю это, но ясное понимание того, что я ставлю точку, не отпускало меня ни на мгновение.