Люди войны

Магический квартал нам искать не пришлось: едва успев приехать на пляж, мы получили вызов от Гермионы на новенький телефон, приобретенный мной и Северусом за пару дней до вылета. Недолго погоревав о нашем отъезде, Грейнджер вновь обрела привычную активность, и еще до того, как наш самолет приземлился на территории Хорватии, успела дозвониться до агентства, которое предлагало самые дешевые дома в Дубровнике. Я был бы очень удивлен, если б при всем своем красноречии, на которое была способна моя подруга, ей не удалось выбить нам очень милый двухэтажный домик с террасой на берегу моря - всего за восемьдесят четыре тысячи евро. Мы с Северусом, особым красноречием не обладая, сделали ставку на заклятия подчинения и, собственно, не прогадали. Предварительный договор был составлен в тот же день, а следом внесен и задаток за дом. К сожалению, обойти эту часть мутной истории с покупкой жилья нам не удалось даже несмотря на большой арсенал заклятий, которые были известны Северусу. Зато мы смогли поселиться в доме до того, как был оформлен договор о купле-продаже. Все же неплохо быть волшебником. Или хотя бы иметь под рукой мужчину-волшебника. Вы когда-нибудь просыпались в огромной кровати, которая стоит прямо напротив широкого окна во всю стену с видом на море? А я именно так и проснулся утром следующего дня после подписания предварительного договора. Проснулся от заливающего всю комнату солнечного света. Рядом со мной на животе лежал Северус, скинув с себя одеяло практически полностью и зарывшись лицом в подушки. Его жилистая спина в свете недавно взошедшего солнца была словно припорошена яркими теплыми лучами. И эта картина, вкупе со спокойным морем за окном вызывала ощущение чего-то неземного, божественного. На минуту мне даже показалось, что я сплю, но прекрасный сон вовсе не собирался развеиваться холодными туманами Лондона. Приподнявшись на локте, я легко поцеловал Северуса в плечо, пальцами проводя по его позвоночнику задумчивым, изучающим жестом. Без очков я не очень четко видел окружающие предметы, но зато замечал каждый изгиб тела мужчины, откровенно наслаждаясь открывшейся мне картиной. Я никогда не видел его столь ясно, в лучах солнца. В подземельях всегда было темно и сыро, и даже факелы не разгорались там слишком ярко. Комната на Площади Гриммо практически ничем не отличалась от подземелий: у нас было мало времени для того, чтобы изучить друг друга в свете дня после возвращения Снейпа, да и без этого днем мы никогда не распахивали тяжелых темных штор, что заслоняли льющийся свет из окон. Нам казалось, что в этом не было особого смысла. Я спустился чуть ниже, губами осторожно касаясь поясницы Северуса. Нежная тонкая кожа источала тепло и совсем немного — магию. Я касался тела мужчины кончиками пальцев и чувствовал под ними горячую пульсацию волшебства. В этом было свое очарование, это было настоящим даром. Впервые я смотрел на магию, как на чудо, потому что ощущал ее в другом человеке, ощущал даже лучше, чем когда-то чувствовал в себе. Магия и была чудом, и это утро было чудом, первым сокровищем из череды таких же сокровищ, которые могла преподнести нам судьба. — Как громко ты думаешь, — услышал я тихий, сиплый голос Снейпа. Он так и не восстановился после укуса Нагайны, лишь изредка обретая вновь потрясающие бархатные нотки. Но даже его «сломавшийся» голос казался потрясающе гармоничным в этом царстве покоя и света. Может, это было потому, что я никого и никогда не любил больше, чем Северуса. — С добрым утром, — так же тихо сказал я, возвращаясь обратно на свое место и откидываясь на подушку. Снейп довольно бодро перевернулся на бок, опираясь на руку, и я заметил, что на его губах играет едва заметная улыбка. Он казался таким уязвимым, таким беззащитным, что мне ужасно захотелось его обнять, защитить от всего мира. Нелепая, обманчивая иллюзия, которой так легко покориться. — В самом деле? — он расслаблено протянул руку, касаясь пальцами моей щеки, но почти сразу опуская ладонь на простыню. — Разве может быть добрым утро, когда тебя будят в шесть утра своими телячьими нежностями некоторые гриффиндорцы? — А разве нет? — я притворно удивился, с трудом сдержав улыбку. Хоть что-то в этом безумном, изменчивом мире остается неизменным. Мне хотелось одновременно податься вперед, обнять Северуса и оставить нетронутой эту атмосферу тепла, чуда, единения. Нас будто связало невидимыми нитями восходящее солнце. — Глупости, — Северус притянул меня за плечо к себе, вовлекая в медленный, властный поцелуй. Нежность во мне постепенно перерастала в страсть. Тело, руки, жадные губы — каждая клеточка его казалась мне важнее всей этой чертовой Вселенной. На мгновение сердце сжало пронзительной тоской. Мне часто в такие моменты думалось о том, что когда-то это порывистое дыхание оборвется. Это было безумное, разрушающее чувство, но я совершенно ничего не мог с этим поделать. Я любил даже воздух, которым он дышит, и не представлял, как смог бы еще раз пережить его смерть. И меня мгновенно настигало жестокое, иррациональное удовлетворение, что это не мне, а ему придется страдать. Что я не услышу, не увижу и не узнаю. Закинув ноги на бедра Снейпа, я притянул мужчину ближе к себе, почти задыхаясь от страсти и привычной утренней усталости одновременно. И тогда, невзирая на все свои опасения, мужчина решительно подался вперед, входя в меня так быстро и жестко, что я невольно вцепился в его плечи руками, оставляя на белой коже синяки. Без подготовки, без предупреждения, не ведая ни нежности, ни пощады, Северус двигался во мне, срывая с моих губ яростные, почти протестующие стоны. Я ощущал бесконечное жжение внутри, которое перерастало в наслаждение на грани боли. Боль, которую он мне дарил, я любил так же, как любил минуты нежности, как любил магию, которая распространялась вокруг него в такие моменты, как любил его самого. В этом была своя доля безумия. — Извини, — пробормотал Северус, когда все закончилось, и прижался лбом к моему плечу, медленно скатываясь с моего тела на простыню. Я усмехнулся, с показным шипением вытягивая ноги и замирая в попытке отдышаться. Как бы я ни бодрился и как бы хорошо себя ни чувствовал по сравнению с началом апреля, меня не покидало ощущение, что я не могу вдохнуть полной грудью. Я быстро уставал и постоянно испытывал дискомфорт где-то в районе груди. Иногда я думал, как было бы прекрасно избавиться от этих неприятных синдромов, и как бы я был счастлив, а потом обрывал свою мысль, даже не закончив, и задумывался об этом уже более глубоко. Счастье не состоит из набора пунктов в списке, у которых обязательно нужно поставить галочку. Если кто-то несчастлив из-за того, что у него, например, нет метлы, то и когда она появится, он останется несчастливым. Есть причины более серьезные для внутреннего осмысления мира, чем подобные мелочи, из которых, как нам видится, и складывается наше счастье. Неоспоримая истина, что счастье — это то, что внутри нас, и это зависит только от того, как мы относимся к собственной и чужой жизни. Если я ощущаю, что никогда не был так спокоен и счастлив, как в эту минуту, то не думаю, что что-то изменилось бы, будь я полностью здоров. — Ничего страшного, — я покосился на Северуса, который казался чуточку более мрачным, чем еще десять минут назад. Он был отстранен, и, хотя пытался сохранять атмосферу утра, я чувствовал, будто между нами с силой захлопнулась невидимая дверь. Впрочем, все наладилось, стоило только нам встать с кровати. Это вообще было особенной тенденцией, вокруг которой мы со Снейпом когда-то любили мрачно пошутить. Столкновение наших характеров оказывалось наиболее серьезным, стоило нам оказаться в интимной обстановке. Конечно, нам никогда не было легко вдвоем, но в Хогвартсе это ощущалось совсем иначе. Он оберегал меня, а я пытался его спасти, как, собственно, и весь мир. В реальном же мире наше различие было еще более заметным - особенно на фоне моей болезни. У нас больше не было общей цели, мы пришли как раз к обратному результату, внезапно оказавшись по разные стороны баррикад. Я знал, что так и будет. В смысле, еще до того, как Гермиона сумела вылечить Северуса, я уже знал, что мне будет сложно ужиться с ним вне Хогвартса и вне войны. Но пока нам это удавалось, да и оставалось не так уж много времени — мы в любом случае не успели бы прийти к более острому конфликту. И это радовало. Мы жили медленно, наслаждаясь каждой минутой. Пешком обошли весь Дубровник, изучили каждую достопримечательность и влезли даже туда, куда было нельзя. Мы много препирались, но куда больше молчали, наслаждаясь обществом друг друга. Чем больше времени мы проводили в этом месте, тем меньше сожалений посещали Северуса, и тем больше я влюблялся в окружающие меня красоты. Пару раз мы даже выбирались в Загреб, беря в прокате машину. Мы могли ехать целый день, почти нигде не останавливаясь, а потом еще полночи разглядывать достопримечательности этого города. Ночной Загреб был потрясающим. Я почти не ощущал усталости, когда мы ходили по его улицам. Я смотрел на сотни и сотни искусственных «солнц», разбросанных по городу, и ощущал всю величественность человеческого прогресса. В такие моменты мне не верилось, что на свете может существовать война. Не верилось, что когда-то я и сам был ее неотъемлемой частью. Я успел полюбить Хорватию так, будто родился здесь. Каждую минуту, проведенную в Дубровнике, я ценил больше, чем все года своей жизни. Я не умалял значения того, что было сделано в войне против Волдеморта, но более не возвращался к этому. Что было, то прошло. Когда-то все это было очень важно для меня, но теперь потеряло свое значение. Воспоминания блекли, подавляясь новыми впечатлениями от мирной, насыщенной событиями жизни. По утрам я вытаскивал Северуса на пристань, которая находилась в шаговой доступности от нашего дома. Нам нужно было пройти всего полкилометра, чтобы выйти на уложенную камнем пристань, которую омывали воды теплого Адриатического моря. Мне нравилось смотреть, как входят в гавань корабли — в этом было что-то от волшебства. И в этом мой вечно скептически настроенный мужчина почему-то неизменно соглашался. Однажды к пристани подошел огромный корабль, но не совсем современного типа. Таких мы еще не видели в Дубровнике. Прекрасный, с высокими парусами, которые надувал морской бриз. Пробившись чуть поближе, мы услышали, что корабль причалил, чтобы собрать туристов, желающих узнать что-нибудь новое из истории морского дела. Нужно ли говорить, что мы, не сговариваясь, прибились к тем, кто собирался подняться на корабль? Отправив восхищенного Северуса, в крови которого, я в этом был точно уверен, текла частичка крови моряков, забираться на мачту, я прошел к корпусу корабля, перевешиваясь через перила. Светло-синие воды были спокойны, лишь изредка по ним проходила рябь, отражая тысячами маленьких радуг нещадно палящее солнце. — Эй, парень, не смей туда свешиваться, — послышался позади меня резкий грубый голос, и я мгновенно отпрянул назад, оборачиваясь. Но взгляд мой наткнулся не на моряка, от которого можно было ожидать предупреждения, а на старика, что стоял у мачты и стучал своей палкой по палубе, будто желал проверить ее на прочность. Седые волосы, потерявшие былую густоту, да серые пронзительные глаза невольно навеяли мне образ совершенно другого знакомца, которого я повстречал более, чем три года назад… Иногда, во время поисков крестражей, мы с друзьями ставили свою палатку совсем близко к маггловским поселениям. Порой до крупных городов было рукой подать, но мы были столь молоды и наивны, что не до конца понимали всю потенциальную опасность, которую тянули за собой, подобно Бузинной палочке, тянувшей из своей истории кровавый след. В один из дней, на очередной вылазке за продуктами, нас с Роном поймали. Да, так просто, затащили за угол дома, связав невербальным заклинанием. Все произошло настолько быстро, что никто из нас даже не понял, что случилось. Нас с Роном приложило о кирпичную стену высокого дома так сильно, будто кто-то получал от этого настоящее моральное удовольствие. Тихо охнув, я попытался достать из заднего кармана волшебную палочку, стараясь как можно меньше подавать признаки жизни. Капюшон плаща, в который я был укутан с ног до головы в целях конспирации, как назло упал мне на лицо, мешая обзору, но я не успел пороптать на судьбу, ибо меня резким движением посадили ровно, попутно сдернув с моих глаз плотную «завесу». То, что я увидел, несколько сбило меня с толку. Передо мной на корточках сидел седой, грозного вида старик. Его щеки впали, а волосы, когда-то бывшие весьма густыми, поредели, оставив неприятные проплешины. Весь вид его, начиная с серой кожи и заканчивая желтыми зубами, говорил о какой-то мучительной болезни, что разъедала его изнутри. На лице незнакомца было написано ни с чем несравнимое удивление со смесью недоверия. — Что, черт возьми… Поттер, — фамилию мою старик прошелестел, а его серые, не потерявшие своей силы глаза расширились в узнавании. — Я верил, что вы нас не бросите, что бы там ни говорили. И тотчас я почувствовал, как сковывающие меня путы опали, возвращая возможность свободно двигаться и дышать… Я моргнул, отворачиваясь от старика. Какая все же причудливая вещь — память. Я довольно давно не размышлял обо всем, что осталось в моем прошлом, но оно все равно настигало так неотвратимо, будто кто-то свыше хотел мне что-то сказать. — Корабль хорош, — невольно услышал я позади себя голос этого старика. — И что же, люди могут безопасно доплыть в любую точку мира? Живыми и здоровыми? — А какое вам дело до других людей, дедушка? — бодрый голос молодого моряка раскаленными иглами ворвался в мой ошалевший от происходящего мозг. — Или вы сами в путешествие собрались? — Какое мне дело до людей, я тебе скажу, парень, — прошелестел старик, и я вновь обернулся, смотря ему прямо в лицо. — А такое, что я такой же человек, как и все остальные люди, и мне совестно слышать, что кому-то нет дело до других. Самое главное наше преступление — отказ от всего человечества, если это не затрагивает наших интересов. И старик посмотрел мне прямо в глаза. Я, не моргая, кивнул, ощущая, как горлу подкатывает ком. В тот день, когда нас «поймали», я уже слышал нечто подобное… — Вам не стоит ходить в одиночку по улицам, выискивая Пожирателей смерти, — заметил я, когда старик привел нас к себе в квартиру, будто бы извиняясь за то, что помешал нашей вылазке. А может быть, он просто очень хотел поговорить с нами, узнать, насколько близок магический мир к победе над бессмертным змееподобным чудовищем. В любом случае, мы не могли отказаться от приглашения. Было что-то такое в его глазах, что невозможно было проигнорировать. Квартира у него была маленькая, темная, но ухоженная, и оттого вид давно утративших свою новизну вещей казался еще более бедным и убогим. Даже мне, хоть я и не привык к особым изыскам, было неприятно и больно смотреть на эту ужасающую бедность. — А вам стоит? — просипел мужчина, тяжело опускаясь в потрепанное кресло и кивая нам с Роном на тщательно заправленную кровать. — У нас нет выбора, — тихо заметил Рон, мельком взглянув на меня. — Но если бы даже и был, то мы все равно от этого не смогли отказаться. — Вы еще совсем дети, — справедливо и очень спокойно заметил мужчина, чьего имени мы даже не удосужились узнать, а затем подался вперед, опираясь сухими локтями о колени. Весь он, этот старик, был худой и нескладный. У него был уставший вид, но в серых глазах, которые были обращены на меня, горела решимость. — Я бы очень хотел верить, что мир не рухнет, мистер Поттер, — не рухнет от того, что мы — невидимый легион вашей поддержки — отвернемся. Если ты отвернешься, твои друзья отвернутся, я отвернусь, или такие, как я — то что тогда станет с этим миром? Мы можем сбежать сейчас, спрятаться от Волдеморта где-нибудь далеко-далеко, в тайге, закрыться под сильнейшим Фиделиусом, но смогли бы мы сбежать от себя? Он помолчал, разглядывая что-то поверх моего плеча, и оттого мне стало еще более неуютно и даже страшно. Его слова были пропитаны жесткой безысходностью, на которую каждый из нас шел сознательно, и никто не собирался сворачивать с пути. — Отдать Волдеморту наши дома — означает позволить ему отнять у нас собственное «я». Разрешить уничтожать других людей, пусть чужих, пусть незнакомых — это значит уничтожить самого себя. Самое страшное преступление — отказаться от всего магического мира, от всего человечества в конечном итоге, если есть возможность сохранить свою жизнь, — я опустил глаза, чтобы не встретиться взглядом с мужчиной. — Потому мне не страшно сражаться — никому из нас не страшно. Мы делаем это ради того, чтобы наши дети жили в свободе, чтобы они росли на нашей земле и не боялись лишний раз чихнуть. — Но мы ведь взяли это на себя, мы пообещали, что… — начал было я, но Рон сжал мою руку, заставляя замолкнуть. Старик качнул головой, не отрывая взгляда от моего лица. — Мир не умрет от одиночества, мир умрет от того, что он один. Вы все еще здесь, — он указал костлявым пальцем мне в грудь. — И я все еще здесь. И мы все будем бороться. Мы верим вам, а потому готовы отдать свои жизни за то, чтобы помочь вам выполнить свою миссию. Я вздохнул, не зная, как объяснить свое желание оградить всех остальных от этой войны. В то время мне казалось, что она моя и только моя, и никто не должен нести на себе все ее тяготы. Но я вовсе не был великим лидером, я не мог оградить всех людей от бед. Я не мог прийти и сказать, что им не стоит переживать об этом. — Как вы считаете, мистер Поттер, мир стоит того, чтобы ради него бороться?.. Я стряхнул с себя воспоминания и отвернулся от старика, оглядывая причал. От него шел легкий гул — люди громко переговаривались, радуясь солнечному дню. Над головой летали чайки, издавая пронзительные звуки. Высоко поднявшееся солнце, шум человеческих жизней, плеск спокойных вод — все это стоило того, чтобы бороться. Все эти люди стоили нашей борьбы. Это счастье, окутавшее нас лишь спустя десять лет войны, стоило того, чтобы ради него бороться. Точно стоило.