Люди войны

Я отложил в сторону болгарку, тяжело вздохнув, потому что мог себе это позволить после стольких часов работы. Солнце пекло вовсю, радуясь приближающемуся лету, но для меня оно стало первым врагом во Вселенной. Работать на солнцепеке тяжело даже здоровым, не то, что в моем слабом состоянии. Но я все равно работал, потому что не мог иначе. Втайне я хотел побыстрее закончить, боясь не успеть, хотя и чувствовал в себе еще достаточно сил, чтобы все сделать так, как надо. И не только в этом деле с забором. В голове всплыл последний разговор с Северусом и Гермионой. Они с таким упреком на нас с Роном смотрели и так громко пытались нас убедить не делать глупостей, что мы просто не выдержали и позорно сбежали. В прямом смысле слова: выбежали из дома и запрыгнули в Ночного Рыцаря, водитель которого за определенную плату согласился нас подождать. Может быть, мы были неправы, но всякий раз, когда они начинали слишком сильно носиться со мной, то это выводило из себя нас обоих. Я любил и Снейпа, и Гермиону, но они никогда не поймут, что чувствует человек, который знает, что жизнь внутри него потухает. Или, точнее, вырывается наружу. Они никогда не поймут, что у меня нет времени сидеть дома. Я знаю, что они желают мне только добра, но у меня не так много времени, чтобы тратить его на праздность или пустяки. Сидеть дома я больше был не намерен — и без того прожил в добровольном заточении целых два года... Иногда я думал о том, что все это — мне в наказание за то, что я пропускал жизнь мимо себя с таким упорством, с каким баран не бьется в закрытые ворота. Я не встречался с Жизнью, точнее, не помню эту встречу, но я уверен, что она еще менее терпима, чем Смерть. У Жизни нет чувства юмора, и она не прощает ошибок. За каждую погрешность следует наказание. Только вот мало кто осознает, за какую именно ошибку расплачивается. Я тоже не всегда осознавал, но этот месяц, а точнее, эти две недели перевернули все, всю мою жизнь. Я стремился жить, я боялся не успеть хоть немного пожить по-настоящему. Иногда, когда Рон и Джордж были на работе, я под разными предлогами выбирался из Норы в маггловское интернет-кафе и долго сидел на форумах для смертельно или неизлечимо больных. Я мало писал, предпочитая читать то, что пишут другие люди. И, честно говоря, это успокаивало. Люди писали о том, как хотят жить и как надеются на чудо. Они писали о том, что ценность жизни для них неограниченна. Что только когда тебя или твоих близких коснется болезнь, начинаешь понимать, как важно жить не завтрашним днем, а сегодня, сейчас, в эту секунду. В один из дней я встретил запись одной девочки. Ей было около пятнадцати лет и она была больна буллёзным эпидермолизом, а если проще, то синдромом бабочки. Это не смертельное заболевание, но люди, больные им, вынуждены терпеть постоянные страдания, потому что кожа сходит даже от малейшего прикосновения. Девочка писала, что ее жизнь — это сплошной ад и только мгновения могут вырвать ее из этого ада. Плавно падающий с ветки листок, луч теплого весеннего солнца, любимая песня, заигравшая по радио с утра. Она писала, что живет мгновениями, потому что если она будет жить болью, то сойдет с ума. Она писала, что любит каждую секунду жизни, в которой есть что-то хорошее. И я любил вместе с ней. И с каждым больным человеком на Земле… Вздохнув вновь, я взял в руки болгарку и продолжил работу — и как раз вовремя, потому что из дома, вытирая руки о неизменный фартук в голубой горошек, вышла миссис Уизли и поспешила ко мне. — Гарри, солнышко, — она запыхалась от быстрой ходьбы и ее щеки раскраснелись. — Ты бы отдохнул. Загляни-ка в дом, я там блинов напекла. Пойдем, попьем чай, по-семейному, с вареньем. Все лучше, чем на этом солнце сидеть. Я посмотрел сначала на нее, а затем на наполовину законченную доску для забора. Потом снова на миссис Уизли, решая, что сейчас важнее. — С радостью, — проговорил я, улыбаясь, и поднялся на ноги. Но, честно признаться, особой радости я от этого не испытывал. Я понимал, что мне нужен отдых, но подсознательно испытывал раздражение за зря потраченное время. «А, может, и не зря, — подумал я, прерывая бессвязный поток мыслей, суть которого сводилась к сожалениям о том, что я что-то не то делаю. — В конце концов, если это порадует миссис Уизли, то время будет потрачено с определенной пользой». В дом я вошел приободренный этой мыслью, и уже не такой угнетенный. К тому же, стоило только войти внутрь, как на меня снизошла неземная благодать — в доме было градусов на десять прохладнее, чем на улице. А еще здесь была вода, так необходимая мне в последнее время. Я постоянно пил, и меня это даже удивляло. То ли болезнь на меня так действовала, то ли на улице и впрямь было слишком жарко, но я умирал от жажды. — Не забыл, что через два дня нам на официальный прием в честь победы? — как бы невзначай спросила женщина, суетясь вокруг стола с таким видом, будто важнее этого в жизни быть не может. — Вы полагаете, что об этом можно забыть? — в шутку скривился я, вытирая руки своим любимым махровым полотенцем и садясь на ближайший стул с самым что ни на есть спокойным видом. Закинув полотенце на край раковины под неодобрительный взгляд миссис Уизли, я повернулся к женщине с самой очаровательной улыбкой из своего арсенала. С недавних пор официальные приемы перестали быть для меня такой уж проблемой. Конечно, за такой короткий срок поменяться настолько кардинально, чтобы изменились абсолютно все привычки, невозможно, поэтому меня раздражал тот факт, что мне придется идти на это бесполезное мероприятие и играть там героя. Но было и кое-что другое. Я понимал, что людям это было нужно. Что волшебный мир будет функционировать намного лучше, если общество будет знать — их герой с ними, и он всегда придет на помощь. Людям нужна была надежда, даже если она была видимой, ложной. И если ради их спокойствия мне придется лгать всей общественности — что же, значит так надо. — Да за всеми этими заботами немудрено забыть, — заметила миссис Уизли, поставив передо мной кружку чая. От напитка исходили клубы ароматного пара, который, казалось, обволакивал все мое существо. — И ты, насколько я помню, не очень любишь такие мероприятия. — Я поменял свое мнение, — отозвался я, обнимая ладонями пышущую жаром кружку. Несмотря на стоявшую на улице жару, руки у меня леденели до того, что пальцы немели. Миссис Уизли с видимым облегчением вздохнула. Уж не знаю, кто на нее возложил миссию по промыванию мне мозгов, но она явно была рада избавиться от необходимости говорить со мной на эту тему. Я тоже был рад этому факту — все же сейчас не то время, когда я готов был слушать бесполезные наставления. — Может, пригласишь тогда Луну поехать с нами? — через какое-то время спросила миссис Уизли, когда мы уже допивали чай за спокойным, неспешным разговором. — Девочка осталась совсем одна, а с тех пор, как отказалась от магии, так вообще отдалилась. А мне как-то неловко к ней идти. При жизни Ксенофилиуса я не была там частым гостем, не любила я слушать его сказки, поэтому и после его смерти нехорошо будет зачастить туда. Луна - умная девочка, и сразу поймет, что к чему. Я посмотрел сначала через окно во двор, по которому почти по всему периметру были разбросаны доски и инструменты, а затем на миссис Уизли. Идти к Луне не хотелось, потому что я заранее знал, что меня ждет тяжелый разговор, но не пойти я не мог. Совершая благо, нужно совершать его до конца. И если я схожу к Лавгуд сейчас, то лучше будет всем. — Да, конечно, — проговорил я вслух, поднимаясь на ноги. Миссис Уизли тут же подскочила и принялась собирать гостинец Луне, но я успел сбежать прежде, чем мне вручили годовой продовольственный запас. Тайком пробравшись в нашу с Роном комнату, я переоделся в более приличную одежду и проверил сохранность косметических чар, которые на меня с утра наложил Рон. Чем дальше шло дело, тем сложнее во мне было узнать прежнего Гарри Поттера. Я сильно похудел, глаза впали, кожа посерела и на ощупь стала похожа на пергамент. Я старался не обращать на это внимания, но, посовещавшись с Роном, мы пришли к выводу, что умнее будет прятать это пока ото всех, даже от Гермионы с Северусом. Пусть у них еще будет надежда. Выбравшись через заднюю дверь на улицу, я бодрым шагом пошел в сторону «черного цилиндра», что возвышался на холме. После того, как Лавгуд кардинально сменила имидж, луна над ее домом пропала. Я полагал, что на ее поддержание тоже шла какая-то доля магии, но не смел спрашивать. К тому же, это было не так уж важно, особенно для меня. Больше месяца без магии оказалось хорошей терапией, чтобы начать воспринимать ее как что-то неважное и даже эфемерное. Как и в прошлый раз, еще не доходя до дома, я уже услышал музыку, льющуюся из открытых нараспашку окон. Но на этот раз меня встретил непередаваемый мужской баритон, от которого мурашки бежали по коже. Было в этом моменте что-то волшебное, невероятное. То, что хотелось прижать к груди и никуда не отпускать. — Красиво, да? — тихо прошелестела Луна, как всегда, неожиданно, и без видимых признаков появляясь рядом. Я вздрогнул и повернулся так, чтобы лучше видеть подругу. Она была безупречна в тонком кремовом платье и с собранными в высокую прическу светлыми волосами. — Романсы вообще всегда прекрасны и самобытны, это пристань для уставшей души. Особенно романсы на русском языке. — Нашла все-таки диск с русской оперой? — я заглянул в глаза Луне и протянул ей руку. Она охотно вложила в нее свою маленькую ладонь и с удивительной для своей миниатюрности силой повела меня в дом. — Это не опера, — поправила меня Лавгуд как ни в чем не бывало. — Впрочем, ее я тоже нашла. Ведь кто ищет, тот найдет. — Да… Кто ищет, тот найдет, — растерянно повторил я, оглядываясь вокруг немного дезориентированным взглядом. Меня все еще удивляло, как Луна может жить в этом мире пронзительной музыки, которая звучала, казалось, из самого воздуха. Только когда подруга сделала звук намного тише, я смог перевести дыхание и широко улыбнулся, вновь встретившись взглядом с Лавгуд. Девушка улыбнулась мне в ответ своей привычной, рассеянной улыбкой. — Плохо выглядишь, — заметила она со свойственной ей беспечностью. Только она могла говорить далеко не лестные вещи безо всякого намека - и так спокойно и легко, что в ответ хотелось только улыбнуться и погладить ее по голове. — Как скоро произойдет твоя встреча со старой подругой? Я замер на месте, пытаясь осознать, что именно она спросила. На мгновение мне показалось, что я оказался в одном из коридоров Хогвартса, в свою бытность на пятом курсе, но наваждение быстро спало. Прошлое теперь было слишком далеким, чтобы поддаваться его очарованию. — Не знаю, — честно ответил я, подходя к ней поближе. Мне было неловко от того, что мои уловки перед ней не работали. Нарочная бодрость, хорошо подобранная одежда, косметические чары и уверенная улыбка сумели обмануть ее не более, чем на минуту. И то: я склонен подозревать, что этот обман вообще прошел мимо нее. — Как получится. Я разрешил ей самой назначить мне дату встречи. Она посмотрела мне прямо в глаза, не моргая и не шевелясь. Что бы она ни хотела в них прочитать, я выдержал ее взгляд, не отводя своего. — Хочешь чаю? — спросила она, все еще не отводя взгляда. Я знал, подсознательно чувствовал, что она спросила что-то другое, но не мог понять, что именно. Некоторые вещи были выше моего понимания. Выше понимания любого человека. Любого, но не Луны. — Не очень, — наконец, выговорил я, почувствовав при этом неожиданное облегчение. Дышать стало намного проще, хотя мне было и неведомо, что именно изменилось с моим ответом. — Я и без того пью слишком много. Надо сделать хоть какой-то перерыв. — А я выпью, — с едва заметным вздохом проговорила Луна, проходя мимо меня к двери на кухню. Мне же ничего не оставалось, как последовать за ней. Я все еще раздумывал о том, что она сказала, и что я ответил. Это было странное ощущение — ощущение, что я что-то упускаю, и что это «что-то» очень важно. Присев на один из отвратительно обычных стульев, я взглядом проследил за действиями Лавгуд. Вместо чая она достала из шкафа небольшую бутылку из темного стекла и плеснула себе в стакан янтарной жидкости. По маленькой кухне тут же разнесся пьяняще-сладкий аромат коньяка. — Миссис Уизли тебе привет передает, — немного невпопад проговорил я, не отрывая застывшего взгляда от жидкости в стакане, который держала Луна. Девушка, помолчав, поставила этот самый стакан передо мной и налила себе коньяк в другой, который волшебным образом успела достать так быстро, что я этого даже не заметил. — Ты заходил к ней? — Луна села напротив, но я все еще смотрел немного отсутствующим взглядом в теперь уже свой стакан. — Нет, я у них временно живу, обновляю их дом. Он же просто разваливается на глазах, а ребятам все время некогда, — я поднял, наконец, голову, сразу же наткнувшись на понимающий взгляд. — Кстати, миссис Уизли предлагает поехать тебе послезавтра с нами, раз уж мы рядом живем. — Я не поеду, — заявила Лавгуд через несколько мгновений напряженного молчания. Залпом выпив сразу полстакана коньяка, девушка с легким стуком поставила стакан на стол и сцепила руки в замок. — Это бессмысленная трата времени на никому не нужной церемонии. — Ты не понимаешь - люди будут ждать нас, и… — начал было я, чувствуя, как изнутри поднимается горячая волна протеста. Я не понимал, как она может так категорично и так просто говорить об этом, будто все наши прежние заслуги перед людьми ничего не значили. Даже я в бытность своей ненависти и безразличия ко всему не позволял себе вслух говорить о том, что эта церемония никому не нужна. — Нет, это ты не понимаешь! — она повысила голос впервые со дня нашего знакомства, и я разом сник от неожиданности. — Люди - это, конечно, очень важно. Общество, разумеется - это очень-очень важно, это часть нашей жизни, но ты не понимаешь. Мы никому ничего не обязаны. Мы не обязаны идти на бесполезное мероприятие, которое будет длиться больше трех часов просто потому, что общественности это необходимо. Когда-то общественности было необходимо, чтобы мой отец перестал печатать «Придиру». Когда-то этой самой общественности было необходимо, чтобы я перестала одеваться так, как велит мне сердце, перестала вести себя так, как хочу, перестала быть собой. Того же они требовали от каждого из нас, от тебя в том числе. Но мы не бежали выполнять их прихоти лишь потому, что людям это надо. Мы должны быть собой, Гарри, несмотря на мнение и желание окружающих. И никто не может заставить меня или тебя идти туда, где ты быть не хочешь, лишь потому, что это какой-то выдуманный обществом долг. Да и мы, по-моему, сполна заплатили по своим долгам. Я долго молчал, переваривая то, что сказала подруга. Ее слова были мне так близки, но одновременно они были так далеки, что это вызывало непонятный диссонанс в моей душе. И как же сложно было подобрать слова, чтобы отрицать то, что когда-то было собственным смыслом существования. — Есть те долги, по которым должен платить каждый из нас, хочет он этого или нет. Мы должны пойти на этот прием, потому что мы - символ мира, символ спокойствия. Мы должны казаться людям здоровыми и нормальными, потому что мы — символ победы и символ жизни, — негромко отозвался я, поднимаясь из-за стола и проходя к окну. — Но это не единственные наши долги перед людьми, перед обществом и перед социумом. Кем бы мы ни были и сколько бы жизней ни спасли, лимита никогда не может наступить. Такие долги никогда не исчерпаются, их нельзя погасить. Ты не можешь прийти к Смерти на закате жизни и спросить: «Я спас сотню человек, я перешел порог, я сделал все, что мог?». Потому что Смерть на тебя посмотрит и рассмеется. А затем скажет, что лимита не существует. Пока ты жив, нельзя останавливаться, — я не удержался и положил ладонь на грудь, которая отчаянно горела изнутри. — А мы с тобой пока живы, Луна. И если наше присутствие на этом мероприятии порадует хотя бы одного человека — значит, все было не зря. Вот чего не понимаешь ты. Луна долго молчала. Я даже не слышал ее дыхания, настолько оно было бесшумным. Зато я отчетливо слышал красивый мужской баритон, доносящийся из гостиной. Я не знал, о чем он поет, но я чувствовал, как отзывается мое сердце на незнакомую, чистую мелодию. Теперь мне не казалось странным, что Луна увлеклась музыкой, и увлеклась - именно оперой. Во время войны нам не удавалось слушать музыку. Да и вообще, во времена, когда в маггловском мире произошел расцвет музыкального искусства, в волшебном мире магия музыки заменялась обычной магией. Отказ от всего маггловского заставил волшебников отказаться и от самого величайшего искусства в мире. Возможно, Луна была права, когда сказала, что, если бы люди почаще ходили на оперу, то у них не оставалось бы сил и времени на войну. — Извини, — проговорил я, прерывая затянувшееся молчание. Обернувшись, я посмотрел прямо в ее голубые глаза. — Я знаю, что сколько людей, столько и мнений существует. — И с этим утверждением соглашаются все, — почти бесшумно, на одном выдохе проговорила девушка. — Я пойду только ради тебя. Пойду, потому что знаю — мое присутствие там порадует тебя, а значит… значит, все не зря? Мы снова замолчали, теперь уже вдвоем прислушиваясь к музыке. Песня сменилась, она стала спокойнее, но в тоже время какой-то стонущей, протяжной, жалобной. — Их было бы так сложно понимать, если бы не мелодия, — отстранено проговорила Луна. — Людей было бы тоже сложнее понимать, если бы не слова. Я вернулся на свое место, но садиться не стал. Взяв в руки стакан, я залпом выпил янтарную, чуть подрагивающую от моих движений жидкость. Сладкий запах ударил в нос, а горло обожгла горячая, очищающая волна. Поставив стакан на место, я посмотрел в глаза Луны. — Другое дело, что слова мы используем не всегда по назначению, предпочитая говорить шифрами вместо того, чтобы сказать прямо, — я обошел стол и остановился позади Луны. Наклонившись, я поцеловал подругу в затылок, вдыхая при этом полной грудью легкий цветочный запах, исходящий от светлых волос. — Мы будем ждать тебя. Не провожай. Не дожидаясь реакции Лавгуд, я развернулся и вышел прочь. Проходя по гостиной, я сбавил шаг, в последний миг перед уходом ловя ощущение волшебства, исходящее от спокойных, протяжных нот. И лишь поэтому услышал тихий голос Луны, который, словно мантра, прозвучал в этой громкой тишине: - Я люблю тебя, Гарри.