Warm

Прежде чем я попросила бы Кая доказать свои слова о желании ко мне на практике, он вжался в меня всем телом и стал делать это поочередно, медленно, нежно… Что именно делать? Доказывать, конечно. И доказывал с таким блеском, что уже спустя несколько минут я, полуживая, с трудом дышала. Сначала Кай поцеловал меня — пылко, страстно, горячо, так, как умел делать это лучше всего и чему, как я надеялась, он научился вовсе не с теми самыми девушками, мысли о которых меня почему-то до сих пор не оставляли в покое. Он буквально впивался языком в мои десна, а когда голова у меня начинала кружиться от нехватки кислорода, отступал и спускался ртом ниже — на шею, до самой ключицы и выреза рубашки, который (к огромному сожалению) не открывал груди, ведь именно к ней Кай то и дело норовил припасть. И это был как минимум один повод, чтобы избавиться от верхней одежды. Мысли спутались и, едва шевеля онемевшими от возбуждения руками, я неуклюже задрала свою пижаму вверх, но так и не сумела стянуть ее: не хватило сил. Я только неловко заерзала, но, к счастью, Кай быстро заметил мои страдания. Один скользкий миг — и, поддев пальцами мою рубашку, он ловко сдергивает ее с меня через голову. Когда его губы наконец прикасаются к моей груди чуть выше ребер, мое дыхание изливается в тихие стоны. Но едва я успела повысить голос от удовольствия, как тут же почувствовала ладонь брата, прижавшуюся к моему лицу и заставляющую замолчать. — Тише, малышка, — шепнул утробно он, почти хищно и крайне довольно сверкнув на меня полуприкрытыми глазами. — Мы же не хотим, чтобы нас услышали, правда?.. Давай постараемся быть тихими. Справишься? Да, я справлюсь. Ради Кая я готова справиться с чем угодно, и оттого голова у меня тут же затряслась в судорожных кивках, лишь бы выразить очевидное согласие. Это вызвало на устах Кая позабавленную усмешку и, выдохнув, он робко оторвал ладонь от моего лица, снова открывая губы для следующего поцелуя. Но не стонать под его ласками оказывается куда сложнее, чем я могла представить себе прежде. Все, что помогает мне сдерживаться — это язык Кая, которым он мягко ласкает мой собственный, и мысль, что, если мы действительно разбудим кого-то, то всему нашему маленькому сокровенному мирку настанет конец. Терпеть больше нет сил, сомневаться и обдумывать действия тоже. Догадывалась ли я когда-либо о том, что мой первый раз будет с собственным старшим братом? Это уже не кажется таким чуждым, перестает походить на безумие и извращение… Ведь моя любовь к Каю — чистое воплощение преданности, понимания и нежности. И это взаимно. Важно ли все остальное, когда наша связь, берущая начало с самого детства, наконец обрела закономерный итог? Пальцы у меня дрожат, не то от возбуждения, не то от пущей нервозности, которую я все-таки не могла так просто подавить, даже невзирая на свое доверие Каю; несмотря на осознание, что он не причинит мне вред. Я все равно беспокоюсь, и, наверно, это нормально. Однако в голове ни одной мысли о предстоящем дискомфорте или боли. Все мысли лишь о любимом брате, о его шероховатых руках, скользящих меж бедер и заставляющих меня чуть приподняться, чтобы было легче стащить вниз пижамные шорты. На свете нет ничего приятнее касания его прохладного языка, что идет следом за проворными пальцами. Не дождавшись, когда я сама начну его раздевать (а я бы и не начала, слишком занятая контролем собственных стонов и закатыванием глаз от эйфории), Кай быстро избавил себя от спальных штанов — единственного элемента гардероба, что присутствовал на нем. И, приподняв голову, я осторожно коснулась губами его волос, пока он в свою очередь ласкал низ моего живота. Все так естественно. Так плавно. Все так…правильно. Впервые в нашей жизни. Иначе быть просто не могло. Я не могла целоваться ни с кем, кроме Кая, и любить никого помимо не могла тоже. Чувствовать его сейчас так логично, так нормально… А оттого я уже на грани удовольствия, когда он, приподняв мои бедра, притягивает меня ближе к себе, заставляя чуть шире развести колени и обхватить его ногами за торс. Все случилось куда быстрее, чем я могла рисовать это прежде в своих фантазиях. Да, я мечтала о Кае и раньше. Мечтала о том, что однажды лишусь с ним девственности, что однажды он будет впиваться в мои губы, будет без остатка моим… Только я никогда не думала, что это будет настолько мучительно. Не выдержав, я инстинктивно подалась назад и едва не завопила от боли, прорезавшей низ живота. Грандиозный шум предотвратила лишь ладонь Кая, вовремя зажавшая мне рот, да с такой силой, что я едва не задохнулась. Движения брата походили на режущие удары ножа, пронизывающие каждую клеточку моего тела. Он поторопился, и я поняла это в тот момент, как та самая вспышка боли заставила меня заерзать на постели и забиться в крупной дрожи под его сильной рукой, которой Кай вдавил меня в подушки, не позволяя вырваться. От былой нежности не осталось ни следа. Хотя на что я рассчитывала? На то, что Кай будет предельно осторожен и аккуратен со мной? Он и так долго тянул прелюдию, вероятно дольше, чем стал бы, будь на моем месте любая другая девушка. Сейчас же в нем отражение чистого желания безраздельного и неутомимого собственника. Но, ворвавшись в мое тело, он все-таки остановился. Да, это было стремительно. Да, это было крайне грубо, а оттого крайне болезненно, но после он вдруг замер и, нависнув надо мной, ловким движением стер выступившие у меня на глазах слезы кончиками пальцев. Другая его ладонь по-прежнему сжимала мои губы, не позволяя ни вдохнуть, ни снова вскрикнуть. А я бы точно не удержалась и вскрикнула, если бы он отпустил… Но все, что я в состоянии сделать — это наконец разомкнуть веки и впиться в раскрасневшиеся лицо Кая таким уничижительным взглядом, на какой я только была способна в тот момент, абсолютно голая и обездвиженная. — Прости, — шепнул Кай и, склонившись, прижался влажным лбом к моей щеке. Его рука предусмотрительно вжалась в мой рот, видимо ожидая стон или массу ругательств в ответ на мягкий, пробный толчок, который в следующую секунду он совершил. Я замычала. — Не злись, Одри… Так надо было. Иначе я просто не умею. Тебе придется привыкнуть, малышка. Привыкнуть?! И ради этого нельзя было даже на миг переступить собственный эгоизм и попытаться быть мягче? Ведь другие пытаются! Но Кай в своем истинном репертуаре, и, невзирая на медленно проходящую боль и аккуратные толчки, что стали ее прогонять, я все равно злюсь. Но точно так же, как злость эта вспыхнула, она и ушла. А следом и боль. В следующее мгновение Кай медленно опустил руку, сковывающую мои губы, и поцеловал меня, сделав это так пылко и чувственно, что перехватило дыхание, но уже от удовольствия. Он возобновил движения, уже не так, как в начале: куда мягче, куда осторожнее… Я запрокинула голову на подушку и, шумно выдохнув, сжала коленями его пояс, притянув голову брата ближе к себе, погрузив пальцы одной руки ему в волосы. Вторая ладонь спустилась немного ниже и, обняв за плечи, чуть надавила. Он занимается со мной любовью так, как умеет? Ему нравится жесткость и грубость? Тогда и это тоже понравится. Я поддалась навстречу его рывкам и решительно впилась ногтями в тонкую кожу на спине Кая, тут же услышав его рык, испущенный сквозь сжатые зубы. Однако вместо некультурной брани или предостережений, которые я ожидала, он только ухмыльнулся и, наклонившись ко мне, прижался щекой к моей щеке, поверхностно расцеловывая мои плечи. Я хотела сделать Каю больно, — мимолетно, шутливо, чтобы отвлечься от боли собственной, — но, кажется, сделала ему еще приятнее. А оттого вдруг стало приятно и мне. Я шумно задышала, пытаясь сама сдерживать стоны, но, если бы не губы Кая, периодами затыкающие меня, и не его теплая ладонь, я бы давно перебудила пол дома. Все, что спасало нас от сокрушительного разоблачения — это редкие вспышки грома и сопровождающий их грохот, доносящийся из окна в такт тем толчкам, что совершал мой брат внутри. Чувство абсолютной наполненности, естественное слияние и близость. Еще никогда я не была частью Кая настолько, что мне не хотелось бы большего, ведь то, что происходит сейчас — абсолютная отдача, абсолютное растворение. Я выгнулась, помогая Каю чуть приподнять мои ноги выше колена, чтобы дотянуться ими почти до его плеч, чтобы позволить войти сильнее, глубже… Снова ноющая резь, но следом мышцы сокращаются так, что всякий дискомфорт перестает иметь значение. Кай что-то шепчет, но я не могу разобрать, что именно. Движения рваные, прерывистые, и уже не такие аккуратные, какими он старался сделать их в начале. Он кусает мои губы, пальцами цепляясь за мои ягодицы, бедра… Натягивает на себя, держит, прижимает. Я никогда не видела брата таким, а уж тем более не думала, что испытаю подобное на себе. Теперь моя ревность не имеет значения, ведь, могу поспорить, он ни в кого не впивался из своих прошлых девушек так, как сейчас впивается в меня. Доказательством этого служит тот стон, что следом вырвался из его уст. Странная пульсация внизу живота — и я все-таки вскрикнула, не удержавшись, но быстро повернула голову, ужавшись лицом в подушку, чтобы подавить шум. В тот самый миг темноту в комнате рассеяла вспышка молнии на улице — и оглушительный гром затмил любой мой всхлип и доказательства полученного наслаждения. Это было приятно. Куда приятнее, чем я, казалось бы, могу вынести. Если это и есть оргазм, то, пожалуй, теперь я понимаю, ради чего прочие люди занимаются сексом. — Одри, — хрипло выдохнул Кай мне на ухо, целуя меня в мокрые локоны волос, и я вдруг почувствовала, как он содрогнулся всем телом. Один лишь миг — и ощущения наполненности внутри исчезает. Кай отстраняется за секунду до того, как содрогнуться в последний раз, и вязкое тепло обдает кожу поверх моего живота. Прежде, чем я успеваю прийти в себя и понять, что это такое, Кай хватает край простыни и быстро проводит тканью по моему телу, стирая, а затем обессиленно падает рядом, тут же сгребая меня руками в охапку и притягивая к себе. — Это постельное белье все равно придется выкинуть, — ухмыльнулся он мне в висок, пока я лежала на его груди, чувствуя, как в испарине липнет буквально все: щеки, пальцы, спина. Я никогда в жизни не была так расслаблена, но слова Кая заставили меня нервозно поежиться: неохотно открыв глаза, я опустила взор на покрывало и увидела, что по его краю остались странные пятна, в числе которых были темно-багровые следы. Мое лицо тут же зарделось, и все, чем я нашлась утешить себя — это мысль, что, возможно, кровь принадлежит Каю и его растерзанным моими ногтями лопаткам. Хотелось бы верить… — Не думай об этом. Ни о чем не думай. Иди ко мне, — сиплым голосом прошептал Кай, и я послушно подалась к нему, переворачиваясь на живот. Мышцы наполнились негой и окончательно перестали слушаться, но двигаться мне много и не приходилось: Кай снова обхватил меня руками и приподнял к изголовью кровати, укладывая на подушку, а затем, вслепую стащив с кресла рядом свою толстовку, укрыл меня ей вместо испорченного одеяла. — Ты должен мне оладья на завтрак. Кай вздрогнул от звука моего голоса, который оказался куда более хриплым, чем должен был быть. Заглянув мне в лицо, брат недоуменно свел брови на переносице и усмехнулся. — Дай-ка угадаю… В качестве извинения, да? — насмешливо уточнил он, и я слабо кивнула, закрыв глаза. — Одри, так должно было быть. Будь я иным, тебе бы понравилось не так сильно, уж поверь мне. И в чем-то Кай был прав. Его резкость, его властность… В этом был весь он. В каждом движении, в каждом остервенелом толчке, жадном поцелуе… Да, он определенно говорил правду, но вместо того, чтобы признать это, я упрямо шепнула вновь: — Оладья, Кай, — Он закатил глаза, но прежде чем успел бы снова возмутиться, я едва слышно добавила: — А потом я хочу попробовать быть сверху. Секундная пауза — и в следующий миг, даже не глядя на Кая, я почувствовала, как он снисходительно улыбается, в знак одобрения прижавшись ртом к моему лбу. — Хм… Ладно. Оладья так оладья. А затем я уткнулась носом в капюшон теплой толстовки, которой была укрыта, и сделала то, о чем мечтала сейчас больше всего на свете: уснула в объятиях своего старшего брата, ставшего моим первым мужчиной.