От лица Миры
Давящее чувство. Очень сильно давящее. Отчасти, даже разрушающее. Но разрушать особо нечего. Ненавижу такое состояние, когда не можешь ничего делать, хотя хочется забыться, когда не можешь заставить себя подняться с кровати, хотя у тебя есть повседневные рутинные дела. Жуткое, внезапно накатившее понимание, от которого я была бы очень рада отвязаться. Но отвязаться не всегда просто, а в моём случае почти невозможно. Воспоминания никуда не исчезнут, действительность не перестанет существовать, а угнетающие мысли не выгонит сентябрьский ветер. И все попытки избежать этого страшного для меня понимания не увенчаются успехом. Я понимаю, что никогда не будет такого человека, который поймёт меня лучше, чем он. Никогда не будет такого человека, которого я смогу обнять и забыть о своих проблемах. Но также для меня этим человеком больше не будет он. Нельзя начинать что-то заново, пусть даже не совсем завершённое. Я не люблю его, но одновременно хочу быть с ним, не нуждаясь в ком-то другом. Я не чувствую ничего, но меня поглощает боль. Я бы хотела не видеть его, но мы встречаемся каждый день, и мне не избежать этого.***
Уныло листаю ленту новостей в телефоне, дожидаясь конца последней пары. Ставить пять пар в понедельник — кому это вообще в голову пришло? У аспиранта тоже выходные, кажется, были весёлыми — похмелье, судя по бутылке минералки, с которой он не расстаётся, тёмные круги под глазами и усталость. Ему не очень важно, чем мы занимаемся, а на интерактивной доске идёт какой-то документальный фильм, в суть которого я не вникаю. У меня есть другие проблемы, которые не выходят из головы, да и судя по всему, не только у меня. С Самойловой я сегодня не виделась, да и желанием видеться не горела. Я ясно осознавала, что дружбе, если это ещё было можно так назвать, приходит конец. Пару раз я пересекалась с Пашей, но постоянно пыталась слиться с толпой, что у меня получилось. Да, я избегала его, и это давалось мне не так легко, как можно было подумать. Я знаю, что вечно так бегать не смогу, и в скором времени мы обречены встретиться, или того хуже, ещё и поговорить, и к последнему я морально не готова. Мне бы понять, что я чувствую и сначала разобраться в себе, чтобы не пудрить мозги ни ему, ни всем остальным. Пока преподаватель, который на самом деле старше нас всего года на два-три, отворачивается, дверь открывается, и рядом со мной, незаметно заходя, садится вышеупомянутый Паша. — Ты здесь что забыл? — более зло, чем хотела, спрашиваю я, в упор смотря на него и встречаясь с его синими холодными и спокойными глазами. Туповатые одногруппники слишком увлечены телефонами, ботаны — фильмом, и внимания на нас, сидящих на последнем ряду в аудитории, никто не обращает. Отмечая красную рубашку в чёрную клетку, я не могла вспомнить, где видела точно такую же. А, зашибись, тут пришёл тот, кого я старательно избегала, а я думаю, где он рубашку купил! — Так ты меня весь день избегаешь, приходится к тебе на пары приходить, — слегка склонив голову, он скрестил на груди руки, предварительно слегка задевая рукой мою коленку, и, как мне показалось, намеренно. Совсем чокнулся, дебил! Я тут пытаюсь мысли о нём из головы выкинуть, а он припёрся сюда, придурок… По телу пробежал словно электрический заряд, и я моментально вспомнила все его прикосновения. Снова не о том… — Я тебя не избегаю, — говорю я, чувствуя, как на щеках появляется румянец. Единственный человек, которому я не могу лгать, сидит рядом, и хрен поймёшь, кто в этом виноват — он сам, я, или вообще судьба, в которую я не верю. — Избегаешь, — безразлично говорит он, не давая времени возразить, — короче, я понятия не имею, что вообще происходит, и пришёл не выяснять это. Держи, — он протягивает мне серебряную серёжку, которую я потеряла вчера, обнаружив это уже дома. И признаться, потеря эта меня огорчила. Забираю серьгу, соприкасаясь с его пальцами, и хочу его поблагодарить, но он резко встаёт, направляясь к двери, привлекая несколько взглядов. Звенит звонок, и, схватив свои вещи, я выбегаю в коридор, не находя там парня. Верчу в руке маленькое украшение, и с настроением а-ля «лучше сдохнуть,» иду к выходу. Через несколько минут я снова приеду в эту дурацкую съёмную квартиру. Что потом? Снова угнетать себя мыслями, размышлениями и воспоминаниями? Я просто чокнусь, если этого, конечно, не произошло уже. Достаю телефон, и быстро вбиваю короткое «Спасибо…». Мне надо отвлечься, забыть обо всём этом, хотя и будет это непросто. Не убирая телефон, ищу в записной книжке номер, который становится моей последней надеждой не загреметь в псих-больницу. — Привет, Маш, это Мира. Да, Соколовская, — улыбаюсь при разговоре я, радуясь, что девушка меня узнала. — Слушай, насчёт работы ещё в силе? — это всё происходило два года назад. Замечаете, сколько всего произошло именно в тот промежуток времени? И почти все воспоминания оттуда счастливые. Я живу прошлым, но это мало кто поймёт. Услышав обнадёживающее «приезжай прямо сейчас», я иду по направлению к зданию, в котором бываю довольно часто.От лица Насти
— Лёш, ну хватит! — смеюсь я, прикрикнув на брюнета, который останавливаться не собирался. — Нет, ты же хотела на качели! — усмехается он, раскачивая скрипучие железные качели в моём дворе ещё сильнее, а я снова заливисто смеюсь, но видеть лицо парня мне мешают выбившиеся из-под куртки рыжие волосы. Всё ещё усмехаясь, он отходит, и когда аттракцион сбавляет скорость, я легко спрыгиваю на уже пожелтевшую траву, быстро сокращая расстояние между мной и парнем. Обняв меня за талию, он притягивает ближе к себе, грубовато и страстно целуя, проникая языком в мой рот. Оторвавшись от парня, я сажусь на скамейку, больше всего желая продлить этот момент. На улице уже стемнело. — Ладно, я пошла. Я люблю тебя, Лёсик, — чмокнув парня в щёку и махнув ему рукой, я захожу в тёмный подъезд, открывая дверь ключами. Странная тишина. Жуткая даже. Убедившись, что никто не умер, и они просто спят, я ухожу в свою комнату, вытаскивая из сумки пару тетрадок, надеясь хоть немного подучить материал. В комнате также тихо, и мне ничто не мешает, конспект легко откладывается в памяти. Конечно, до определённого момента. Полетели маты. Полетели стулья. Каждый день одно и тоже, вечные пьянки и скандалы, если повезёт — без гематом, но везение — штука редкая в моей жизни. Слышу крик мамы, и он заставляет меня подняться с кровати, откидывая одеяло и общую тетрадь. Иду по хорошо знакомой комнате, открываю дверь, раздаётся характерный щелчок, заставляя его затихнуть на несколько секунд. Он замечает меня в дверях, не обращая внимания на мои уже успевшие покраснеть глаза. — Ты никогда не будешь моей дочерью! — снова орёт мой отчим. После этого в меня летит маленькая вазочка, из которой выпадают несколько ромашек и выливается вода, она попадает мне по руке, где позже появится синяк. Осколки на полу, и он кидается на меня, а я отклоняюсь, после чего он врезается в стену, падая на пол с грохотом. Мама сидит в углу, сжавшись в комок. Он поднимается, прикрывая широкой ладонью половину лица, а свободной рукой хватая семейное фото. Несложно догадаться, что рамка тоже должна полететь в меня, но я скрываюсь в своей комнате, хватая тёмно-синий рюкзак, и, открыв шкаф, закидываю в него вещи первой необходимости. Я больше не могу так, хоть убейте… Только два дня назад он обещал, что больше и капли в рот не возьмёт, но всё повторяется изо дня в день, на нас косо смотрят соседи, а вся надежда сдохла уже давно. Достаю из рюкзака телефон, смотря на время, кидаю ещё пару футболок и джинсы. Одиннадцать вечера. Сажусь на подоконник, перекидываю ноги в окно, и, оттолкнувшись, прыгаю, приземляясь на обе ноги, больно подвернув одну. Первый этаж, но под окном у меня разбитый асфальт, и, немного хромая, я иду к остановке. Если думаете, что это неправильно, я могу вас понять, но моей матери я не очень-то важна, лучше ведь этот ублюдок, чем собственная дочь, и лучше я сдохну на улице, чем останусь в этой квартире ещё хоть на мгновенье. Иду к автобусной остановке, на ходу звоня Мире — единственному человеку, который знает, насколько всё «хорошо» в моей семье. Не знает даже Лёша, и вовсе не потому, что мне стыдно, или потому, что я ему не доверяю. В силу его характера, он может легко вступиться за меня, это ведь Горелов — вспыльчивый, но любимый. Пусть за маской сарказма он часто скрывает свои чувства, рассказывать ему об этом я не спешила. Следующий Паша. Паше я тоже дорога, он всегда помогает мне, если что, и грузить его своими личными проблемами я не могу хотя бы из-за совести. Он сто раз помогал мне с учёбой, был рядом, когда мы с Лешёй ссорились, да и в общем, такого друга надо было поискать. Я всегда считала его братом, и именно поэтому ни он, ни Горелов ничего не знают, ведь по мне не скажешь, что у меня проблемы, а дома у меня эти двое не бывают. Мира не отвечает. Идти мне всё равно больше некуда, и я сажусь на автобус до её дома. Через минут двадцать я уже у её квартиры, но, позвонив несколько раз в звонок, я не слышу никаких признаков того, что подруга дома. Мне ничего не остаётся, как снова выйти на улицу. Вдыхаю ночной свежий воздух, в котором витает запах сырости. На небе нет звёзд, — тучи сейчас не видно, но догадаться не сложно. Прижимаю к груди колени, упираясь спиной в спинку лавочки и втыкая в уши наушники. Немного успокоившись, я продолжаю сидеть в абсолютно безлюдном дворе, наслаждаясь музыкой. В горле вместо кома теперь стоит отвратительная сухость. Через несколько песен я вижу небольшую фигурку, направляющуюся ко мне. В свете фонаря я узнаю лицо Миры, и сразу замечаю, что она расстроена. Я всегда понимаю, что у неё на душе. Девушка даже не замечает меня, пока не оказывается рядом с подъездом. — Настюх, ты что здесь делаешь? — слегка испуганно произносит Мира, но взгляд её теплеет, пока она стоит рядом с подъездом. — Тебя жду. Я звонила, ты трубку не взяла, — виновато говорю я, замечая мелкую дрожь по телу блондинки, — она одета не по погоде: платье, джинсовка и туфли на шпильках. Мира не была «ТП», которая даже в холод ходила в мини-юбках и на каблуках, но наряды её всегда оставались до безумия женственными. Даже майка и джинсы на ней смотрелись как-то иначе. Они с Пашей прекрасно вместе смотрелись, — она, некая Барби, и он — «милашка» со слов знакомых и мечта доброй половины их с Мирой универа. Они и характерами прекрасно друг друга дополняли... — Снова нажрался? — понимающе спросила Соколовская, кивнув на мой рюкзак, сиротливо лежащий на скамейке. Я только кивнула, замечая слёзы, оставляющие горящие следы на щеках с веснушками. Меня очень редко можно было довести до слёз. — Я из дома ушла… Лучше буду на улице жить, чем с ними… — при последних словах я сморщилась, вновь вспоминая ненавистную мне квартиру, мать и подонка-отчима… — Чего сразу на улице? Со мной живи, я всё равно квартиру снимаю, — пожала плечами девушка, обняв меня. Мне снова стало ужасно неловко — у неё есть свои проблемы… — Спасибо, Мир… Но я не хочу тебя напрягать… — разрывая объятия, я беру рюкзак, а Мира заходит в подъезд. — Нет, — усмехается она, поднимаясь по лестнице. — Ты, возможно, не дашь мне в конец чокнуться…