Внимание! Следующий поворот через...

      Валентин тщательно разложил все бумаги по папкам и лоточкам, убрал письменные принадлежности, запер ящики рабочего стола, выровнял монитор и клавиатуру, проверил сейф, задвинул стул, достал специальную тряпочку и протер все поверхности. Оглядел воцарившийся геометрически выверенный порядок, с удовлетворением кивнул сам себе, сухо попрощался с коллегами, которые по непонятной ему причине всё еще корпели над отчетами — вообще-то восьми рабочих часов предостаточно, если не выходить на перекур каждые пять минут, не пить по полчаса с сослуживцами кофе и не уходить на два часа в обеденный перерыв. Сию мысль Валька по привычке озвучил вслух — а вдруг поможет? И не надо на него сейчас коситься, как на врага народа — правда же!       Не дождавшись благодарности за дельный совет, Лапухин спустился в холл, достал расческу и отточенным движением провел ею по волосам, превращая аккуратную стрижку из идеальной в идеальнейшую. Одернул пиджак, поправил воротник, подтянул галстук и решительно направился на выход.       Привычный путь до дома насчитывал два километра пятьдесят метров, пролегал сначала по шумному главному проспекту, затем по тенистой аллее через парк и заканчивался во дворе старой пятиэтажки.       Валентин с неудовольствием подметил, что на центральной улице города вместо вывески одного бутика теперь красуется другая — это слегка нервировало, по какой-то причине опять отсутствует у продуктового магазина бомж Валерий — заболел или в запое? А Валька приготовил ему стандартные пятьдесят рублей с пожеланием найти себе работу. Лапухин был уверен, что его слова маргинал-философ как всегда пропустит мимо ушей, за полтишок поблагодарит, и всё это являлось неотъемлемым ритуалом вечернего возвращения домой. Впрочем, эти незначительные отклонения в обстановке маршрута Валентин посчитал несущественными.       Свернул на аллею, скользнул взглядом по детской площадке — дети на месте, болтливые мамочки тоже. Чуть замедлив шаг, позволил себе ослабить галстук и вдохнуть полной грудью аромат свежего майского цветения — кажется, пахло сиренью.       Подумал, глянул на часы — до ужина еще тридцать минут: а не совместить ли проходку до дома с прогулкой? Но тут же откинул идею в сторону, как непродуктивную: прием пищи пропускать нельзя, одежда неподходящая, оставшегося времени для настоящего пешеходного релакса недостаточно. Ни туда, ни сюда, короче.       Но маленькую вольность поэтического характера допустил — залюбовался насыщенно фиолетовыми, тяжелыми гроздьями сирени. Внезапно одуряющий запах переплелся с дивной мелодией и пронзительным, с хрипотцой голосом, доносящимися откуда-то из-за деревьев. Валька помедлил, но проникновенно, с душой исполняемая под нежную гитару песня Мумий Тролля «Забавы» увлекла его за собой.       Лапухин физически не мог устоять против возможности послушать музыку. Внутренняя система безопасности проблесковым маячком просигнализировала о том, что поступок чреват последствиями, встроенный в мозг навигатор роботоголосом сообщил, что Валька имел несчастье отклониться от заданного курса, но боже! Это лирически-фатальное, в чем-то безнадежно-грустное, но такое красивое заставило забыть Валентина и об ужине, и о маршруте.       Мне бы твои пули       Переплавить в струны.       Может быть, другая песня       Получилась бы…       Ты б ее послушал,       Девушке поставил,       Может, станцевал бы…       Только все равно       У тебя забавы:       Утром все забыл,       Музыка сорвалась…       Ты меня убил.       И удар по струнам. Нет, музыка — определенно его самая большая слабость, которой он без угрызений совести готов был отдаться.       Валька застыл, как вкопанный, напротив уличного музыканта — раньше он его здесь никогда не видел. Что-то новое, неожиданное. Лапухин изучил взглядом тонкие лодыжки и острые коленки в ободранных и обрезанных джинсах, скользнул по лакированному боку гитары, струны которой перебирали длинные, изящные и ухоженные пальцы, выхватил глазами выпирающие ключицы в вырезе растянутой и застиранной футболки и обжегся о золото опускающихся до плеч волос. Валентин не встречал раньше подобного оттенка — словно лучи солнца переплелись между собой и окутали шапкой. Смотреть больно — слепит.       Лапухин отвернулся: лицо музыканта он рассматривать не хотел — а вдруг испортит впечатление? Того, что увидел, и так достаточно: чтобы слушать и слышать — в глаза смотреть необязательно. Те эмоции, что могут отразиться на лице поющего, его не интересовали — он наслаждался собственными.       Стоял, не двигаясь, впитывая в себя чудесные звуки и удивлялся людям, проходящим мимо. Разве они не понимают, что сейчас творится волшебство?       Странные.       Песня оборвалась на финальной ноте — Валентин вздохнул, почувствовав сожаление. Полез в карман за деньгами, как вдруг раздалось насмешливое:       — Погодь мелочь кидать. Сегодня концерт по заявкам. Что желаете?       Валька дернул плечом, с недоумением оглянулся.       — Да не крути головой — к тебе обращаюсь, — прозвучал тот же голос, чуть хрипловатый баритон.       — Эммм… — Лапухин уставился на поношенные, но сверкающие белизной ободка подошв кеды музыканта. — Я не… знаю. Мне все равно. На ваше усмотрение, — закончил предельно вежливо, решив простить незнакомцу фамильярное обращение. Он предполагал, что творческие люди — еще более непредсказуемые и нелогичные в своем поведении, чем обычные, то есть лишенные искорки дара. Но они хотя бы имели на это право.       — Смело, однако, — хмыкнул музыкант. — А вдруг я выдам что-то вроде этого?       И запел дурным голосом, пробежавшись по струнам:       — «А я милого узнаю по походке…»       Валентин, всё так же глядя на ноги парня неопределенного возраста, против воли улыбнулся, пожал плечами, мол, воля исполняющего — закон, сделал несколько неуверенных шагов назад, заметил уютную скамейку и присел. Сложил руки на коленях и вновь скользнул взглядом по пальцам музыканта, который вдруг вывернул русскую-народную, блатную-хороводную в стремительное, воздушное фламенко, заполнившее пространство обещанием жаркого лета, знойного солнца и буйной страсти.       Валька откинулся на спинку, прикрыл глаза и покорно отдался на волю обволакивающей его сознание музыки, отключившей от реальности. В голове воцарился сумбур из обрывочных мыслей, неясных желаний и необдуманных поступков. Сердце ускорило бег, гоняя вспенившуюся в венах кровь, насаждая хаос эмоций в душе. Перед глазами возник смутный образ удивительного человека — прекрасного каждой деталью внешности и характера. Он стоял перед Валентином с грустной улыбкой и качал головой, о чем-то сожалея, отчего его длинные волосы цвета расплавленного золота колыхались, рассыпаясь на солнечные лучи-пряди.       Лапухин с ужасом понял, что в его фантазии впервые прокрался реальный человек. Который только что отнял остатки его воли и рационализма, приковав к скамейке виртуозной игрой на гитаре и с ума сводящим чувственным пением в то время, как давно пора было встать и пойти домой. Ужинать.       Валентин открыл глаза. Нет, все-таки музыка чудовищным образом влияет на него: стоило ей возникнуть из ниоткуда — извлечение звуков из инструментов ему виделось необъяснимым чудом, даже законы физики не помогали — как он мгновенно забывал о правилах, режимах, графиках. Правда, ранее она никогда не заставала его врасплох прямо на улице — не встречал еще Валька таких уличных музыкантов. Обычно они бренькали что-то несуразное, отчаянно фальшивя. Лапухин слушал музыку или в убежище дома, где количество глупостей можно свести к нулю, или ходил на концерты, заранее приготовившись к тому, что может стать на несколько часов невменяемым. А тут…       Музыкант закончил играть — Валентин очнулся.       Незнакомца с золотыми волосами окружила толпа слушателей, среди которой выделялась стайка восторженных девушек, звонко щебетавших и пристававших к нему с дикими вопросами из серии: «Откуда ты взялся? и «Как тебя зовут?» Лапухин встал и хотел было объяснить популярно девицам, откуда берутся человеки, но прикинул, что, скорее всего, бесполезно, если, дожив до восемнадцати лет, они до сих пор об этом не знают. Ответа на второй вопрос он не имел и не особенно им интересовался.       Кроме того, ему необходимо было торопиться домой, чтобы окончательно не выпасть из режима дня.       Лапухин, привыкший платить за любую услугу и тем паче за доставленное эстетическое удовольствие, прикинул, что мелких денег в кармане — недостаточно. Вспомнил, что в последний раз он едва не умер от экстаза на концерте Дениса Мацуева, билет на который ему обошелся в весомую сумму. И согласился сам с собой, что этот музыкант достоин такого же вознаграждения.       Валька достал из внутреннего кармана пиджака паспорт, в котором хранилась пятитысячная купюра. Незаметно протиснулся сквозь компанию девушек, явно не желавших оставить незнакомца в покое, а тот, судя по его звонкому смеху и снисходительно-добродушному тону ответов, возражений не имел, кинул деньги в раскрытый футляр от гитары с тихим: «Спасибо» и вынырнул из толпы. Похоже, оставшись незамеченным. Ну и ладно.       Бросил последний взгляд на золотистую макушку и быстрым шагом двинулся в сторону виднеющихся пятиэтажек.       — Эй! Парень! Да стой же ты! — на плечо Валентина легла ладонь, а обоняние обдало запахом сигарет, какой-то стиральной отдушки и едва уловимого, чужого, исходящего от тела.       — Да? Я вас слушаю, — Лапухин остановился, с тоской взглянув на почти достигнутую цель. Он уже на час опоздал с ужином. Придется сегодня вместо паззлов лечь спать.       — Ты ничего не попутал? Не многовато ли отвалил? — это был уличный музыкант, судя по застиранной футболке, поношенным кедам и висящему за спиной футляру с гитарой. Валька уставился в ямку на шее незнакомца, боясь вновь обжечься о нестерпимый для его глаз цвет волос.       — Нет, — качнул головой Лапухин.       — Чувак, ты какой-то меценат? Тайный миллиардер? — удивленно поинтересовался музыкант.       — Нет. Я бухгалтер. Извините. Я очень тороплюсь, — сухо пояснил Валька и попытался деликатно высвободиться из захвата цепких пальцев, по-прежнему бесцеремонно сдавливающих его плечо. Но, кажется, у златовласого отсутствовало понятие личного пространства, так как вместо того, чтобы отпустить, он подошел вплотную. Валька ощутил ровное теплое дыхание на своей щеке. Не противное, как у многих, но он всё равно поморщился и отступил на шаг назад.       — Бухгалтер? — насмешливо повторил парень. — «Бухгалтер, милый-милый мой бухгалтер…» — напел какую-то ересь. — И куда торопишься?       — Домой. На ужин. У меня режим, — честно сообщил Валентин.       — Хм, а это мысль! — неожиданно обрадовался музыкант.       — Что именно? — уточнил Лапухин.       — Я тоже жрать хочу. Раз уж ты такой щедрый, предлагаю сделать это вместе. Во-о-он в том кафе. Естессно, я угощаю. Пропустим по стаканчику пива, съедим по шашлыку и пообщаемся. Меня всегда волновали подробности увлекательной жизни бухгалтеров! Интриги, скандалы, расследования! Тайные служебные романы и преступления века! Предательство и подставы! Взлеты и падения по карьерной лестнице! Масонские заговоры и убийства! Ведь так, да?       — Эммм… — Валька задумался. Имело ли всё перечисленное место быть в вялотекущей жизни его офиса? Нет, он понимал, что навязчивый незнакомец ерничает, но… А вдруг?       Лапухин старательно перебрал в памяти последние два года работы в компании, куда он пришел устраиваться еще будучи студентом.       Вспомнил, что интриги плелись постоянно, но вращались они исключительно вокруг нового компьютера, который выделили в количестве одна штука на весь финансовый отдел, а вожделеющих его было десять человек. Скандалы случались, несомненно: самый крупный был, когда секретарша Леночка и начальница финотдела Светлана Сергеевна пришли на работу в одинаковых розовых платьях, только на одной оно висело мешком, а на второй — едва по швам не трещало. Расследованиями у них занимался начальник службы безопасности, без стука врывавшийся в туалет, — всё хотел уличить похотливый офисный планктон в адюльтере. Пока безрезультатно. Не там искал — тайные романы были: например, Миша Карасик часто ходил на ковер к Светлане Сергеевне, покидая ее кабинет помятым, затисканными и с опухшими губами. Вот с преступлениями века — незадача, но если к таким можно отнести ежедневные опоздания Леночки… Предательства и подставы носили размах мелких пакостей: к примеру, Лапухин часто обнаруживал беспорядок на своем рабочем столе после похода на обед. Тихо хихикающий за монитором Карасик наталкивал на мысль, что это его рук дело. Взлетов и падений по карьерной лестнице… Нет, за два года никто и никуда не полетел, разве что в командировку, и не падал, если не считать падения совладельца компании Геннадия Васильевича в момент запоя с лестницы. Оно, конечно, было громким и очень матерным, но вряд ли претендующим даже на событие года. Масонские заговоры если и были, то обладали, вероятно, статусом повышенной секретности — Лапухин о них не знал. Среди убийств числилось регулярное истребление мух в летний период.       Обо всем об этом Валентин детально отчитался притихшему и явно прифигевшему незнакомцу.       — Ебать ты уникум! — восхитился музыкант. Лапухин качнул головой с недовольством — использование экспрессивной лексики и фразеологии он допускал, но в уместной по этому случаю ситуации. По его мнению, сейчас высказанное крепкое словцо было лишним. Но златовласый на его укоризненный взгляд в район ключицы не обратил внимания. — Короче, бухгалтер, у тебя имя есть?       — Да, — согласился Валька и немного расстроился, что позабыл о приличиях и не представился. — Меня зовут Валентин Алексеевич Лапухин. Через «а».       — Очень приятно, товарищ Лапухин через «а». А я Иван. Серебряков. Можно просто Ваня. Или Вано. Так меня чаще кличут. Идем? — и обняв за плечи, потянул за собой.       — Нет, — уперся Валька. — Я не пью, не ем шашлыки и не думаю, что нам действительно есть, о чем поговорить. Поэтому свою компанию считаю несостоятельной, общение бесплодным. В связи с этим прошу меня извинить — мне правда надо домой.       — Нет, ты просто фантастический персонаж! — восторженно выдал Вано. — Знаешь, хочу знать о тебе всё! Так что, отмазка не прокатила — идем к тебе домой, — легко переориентировался в развитии событий музыкант. — Куда двигать конечностями? И, кстати, не знаешь: тут поблизости какой-нибудь магаз есть? Второй день в вашем городе — пока не освоился.       Лапухин завис — компьютерная система в его голове дала сбой. Он был уверен, что вполне доступно объяснил навязчивому нахалу, что не заинтересован в совместном времяпрепровождении. Обычно люди отставали от него сразу… Точнее, после двух минут общения даже не приставали. Но уличный музыкант прилип к нему банным листом, как-то слишком жарко прижимаясь боком.       — Позвольте еще раз донести до вас важную мне мысль, — начал Валентин, — на данный момент я хотел бы вернуться домой, поужинать отварной курицей и тушеными на пару овощами, решить две математические задачи, лечь спать в десять ноль-ноль. И сделать это в одиночестве. Поэтому еще раз вынужден отклонить ваше предложение. Всего хорошего! — он ловко вывернулся из-под руки музыканта и почти бегом бросился к спасительной хрущевке.       — Давай и я донесу до тебя важную МНЕ мысль, — догнал Вальку Вано и довольно крепко обхватил его за плечи, притормаживая. — Если моя компания тебя не устраивает — забери деньги, — жестко и зло. — Я, прикинь, тоже с дебильными принципами: не беру денег с идиотов, неадекватно оценивающих мои скромные таланты.       — Я адекватен! — возмутился Лапухин, резко останавливаясь. Поддавшись задетой гордости, поднял глаза до уровня губ музыканта… Полных, симметричной формы, идеально очерченных, с чуть выгнутой верхней. Вызывающих своей соблазнительностью. Если следовать неразумной логике бульварных романов, то именно такие предназначены для срывания крыши у главных героев с последующей потерей всяческой мотивации поступков. Тряхнул головой, сморгнув.       — Пять тонн за сорок минут шаманских плясок с гитарой? Ты сумасшедший? — ласково поинтересовался златовласый.       Валентин зажмурился, потому что нечаянно зацепил сияние волос. С губ спустился глазами до спасительной ключицы в вырезе футболки. Правда, спасительной она ему уже не казалась — возле нее имелась красивая впадинка, которая, как и губы, напрашивалась на поцелуи. Валька, предчувствуя панику, уткнулся в кеды… Чистые. Обычно у подобных личностей всё какое-то грязное. А у музыканта вещи не новые, явно носимые не первый год, но чистые. И он бы понял еще, если бы его рациональность подавляли звуки музыки. Что вообще происходит с ним?       — Эй! Я жду ответа! — настойчиво повторил Вано.       — Я не сумасшедший. Я остался под глубоким впечатлением от вашей игры и пения, испытал ни с чем не сравнимое удовольствие, а мне есть с чем сравнивать, за труд людей привык платить, поэтому решил, что пять тысяч рублей — это соответствующая испытанному мною наслаждению плата, — доходчиво объяснил Валентин. — Оставьте деньги себе, а меня — в покое.       — И не подумаю, — заявил нахал, обхватил длинными пальцами Валькин подбородок и дернул вверх…       Лапухин не успел никак среагировать и со скоростью кометы врезался в ореховые глаза с золотыми крапинками.       Если бы можно было стоять и молча вечность созерцать это лицо, Валька, наверное, стоял бы и созерцал. Не раздумывая о причинах и следствиях, похерив нафиг весь распорядок дня, забыв про работу, паззлы, задачки и маму.       Длинные прямые волосы ровным золотым полотном, достигающим плеч, обрамляли рельефный овал лица. Да-да, именно рельефный: острые, ярко выраженные скулы перетекали во впадины щек и заканчивались узким, упрямым подбородком. Гладкий, без отметин морщин лоб, невероятного цвета миндалевидные глаза с уголками, двумя стрелами уходящими вверх, припыленные бархатом густых, недопустимо темных ресниц, но светлые брови. Губы вне общей картинки и губы, вписанные в это отточенное каждой чертой лицо… Валя еле удержал тихий стон. Единственное, что немного смягчало удар, — задорно-курносый нос, придававший непостижимой красоты образу человеческую приземленность. Смуглая кожа — то ли облондинившийся индеец, то ли монголо-татарский славянин. Но видно, что кровей намешано много, и в итоге — сногсшибательный коктейль.       — А вот теперь приятно познакомиться, — с легкой насмешкой, тихо произнес Вано, не менее внимательно вглядываясь в лицо Валентина.       — Да. Приятно, — признался Лапухин, не имея привычки врать.       — Идем? — предложил музыкант.       — Послушай… — опомнился Валька, наконец перейдя на «ты». — Я… не могу.       — Ладно. Давай начистоту, — Вано сменил тон, отпустив Валькин подбородок, и он, с облегчением выдохнув, вернулся к изучению кед. — Сегодня мне негде переночевать. Не придумал еще. А тут ты со своими пятью тысячами. Предлагаю сделку: я тебе возвращаю деньги — ты меня приютишь на ночь.       Походило на конкретный развод: я верну тебе твои же деньги, а то мне так есть хочется, что переночевать негде. Но сорок минут музыки Валька получил? С другой стороны, музыкант был лучше, нежели бомж Валерий, которого Лапухин, случалось, пускал к себе в тридцатиградусные морозы — погреться и отоспаться, если тому не удавалось пристроиться в ночлежке.       — Да оставь ты себе эти деньги. И пойдем уже, — вздохнул Валька. — Но прежде условие: я ужинаю, отдыхаю и ложусь спать ровно в десять. Я и так из-за тебя…       — Я всё понял. Покажи только, где живешь и где магазин. Утром разбудишь, и я уйду. С вечной признательностью в сердце, — пообещал Вано.       — Ладно. Один вопрос: почему я? Там вон те девушки… Мне кажется, они бы тебя усыновили все разом, — Валька считал такой поворот событий логичным.       — По-моему, в данной ситуации, тебя больше должно волновать, не вор ли я, не мошенник или… — Вано понизил голос, — не серийный маньяк-убийца.       Лапухин поднял голову, пристально посмотрел в глаза музыканту и качнул головой, серьезно проговорив:       — Нет. Я думаю… ты просто ветер в поле.       Вано склонил голову набок, помолчав. Потом ответил:       — А что если я увидел тебя и… — он выдержал паузу и тихо пропел, — «музыка сорвалась… ты меня убил»?