Внимание! Следующий поворот через...

      Валька, конечно, и раньше целовался.       С Юлей Смирновой в восьмом классе на школьной дискотеке, зажатый между мощным телом девочки-танка и стенкой актового зала. Она напирала — Валя вынужден был ответить, сухо мазнув чужие, сладкие от конфет и дешевого красного вина губы, иначе ему светило быть раздавленным. Больше он таких оплошностей не допускал и по секрету ни с кем из одноклассниц поговорить в сторонку не отходил. И дискотеки на всякий случай не посещал.       Затем был еще один поцелуй в одиннадцатом классе на выпускном с одноклассником Денисом Миньковым… Который тоже позвал, типа, отлить да потрепаться. Лапухин подвоха не ждал, тем более, самому приспичило, поэтому последовал вслед за крупным, рыхлым Дэном. Но до писсуара не добрался — Миньков сгреб его в объятия в туалете и припечатал сочным чмоком в уголок рта. Лапухин к тому времени вытянулся, физически окреп и даже на физкультуре вдруг выбился в отличники, поэтому закончилась для Дениса сия диверсия разбитым носом.       В университете за Валькой долго ухаживала Вера Верещагина — милая девушка с грустными голубыми глазами. И однажды Лапухин сдался и согласился пойти с ней на свидание. После кино проводил до дома, вежливо исполняя все обязанности достойного кавалера, но про себя решил, что Вере придется найти другой объект для обожания — с ней было невыносимо скучно. Вальке, по большому счету, редко с кем было интересно — собственная компания куда как полезнее и занятнее. Пожалуй, за всю свою недолгую еще в общем-то жизнь познавательным было общение только… да-да, с тем самым бомжом Валерием! Так вот, на прощание Вера прижалась к его губам своими, томно прикрыв глаза и охнув. Лапухин с исследовательским любопытством пошурудил языком у нее во рту, брезгливо поморщился от неприятной на вкус влажности и отстранился.       В чем прикол слюнявить друг друга губами Валька так и не понял.       Пока его не поцеловал Вано…       От музыканта пахло пивом, чебуреками и сигаретами. С улицы доносился экспрессивный матерный монолог соседа-алкаша Сереги. Вторым планом Валька видел развешанные на сушилке ровным рядом собственные трусы — бесшовные, хлопковые, одинакового белого цвета боксеры с широкой резинкой, польского производства. Уровень романтичности момента стремился к нулю.       Но Лапухину показалось, что сейчас он робко вкушает с губ небесного создания сладкую амброзию. Вано не целовал, он будто нежно и искусительно намекал, едва касаясь и тут же исчезая. Валька тянулся следом, ловил, неуверенно дотрагивался и, дурея от своей смелости, отпускал, чтобы в следующее же мгновение почувствовать ответное скольжение. Невинный флирт губами, игра.       Как будто случайно не знающие, что делать, руки встретились, и пальцы переплелись. Между ними оставалось девственное расстояние в десяток сантиметров, которое никто не решался сократить: Вано — чтобы не испугать, Валька — не веря происходящему. Так и стояли: словно пастушка и пастушок на пасторальной картинке — держась за руки, подавшись друг другу навстречу, позволяя лишь губам легко заигрывать, лаская. И Лапухин вынужден был признать — что это неописуемо приятно и что, наверное, именно этот поцелуй он может считать первым.       Никто из них не прикрыл глаза, желая остаться не только участником, но и зрителем происходящего волшебства. Валька не заметил во взгляде Вано ни капли насмешки, но и серьезности там тоже было маловато — музыкант улыбался глазами, уговаривая не останавливаться. Лапухин, как ни странно, был с ним солидарен: предложи ему в это мгновение променять весь свой упорядоченный быт на возможность вот так застыть и купаться в шелковом поцелуе, сотканном из неги и еще неосознанного, но уже нарастающего желания, он бы… Отдал три свои жизни, квартиру, машину и полцарства в придачу. Если бы кто-нибудь… Если бы Вано пообещал ему, что это по-настоящему и навсегда — он бы жил только этим «сейчас». Но это невозможно: во-первых, рано или поздно захочется по нужде, потом поесть, затем поспать…       Валька резко отстранился, вернувшись в реальность. Вздернул руку и глянул на часы: одиннадцать! А он до сих пор не в постели!       — С-спасибо… за… песню и за… вот… это… — пробормотал Лапухин, пытаясь высвободить ладони из сжимающих их пальцев Вано. Почему-то безуспешно.       — Не за что, — кивнул музыкант.       — Мне надо… Я там… Здесь… в гостиной диван, постельное белье… на нем… Располагайся, — бессвязно пояснил Валька, дергая руками, как эпилептик. Но Вано и не думал разжимать стальную хватку цепких, сильных пальцев.       — Валя… — голос с хрипотцой пробуравил сознание, вызвав замыкание в мозгах. — Валентин… Как тебе больше нравится?       — Ч-что нравится?       — Полное имя или уменьшительно-ласкательное? — поинтересовался, отчего-то посерьезнев, музыкант.       — Не знаю… Отпусти, — сдался Лапухин, почти умоляя.       — Отпущу, — согласился Вано. — Но сначала… Валя, я — хаос, который ворвался в твою гармонично-скучную жизнь. Я та непредсказуемость, которую ты не смог предусмотреть и от которой не сбежишь, потому что я уже здесь. У тебя есть два варианта: первый — отправиться спать и наутро забыть обо мне, второй… — он внезапно всем телом прижался к Вальке и, обхватив его лицо ладонями, приник обжигающим пламенем к губам. Сейчас Вано не играл — он, как истинный воин-завоеватель, без страха и укоров совести, подавлял, увлекая в жаркий, с ума сводящий поцелуй, огнем выжигая все попытки сопротивления Валькиного рассудка.       Лапухин остатками разума попрощался с крышей и тихо простонал:       — Второй.       Против такой тактики боя его стратегия потерпела крах.       Как-то добрались до спальни. А может, до дивана в гостиной. Валентин больше ничего не видел и не слышал вокруг — все его пять чувств обострились до невозможности, сосредоточившись исключительно на Вано. Тело откликалось на малейшее прикосновение, вибрируя от возбуждения. Всё происходящее напоминало его собственные тайные фантазии о том самом удивительном человеке, только теперь он обрел пол, возраст, имя… Внутри Лапухина бушевал ураган от копившихся годами нереализованных ни разу желаний, но при этом в висках пульсировал страх, который он и озвучил путанно вслух:       — Я никогда не… у меня не… нет опыта. Никакого.       — Разберемся, — прошептал Вано, укладывая его на поверхность… какую-то поверхность и нависая сверху. Пучок на его макушке из густых золотистых волос разъехался, и пряди каскадом хлынули на лицо. Валька с внутренним трепетом и восхищением провел по ним рукой — жесткие, тяжелые, гладкие. Вано чуть усмехнулся, поймав отблеск восторга в Валькиных глазах, и снова поцеловал — но уже медленно, тягуче, откровенно наслаждаясь и не торопясь.       Лапухин прикрыл глаза, отдаваясь течению уносящей его тело в поднебесье стремительной, но мягко покачивающей на своих волнах реки. Скользнул ладонями по ложбинке позвоночника Вано и сжал его бока.       Музыкант оторвался от Валькиных губ и продолжил освоение новой, никем до него не тронутой территории: изучал щекочущим и заставляющим выгибаться от удовольствия языком шею, грудь, живот… Гладил горячими ладонями бедра, опускаясь всё ниже и ниже.       Валька открыл глаза, чуть приподнимаясь на локтях, чтобы в то же мгновение с протяжно-пошлым стоном рухнуть назад, содрогаясь всем телом, практически теряя сознание. Один вид полных, соблазнительных губ Вано, едва успевших обхватить его плоть, заставил захлебнуться первым настоящим оргазмом от близости с реальным человеком, а не правой рукой.       — Извини… извини… — как заведенный, бормотал Валька, чувствуя себя несостоятельным и бесполезным.       — Тссс… Тихо, — прошептал Вано успокаивающе, возвращаясь к его губам. — Горячий, страстный, чувственный и чувствительный… Как же долго я тебя искал, — он делал паузу между словами, нежно целуя. Его руки продолжали гладить и ласкать Валькино тело. — Ты жемчужина, скрытая от всех в неприметной крепкой раковине. Моя жемчужина. Ты спрятал от всех чудесного мальчика с непослушными кудрями и наивными глазами, с улыбкой, способной осветить дорогу одинокому путнику, — Вано уже не говорил, а будто тихонько пел, таким образом заставляя Вальку покорно верить ему. — Я уверен, если дать отрасти хотя бы на пару лишних сантиметров твоим волосам, они будут виться. Если позволить солнцу обласкать твою кожу лучами, то на этом идеально ровном носу проступят неприметные, милые веснушки, — он провел пальцем по линии от переносицы до кончика и поцеловал его. — У тебя глаза теплого оттенка горько-сладкого шоколада, красивые, просто обязанные греть, любя. У тебя лицо человека, которое хочется разглядывать — вроде бы обычное и, кажется, ничем не примечательное…       — Так и есть, — согласился Валька, учащенно дыша. Его тело вновь оживало, чувствуя упругость мышц Вано, исходящий от него жар.       — Нет, не так. Тебя надо увидеть, чтобы понять, какой ты сложный, яркий, красивый. У тебя на правой щеке — я сразу заметил — есть две родинки, а нижняя губа чуть больше верхней, на подбородке — едва заметная бороздка. Твое тело такое отзывчивое… Ты создан для любви.       — Чьей? — прохрипел Валентин, цепляясь за простыню.       — Может, моей? — улыбнулся Вано. — Я ведь тебя нашел.       — Я не… знаю… — оборванно выдохнул Лапухин.       — Не думай. Не анализируй. Просто будь со мной. Сейчас, — проговорил музыкант, увлекая Вальку в новый жадный поцелуй.       Валентина никто и никогда не называл красивым и, возможно, таковым не считал. Все заинтересованные в нем взгляды потухали мгновенно, столкнувшись с равнодушными карими глазами, и окончательно гасли, стоило Вальке произнести несколько своих коронных «отмороженных» фраз. Вера была единственной, кто на что-то надеялся.       Но сейчас… Валька и в самом деле готов был признать, что в нем есть что-то особенное, не среднестатистическое. Потому что Вано прямо в душу заглядывал, не видя монументальной стены, умело и бережно обращаясь с ним, словно с хрупкой драгоценностью. Валя гибким пластилином в руках музыканта принимал нужную позу, позволяя чужому телу контролировать себя. Просто доверился, несмотря на то, что поначалу ощущения были несколько противоречивыми и трудно обозначаемыми как приятные. Но Вано знал, что делать, и вскоре…       Валя уплывал сознанием, барахтаясь, утопая и вновь всплывая на поверхность бурной реки для судорожного глотка воздуха. Он не соображал и не чувствовал, где заканчивается его тело и начинается тело Вано, и в этом единении заключался наивысший смысл.       Правда, второй раз расслабленно растекшись в объятиях Вано, Валька успел подметить, что тот как будто не наслаждался, а пока только наблюдал.       — Что-то не так? — тихо спросил Валентин, внутренне сжимаясь от разочарования. — Я плох, да?       — Нет, — усмехнулся Вано. — Просто мы сейчас были не на тех позициях, — он прикусил губу, удерживая тихий смех. — Считай, я проводил маленький ликбез.       Валька сглотнул, вновь вспомнив безумную картинку, в которой именно Вано изгибался под ним, принимая. Воображение подкинуло и пикантную деталь фантазии: закинутая на плечо стройная нога с изящной лодыжкой.       — Оооххх… — всхлипнул Валентин, с удивлением отмечая, что не устал. Ни капельки. Натянутой струной на гитаре Вано — вот он кем себя ощутил.       — Знаешь, твоя реакция на меня ужасно заводит, — хмыкнул музыкант. — Интересно, как много в тебе еще неизрасходованной энергии и скрытых талантов?       — П-проверим? — отважившись, предложил Валька.       — Слова не мальчика, но мужа, — Вано ловко извернулся, и уже Лапухин сверху вниз смотрит в смеющиеся сияющие глаза.       — Ты… с твоей внешностью… ты всегда получаешь всё, что хочешь, да? — спросил Валентин, вглядываясь в лицо музыканта. Нет, он и по прошествии тридцати минут, часа, дня, месяца, многих-многих лет не сможет привыкнуть к нему.       — Нет, — ответил Вано. — Во-первых, до тебя я никого особенно не хотел заполучить, во-вторых… Ты первый, кто воспринимает меня как нечто чудесное. Я ничуть не лучше и не хуже тебя, — и он не врал — Валька по глазам прочитал.       — Как же так… — пробормотал Валентин. — Почему тогда?       — Я не знаю, почему. Пока сам не понял. Наверное, просто так бывает… Встречаются случайно два человека, замечают друг друга в толпе и теряют голову. Влюбляются? — Вано выгнул бровь.       — Влюбляются, — повторил Валентин. — Влюбляются? — уже с нотками паники в голосе.       — Не думай, — остановил его Вано. — Успеешь еще всё просчитать, бухгалтер.       Лапухин оглядел музыканта, раскинувшего в стороны руки в приглашающем жесте, и согласился. Действительно, потом подумает над тем, что произошло сегодня вечером и как это повлияет на его жизнь.       — Ну как? — Вано, лежа на боку и подперев щеку рукой, свободной стирал капельки пота со лба взмокшего, размазанного по… все-таки дивану, как дохлая медуза, Валентина, которому никак не удавалось восстановить дыхание. Воздух с шумом выходил из его груди, поднимая на несколько градусов температуру вокруг своим жаром.       — В этот раз мне понравилось больше, — честно признался Лапухин, оборачиваясь к музыканту.       — Не сомневался, — хмыкнул Вано, уже вычерчивая зигзаги на Валькином животе.       — Но только потому, что сейчас ты сам наслаждался… эм-м-м… процессом, — закончил Валентин.       Только предыдущие два оргазма спасли его от стремительной третьей разрядки, потому что была и нога, закинутая на плечо, и поцелуи в колено, и прикрытые от полного погружения в негу глаза, и трепещущие ресницы, и искаженное сладострастной судорогой лицо, и прикушенная губа, и бессознательные стоны-просьбы: «Еще… Вот так, мой хороший… Давай».       Вано прищурил глаза и пробормотал себе под нос:       — «Буду биться за тебя до конца, пока в этом тленном мире жива моя душа».       — Что? — переспросил Валька, приподнимаясь на локтях.       — Пойдем в душ, — предложил Вано.       После томных объятий под струями прохладной воды Валентин на ватных ногах добрался до кровати в спальне. Вано вышел перекурить на балкон, затем заглянул к Лапухину и ласково произнес:       — Спокойной ночи… или уже почти утра.       Валька подвинулся, откидывая одеяло. Он всегда спал один, потому что всегда был один. Но сейчас хотелось заснуть вдвоем с Вано и продлить хотя бы так мгновения пережитого единения. Музыкант усмехнулся и лег рядом.       — Спеть тебе?       — Колыбельную?       — Возможно.       — Спой.       Вано обнял Валю, притянул к себе и тихо запел ему на ухо — Би-2 «Научи меня быть счастливым». Конечно же, со смыслом. Лапухин слушал, баюкаемый печально-меланхоличным голосом музыканта.       Мне задача ясна,       Но устали глаза       Выбирать между черным и белым…       Научи меня жить       И однажды забыть,       Где расстались душа и тело.       Как две капли похож —       И под дождь, как под нож,       Промокая до нитки сюжета.       В этот город меня       Отпустила зима       На свидание короткое с летом.       Научи меня быть счастливым       Вереницей долгих ночей,       Раствориться в твоей паутине       И любить еще сильней…       Валентин подорвался за пять минут до звонка будильника, чувствуя себя обновленным, живым, повзрослевшим и бешено бодрым! Организм, видимо, после стольких лет мучительного воздержания решил громко сказать: «Спасибо!» И жалкие три часа сна никак на него не повлияли.       Но прежде чем встать, Валька осторожно откинул одеяло и полюбовался своим фантастическим внезапным любовником. Вано спал на животе, обняв подушку и уткнувшись в нее лицом. Веером разметались золотые волосы — только кончик носа выглядывал. Узкая спина, упругие ягодицы, одна нога вытянута, вторая покоится на Валькином бедре — так просто и так интимно.       Лапухин потянулся рукой, чтобы провести по прямой, четко выделяющейся ложбинке позвоночника, но не стал. Будить не хотелось.       Валька выполз из кровати, принял душ, приготовил легкий завтрак, собрал в лоточек обед, прикинул, что будет есть на ужин — надо бы зайти в магазин за продуктами, и отправился на утреннюю пробежку.       Бежалось легко. Лучи солнца грели макушку, полной грудью вдыхался свежий, напоенный росой воздух, на лице блуждала счастливая улыбка. Ни о чем не думалось — в голове было пусто и светло. Лишь стрелой промелькнула мысль, что всё обыденное и привычное вокруг на проверенном и знакомом маршруте через парк, к озеру и обратно, теперь воспринимается другим — более ярким и объемным.       Валентин впервые в жизни не хотел анализировать, а вопросов было много, главный из которых — что будет дальше? Надолго ли с ним Вано? Главный и тревожный. Но почему-то несущественный. Его мир и устои трещали по швам, но Вальку это не волновало.       Вано спал. Всё в той же позе. Валентин прикрыл дверь в спальню и продолжил сборы на работу. На столе в кухне оставил музыканту записку:       «Надумаешь прогуляться — просто захлопни дверь. Если устроит содержимое холодильника — в полном твоем распоряжении. Будут вопросы — звони».       И номер телефона.       Валентин не мог не заметить, что сегодня в офисе его персона привлекает повышенное внимание. Мишка косился с удивленным лицом, секретарша Леночка без конца ему улыбалась, а Светлана Сергеевна неожиданно предложила уйти пораньше.       Лапухин несколько раз заходил в туалет, чтобы проверить внешний вид — вроде ничего не изменилось: прическа — волосок к волоску, чисто выбрит, рубашка отглажена и без пятен, галстук повязан идеально, брюки сидят хорошо, стрелки на месте, туфли начищены. Но коллеги продолжали пялиться на него… Как будто одобрительно.       Валька решил, что это всего лишь демонстрация их коллективной странности: то тихо шипят вслед, то абсолютно нелогично загадочно улыбаются. Ну их в баню!       Вано позвонил после полудня. Долго и сладко зевал в трубку, потом сонным голосом бросил:       — Привет, детка.       От нежного тона и неожиданно ничуть не пошло звучащего «детка» Валька вспыхнул от смущения, поймал на себе взор готовой взорваться от любопытства Леночки и поспешно выскользнул в коридор, прочно прикрыв за собой дверь.       — Привет, — отозвался он наконец.       — ЧуднОй ты все-таки человек, — произнес вдруг Вано. — Почему не разбудил? Ушел, оставил в своей квартире чужого человека…       — Ты не чужой, — не согласился Валентин. — Это во-первых, а во-вторых… Если тебя обрадуют фейковые часы «Улисс Нардин» турецкого производства и бабушкин чайный сервиз — считай, тебе повезло. Иных богатств не имею.       Вано громко расхохотался:       — Черт, так соблазнительно!       Валька представил себе музыканта, сбегающего из квартиры с фарфоровыми чашками, уложенными в футляр от гитары, и улыбнулся.       — До которого часа работаешь? — спросил Вано, явно потягиваясь и снова зевая.       — До шести, — Лапухин мысленно раздевался и уже забирался к нему в кровать, только представив себе обнаженного музыканта, вальяжно сидящего в его постели.       — Адрес?       — Зачем? — не понял Валька.       — Я тебя встречу, детка. У меня есть предложение.       — Хорошо, — проговорил Валентин, назвал адрес и в глубокой задумчивости вернулся в офис.       Вано ровно в шесть ждал у входа — без гитары, во вчерашней футболке и джинсовых шортах, с убранными в хвост волосами. Стоял, рассматривал выходящих из здания людей и бездумно курил. Валя вздохнул — за ним по пятам цокала Леночка, взяв под локоток Мишку, и оба делали вид, что увлечены беседой. Если так будет продолжаться — им обоим грозит косоглазие! Может, предупредить?       Лапухин качнул головой и направился к музыканту. Тот солнечно улыбнулся, заметив его, выкинул бычок и с ходу выдал:       — Я хочу показать тебе другую жизнь. Свою. Без режима дня, строгого рабочего графика и продуманных планов на день. Возьми отпуск. Хотя бы на две недели. И если я смогу тебя убедить, что мой вариант лучше, — ты едешь со мной.       — Ч-что? — только и смог вымолвить ошарашенный Валентин.