Внимание! Следующий поворот через...

      Вано, можно сказать, вредоносным вирусом пробрался в программное устройство Валькиного мозга — матрица осыпалась, память перегружена, все файлы перепутались.       — Е-едешь к-куда? — заикаясь, уточнил Валька, заметив, что со вчерашнего вечера у него систематически наблюдаются проблемы с речью — вразумительно говорить не получалось, да еще и запинался на каждом слове.       — Путешествовать. По миру. Я еще много где не был. И, думаю, ты идеальная компания, — Вано улыбнулся и склонил голову набок.       — Эмм… — программа запуска связной речи в Валькиной голове загрузилась пока процентов на десять. Он продолжал бестолково хлопать глазами, дергая кончик галстука, словно пытаясь подтолкнуть таким образом мозг синхронизировать извилины между собой и начать уже слаженно соображать.       — Только не спрашивай почему. Это уверенность, которая не требует объяснений, — предупредил его вопрос досрочным ответом музыкант.       — Ладно. А если… — Валентин глянул за плечо Вано и вздохнул. У Леночки не только косоглазие разовьется, но и шея скоро вытянется, как у жирафа. А у Мишки от ехидного оскала лицо судорогой сведет. Лучше бы пожизненно. — Давай отойдем, — предложил он.       — Стесняешься меня? — хмыкнул Вано, обернувшись. Приветливо кивнул коллегам Валентина и бросил: «Здрасссьте». Елена вдруг зарделась от оказанного внимания, покраснев до уровня томата, а Карасик икнул от неожиданности.       — Нет, что ты! — поспешно возразил Валька. — Просто этим двоим и так хватит повода для сплетен на ближайшие две недели. Еще чуть-чуть — и у них когнитивный диссонанс приключится. Больно мы не вяжемся с тобой в одном комплекте.       — Думаешь? — Вано еще раз глянул на секретаршу и второго бухгалтера. — Так уж и быть, пожалеем. Целовать тебя прилюдно не буду.       — Спасибо, хотя заманчивая идея, — задумчиво протянул Валентин. — Правда, грозит полной остановкой работы офиса на месяц. Что повлечет за собой уход владельца в длительный запой. И тогда воцарится анархия! — закончил он с серьезным видом.       — Нет, мы не настолько бессердечны, — согласился музыкант. — Идем!       Они неспешным шагом шли по центральному проспекту — город еще жил на всю мощь разноголосья гула автомобилей, человеческих разговоров, шелеста деревьев. Май в этом году выдался на редкость солнечным и теплым, радуя предвкушением лета.       Вано, засунув руки в карманы обрезанных джинсов, скользил, не задерживаясь взглядом, по пестрым витринам бутиков, заострял внимание на проходящих мимо людях, но чаще посматривал на чинно вышагивающего рядом Валентина.       — Мне нравится, что у тебя нет предрассудков, — бросил Вано.       — Предрассудки рождаются недалекостью ума или страхом перед инакомыслием, — проговорил Валька. — Я ни тем, ни другим не страдаю, — пожав плечами, добавил он, с облегчением заметив, что заикание исчезло — вредоносный вирус изолирован. Вообще Лапухин любил поболтать на отвлеченные философски-житейские темы. Правда, за неимением достойных собеседников чаще всего делал это наедине с собой, споря с очередным философом, давно почившим в бозе, то бишь разговаривал с книгой в руках. — Мне всё равно, как и что делают другие люди. Главное — чтобы они не мешали мне жить так, как я сам для себя решил.       — Но при этом любишь давать советы и рекомендации, считая свой образ жизни нормой, — усмехнулся музыкант, но беззлобно.       — Случается, — кивнул Валька. — Но это не советы и рекомендации, это, скорее, комментарии, так как моя схема помогает избежать множества неприятностей. Хотя мои высказывания можно просто проигнорировать. Что все и делают, кстати, — спокойно отметил Лапухин. — Так что, звание пророка на земле мне не светит, — притворно вздохнул он.       — Избежать неприятностей и лишить себя ценного опыта, — парировал Вано, откровенно наслаждаясь завязавшейся беседой. По выражению его лица можно было сказать, что чуть ироничный и трезво рассуждающий бухгалтер ему очень нравится.       — Не весь опыт — ценный, — возразил Валентин.       — Соглашусь, но, тем не менее, то, что нас не убивает, делает сильнее, — подкинул расхожую мудрость в плавное течение разговора музыкант.       — Если не убивает, — пробормотал Валька. — Мой отец умер от черепно-мозговой травмы. Его избили. Какие-то залетные гопники. Мне было всего девять лет, и я очень его любил. Никого из нашей семьи это не укрепило духом. Единственный вывод, который сделал я: огради себя от всех возможных случайностей — и останешься жив.       — Хм… Это многое объясняет, — пробормотал Вано.       — Только не говори мне, что сочувствуешь, — Валентин смотрел прямо перед собой, дотошно изучая асфальт под ногами, и без сегодняшней проверки изученный за годы до мельчайших подробностей. — Это будет заведомой ложью.       — Не скажу, но я сочувствую, потому что эта психологическая травма заставила ограничить тебя свой мир. Можешь, кстати, посмотреть мне в глаза, если не веришь, — Вано остановился. Замер и Валька — выполнил просьбу. Музыкант не обманывал.       Людской поток разделился, плавно огибая с двух сторон внезапное препятствие в виде двух сосредоточенно смотрящих друг на друга парней.       — У меня нет психологической травмы, — произнес Лапухин. — Я просто себя защищаю.       — От всего не защитишься. Остается фактор случайного падения кирпича на голову. Как с этим быть? — спросил Вано.       — Никак. Это уже карма. Допустимый процент стихийности бытия, — пожал плечами Валя.       — Тогда считай, что в этот допустимый процент попал и я, — начал было Вано.       — С предложением увеличить хаос до уровня неконтролируемого, — завершил фразу Валентин.       — С предложением впустить хаос в свой мир и осознать, насколько он может быть прекрасным. Если жить только по принципу: «Если бы да кабы», то зачем вообще тогда жить? — качнул головой Вано.       — Просто жить. Без причин и следствий, — ответил Валя.       — Это, значит, нет? Ты отказываешься? — уточнил Вано, и уголки его губ дрогнули и опустились от разочарования.       — Да, отказываюсь. Я уже говорил, меня всё устраивает. И это не отменяет моего слова: ты можешь оставаться у меня столько, сколько захочешь. Главное — уважай правила моего дома и мои собственные, — твердо произнес Лапухин, пытаясь игнорировать отчего-то сильно и больно стукнувшее о грудную клетку сердце. Но вот сейчас он знал, почему так говорит — защищался. От повторных гулких и болезненных спазмов в груди.       — Валя… — в голосе Вано появилась хрипотца, — но ведь этой ночью нам было хорошо? Вдвоем?       — Да, — отрицать очевидное не имело смысла.       — Так почему ты не хочешь хотя бы попробовать? — музыкант слегка дотронулся до Валькиного запястья, и по его телу пробежал электрический разряд. Слишком глубоко и слишком всерьез мог проникнуть в душу Валентина этот златовласый то ли ангел, то ли демон-искуситель. Лапухин уже не понимал.       — Вано, давай по-честному: я же не уговариваю тебя принять мой образ жизни и не прошу остаться со мной только потому, что этой ночью нам было хорошо вдвоем. Тебе не кажется, что это несколько нечестный ход? — продолжил яростное сопротивление Валя, ограждая себя сейчас не от хаоса, а от худшего, много худшего кошмара… Остаться в итоге ни с чем — поверить человеку, способному поглотить целиком, а потом оказаться ему ненужным.       Вано — ветер в поле, одинокий и своенравный, который подхватит оторванный листик, коим видел себя Валька, покрутит, повертит, отшвырнет и умчится дальше, бросив на полпути. Валентин допускал вероятность, что можно увлечься человеком… Наверное, можно увлечься им с первого взгляда и до такой степени, что причудится, будто он — твоя судьба. Но Вано — стихия: щелкнул пальцами — и отправился в путь, всё бросив, еще раз щелкнул и решил, что ему нужен скромный бухгалтер, но надолго ли? И что потом? Сладкий всполох загадочного притяжения пройдет, Валентин ему наскучит, потому что нет в нем ничего увлекательного. Сейчас Вано движим азартом поставить с ног на голову жизнь, якобы, несчастного «человека в футляре», а когда надоест? Музыкант отправится на поиски нового «своего» человека. С чем останется Лапухин? С разбитым корытом и изничтоженным сердцем? Не-нет-нет. Ни за что. Секс, конечно, был приятен, будет еще — не откажется, но не более того.       Он поправил съехавший от чьего-то неосторожного плеча ремень кожаной вместительной сумки под документы. Люди шли и шли: с работы, по магазинам, на свидания, просто гуляли. Стоящие посреди дороги парни им мешали.       — Детка, я уже жил так, как ты, — донесся до него проникновенный, гипнотизирующий голос Вано. — Может, не в таком гипертрофированном варианте, но всё же… Возврата в клетку не хочу. Насиделся. Я не прошу тебя отправиться со мной странствовать прямо сейчас — просто предлагаю попробовать пожить так, как я. Всего две недели. Сравнить. Узнать друг друга. И уже тогда дать мне ответ. Если нет, не буду настаивать — каждый останется при своем.       — А если я… Если за эти две недели… — сглотнул Валька, вновь слабея под ореховым, мягким, ласкающим его сущность взглядом. Безвольно утопая в нем.       — Ты сейчас, не сомневаюсь, прикинул все возможные последствия и наверняка нарисовал в своем воображении множество печальных исходов. Знаешь, я недавно читал книгу Дугласа Адамса «Автостопом по галактике». Тебе обязательно надо ее прочитать. Там был персонаж — робот-пессимист Марвин. Главный герой его как-то спросил: «Почему ты лежишь лицом в грязи?» На что тот ответил: «Очень эффективный способ чувствовать себя несчастным». А еще обронивший фразу: «У меня миллион идей, и все они ведут к неминуемой гибели». Понимаешь, что я хочу сказать? Детка, лишь от самого человека зависит, будет ли в его жизни что-то хорошее или сплошь всё плохое, — Вано обхватил шею Валентина и большим пальцем погладил его щеку. — Это жизнь… Она разная. Не всегда всё заканчивается катастрофой. Угол зрения, детка. Тебе просто нужно сменить угол зрения. Ты можешь думать, что все случайности чреваты неприятностями, а можешь поверить в то, что каждый новый поворот принесет тебе радость. Как в это верю я. И вот тебе еще одна цитата оттуда же: «Я предпочитаю быть счастливым, чем делать всё, как надо», — и подавшись вперед, коснулся Валькиных губ.       Видимо, в этот момент время остановилось. Затих голос живого города, исчезли улицы вместе с торговыми центрами и жилыми домами, растворились прохожие, превратившись в неясные, смутные тени, но почему отчетливо слышалось бойкое чириканье птиц, плеск реки за несколько километров от центрального проспекта и слепили светом солнечные лучи, прыгая веселыми зайцами по изумрудной зелени тополей.       — Я согласен, — прыгнул в пропасть Валька, даже не зажмурив глаза. Всё вокруг резко отмерло, обрушившись какофонией звуков. Он осторожно покрутил головой по сторонам — апокалипсис не приключился, лишь несколько удивленных взглядов. Хотя, наверное, дело было не в резко выросшей толерантности у населения провинциального городка, а всего лишь в обычном суетливом забеге на короткие и длинные дистанции торопящихся по своим делам людей. Равнодушие порой тоже плюс.       — Отлично! — широко улыбнулся Вано. — Значит, меняем маршрут!       — А… а ужин? — заволновался Лапухин.       — Будет! — пообещал музыкант. — Но не твои отвратительные кабачки и отварная курица. Мы идем есть пончики! Горячие, с пылу-жару, воздушные, присыпанные сахарной пудрой! — вдохновенно соблазнял Вано, хватая Вальку за руку и сворачивая с центрального проспекта на улицу, пересекающую главную площадь города и ведущую к вокзалу пригородных электричек.       — Но я не ем мучное! — вставил Валентин, едва поспевая за воодушевившимся и просветлевшим лицом Вано.       — Пончики, мил человек, это не мучное. Правильные пончики — это пища богов, доставшаяся в утеху простым смертным, — вещал златовласый все-таки демон, как на буксире таща за собой вяленький катерок под названием «Валентин Лапухин».       — А почему мы идем на вокзал? — насторожился Валька.       — Потому что именно там есть офигенная кафешка типа забегаловка, где позавчера по прибытии в твой чудный город я имел удовольствие сожрать кило волшебнейших пончиков. Это были двадцать минут гастрономического оргазма!       — А там, что… соблюдаются все санитарные нормы? А масло… Масло свежее, на котором их готовят? — с нотками истерики в голосе поинтересовался Валька.       — Без понятия! — радостно воскликнул Вано. — Поверь мне, это последнее, о чем я думал, поглощая десятый по счету пончик. И потом горько оплакивал свою судьбу, потому что съел бы еще столько же, но уже не лезло-о-о-о! — скорбно взвыл музыкант.       — Слушай, Вано! — взмолился Лапухин, притормаживая весом своего тела ход упорно идущего вперед флагманского корабля имени Ивана Серебрякова. — Может, начнем с менее радикальных авантюр? Я еще не готов вот так прям сразу резко… и пончики из привокзальной забегаловки!       — Нет, детка, я понимаю, это безумный риск, глобальная перемена в твоем мировоззрении, кардинальный сдвиг в сознании… — с серьезным лицом произнес музыкант. — Но как иначе? Только хард-кор! Идем, мой герой! Ты сможешь!       — Если у меня будет несварение желудка, изжога или начнется гастрит… — пробормотал Валька.       — Детка, я не позволю тебе мучиться долго, — кивнул музыкант. — Даю слово, пристрелю в тот же миг!       — Спасибо. Мне сразу полегчало, — Валя тяжело вздохнул и позволил себя втащить в чистенькую кафешку с парой столиков, но всё равно жутко подозрительную. Особенно Валентину не понравилась улыбчивая толстушка-продавщица за кассой: за обманчивой маской добродушия чудилась коварная злоумышленница, исподтишка травящая честной народ.       Вано перекинулся с притворщицей несколькими бодро-веселыми фразами и через минуту выставил перед Валькой поднос, где на одноразовой тарелке возвышалась гора одуряюще вкусно пахнущих запретным наслаждением пончиков. Еще был чай с лимоном в термостойких стаканчиках.       — Давай! — скомандовал Вано и, подцепив пальцами лоснящееся боками, щедро присыпанное сахарной пудрой искусительное лакомство, поднес его к плотно сжатым губам Валентина. — Ну?       — Когда будешь навещать мою могилу, помни — никаких гвоздик. Я люблю ромашки, — с похоронным видом проговорил Лапухин и… откусил. Ма-а-аленький кусочек. Прожевал, прикрыв глаза. Охнул и осознал, что в ближайшие минуты отдастся во власть одного из семи грехов — чревоугодия.       — Тебе хорошо? — интимным голосом спросил Вано, наблюдавший за Валькой с легкой усмешкой на губах. Поднос сиротливо пустовал.       — Да-а-а… — протянул Лапухин, расплывшись на пластиковом стульчике. — Мне так хорошо, что, кажется, уже плохо, — добавил он, икнув.       — Запомни, детка, еда должна приносить не только пользу, но чаще — удовольствие. Поверь мне, тогда появится еще один повод порадоваться жизни и ее благам, — Вано решительно встал. — Идем!       — Ты гедонист-эпикуреец? — лениво поинтересовался Валентин, с трудом отлепляя потяжелевшее тело от стула.       — Ну, если тебе обязательно нужно всему дать определение, то, вероятно, да, — согласился Вано.       Валентин уже не думал о том, куда его снова как на аркане тянет Вано — просто шел. Правда, на ходу развязал галстук и, сложив, засунул его в сумку, расстегнул несколько верхних пуговиц рубашки, закатал рукава. Музыкант одобрительно подмигнул.       Вновь минула главная площадь города, затем проскакал пружинистым шагом Вано центральный проспект, под нетерпеливые сигналы раздраженных водителей, застрявших в пробке, пролетел мост через реку… Остров, река, набережная, скамеечки.       Вано плюхнулся на первую попавшуюся лавочку, вытянул ноги, уставился на воду и закурил. Валентин, чувствуя битком набитый, не желающий складываться вдвое желудок, решил остаться в вертикальном положении — облокотился о гранитную набережную. Задумчиво следил за белым пенистым следом катеров, катающих туристов, прислушивался к размеренному стуку своего сердца, наслаждаясь знакомой утренней пустотой в голове. Ветер-хулиган, усилившийся за последние десять минут, растрепал Валькины волосы, превращая его из офисного работника в миловидного парня. Как будто даже моложе двадцати лет. На небо набежали облака, с реки тянуло свежестью — дышалось свободно и полной грудью.       — Твое спонтанное желание! — вдруг бросил Вано, всё это время любовавшийся уже не течением реки, а стоящим перед ним Валькой.       — Что? В смысле? — Лапухин обернулся, зажмурив левый глаз от щекочущего сетчатку золота волос.       — Первая мысль, что сейчас придет в голову! — пояснил музыкант эмоционально, побуждая. — Сделай это! От балды!       — Эммм… — Валентин напряг лоб.       — Валя! С ходу! Самое первое! Без раздумий! — Вано угрожающе свел брови к переносице, хотя его губы по-прежнему сияли улыбкой.       — Я ненавижу кабачки!!! — внезапно проорал на всю набережную Лапухин. От его вопля с дерева всколыхнулась стайка воробьев, а проходящая мимо компания девочек-подростков шарахнулась в сторону. Валька сморгнул и растерянно оглянулся.       — Аахахаха! — заливисто расхохотался Вано. — Так какого хрена ты их ешь?       — Мама приучила, — пожал плечами Валентин. — Утверждает, что они полезные. Нет, они правда полезные, но я их ненавижу. Вообще, большая часть из того, что я ем, не радует мои вкусовые рецепторы.       — Что и следовало доказать, — удовлетворенно кивнул музыкант. — Поэтому у тебя такой кислый вид. Был.       — А сейчас изменился?       — А сейчас…       Вано встал с лавочки, задрал голову, глядя на медленно сереющее небо. — Хочешь чудо?       — Гипотетическое? — Валька усмехнулся.       — Фактическое, — хмыкнул музыкант. — Итак… — он взмахнул красиво взлетевшей в воздух тонкой кистью, за движением которой зачарованно проследил Лапухин, ощутив воздушную дрожь возбуждения, пробежавшую игривой змейкой по телу. — Ба-бах! — и резко рубанул ею вниз.       И в этот же момент над городом прогремел раскатистым басом гром, сверкнула молния, пронзив фиолетовое полотно неба. Обезумевший ветер пронесся по набережной, всколыхнув пышные девичьи юбки, сорвал, выплюнув в круговорот танца, листья с деревьев, поднял пыль столбом с земли. Громоздкие тяжелые капли дождя шлепнулись на асфальт.       — Как… — только и смог вымолвить пораженный Валентин.       — Чудо, говорю же, — улыбнулся Вано. — Обыкновенное природное чудо. Гроза, Валька, это первая весенняя гроза! Помнишь, да? «Люблю грозу в начале мая…» Так это она самая. Я просто почувствовал ее еще на площади. Когда смотришь на мир широко распахнутыми глазами — он отвечает тебе взаимностью, рассказывая свои секреты.       Лапухин поднял голову, подставив лицо под нарастающий ливень, прикрыл глаза и раскинул руки. Небесная вода нещадно била, освежая, ободряя, стекая за ворот рубашки, проникая сквозь брюки. Волосы мокрыми прядями прилипли ко лбу.       Валька хватал капли губами, исполняя детскую мечту — стоять под теплым дождем и впитывать в себя буйство мечущей громы и молнии природы.       — Хорошо же, правда? — услышал он тихий голос Вано.       — Великолепно, — выдохнул Валя и тут же почувствовал холодные влажные губы музыканта. И время вновь остановилось.       Так они и стояли посреди набережной, под коротким, но мощным ливнем… Промокая насквозь, смеясь и целуясь. А вокруг ни души. Город стыдливо прикрыл глаза, оставив ребят в желанном одиночестве: одному — падать и падать в большую, сильную и первую любовь, второму — влюблять, завоевывая свое.       И только из открытого настежь окна стоящей неподалеку многоэтажки доносилось:       C тобой мне так интересно, а с ними не очень.       Я вижy, что тесно, я помню, что прочно       Дарю. Время, видишь,       Я горю, кто-то спутал       И поджег меня. Ариведерчи.       Не учили в глазок посмотреть…       И едва ли успеют по плечи…       Я разобью турникет,       И побегy по своим…       Обратный change на билет,       Я будy ждать — ты звони,       Мои обычные в шесть.       Я стала старше на жизнь,       Наверное, нужно учесть…       Корабли в моей гавани.       Не взлетим — так поплаваем!       Стрелки ровно на два часа       Назад…*