Внимание! Следующий поворот через...

      Отпуск Валентину дали сразу и без лишних проволочек — Светлана Сергеевна лично отвела его в отдел кадров и лично перевела на карту отпускные. И, кажется, перекрестила на дорожку с напутствием: «Отдыхай, Валечка, ты заслужил!», когда Лапухин, немного обалдевший от материнской заботы главбуха, навел порядок на рабочем столе и покинул офис.       Его коллеги так же источали ауру вселенской радости и дружелюбия, и даже Карасик не встрял со справедливым вопросом: «А какого, пардон, хрена Лапухин идет в отпуск вне очереди?» Валька, в общем, под воздействием вчерашней бурной ночи почти поверил в то, что сотрудники искренне счастливы за его цветуще-влюбленный вид, но рациональность подсказала: он их просто достал своими комментариями и ценными указаниями, и они не прочь пожить какое-то время без комплекса неполноценности, который неизменно возникал при наличии рядом образцово-показательного Валентина.       Лапухин вопреки привычке отправился домой кружным замысловатым путем, на целый час зависнув в парке на скамеечке — ждал, когда проснется Вано. Хотелось дать ему выспаться в нагретой уютной постели — не часто же такая роскошь выпадает, а самому подумать: готов ли он реально выбраться из своего футляра?       В детстве Валька обожал книжки про пиратов, первооткрывателей, странствующих рыцарей и видел себя на месте главных героев. Ему снились цветные яркие сны, и жизнь представлялась увлекательным путешествием, наполненным приключениями. Пока не случилась трагедия, открывшая истину: мир жесток и опасен, ибо населен людьми — нелогичными, злыми, агрессивными существами, действующими согласно своему эго и необдуманным желаниям. В возрасте девяти лет золотой середины не было — белое или черное.       Он спрятал в дальний шкаф все авантюрные романы, одним махом избавился от розовых очков и иллюзий, выбрав позицию: «Кто предупрежден — тот вооружен», и усердно принялся себя перестраховывать, шаг за шагом выстраивая прочный кокон рассчитанного по минутам бытия. Мама со своими походами к специалистам укрепила его в мысли: он один нормальный и вменяемый, потому что каждому своему поступку может дать рациональное объяснение. Этим подросток немного пугал психологов, но причин мешать ему жить по выбранной схеме не имелось — Валька был и выглядел абсолютно разумным. Ну не эмоциональным, ну слишком серьезным для своего возраста, ну и что? Главное, не мизантроп (может, немного, но все мы страдаем от этого порой), не социопат, не маргинал… А то, что он запер в тюрьме прагматизма пылкого и увлекающегося мальчика-романтика, никто из них не заметил. А может, кто-то и заметил — врачевателей душ Валька много обошел, но решил, что романтические вьюноши в теперешнем мире — не лучший задел для будущего.       Кроме Вано.       Вверить свою судьбу другому человеку. Пойти за ним на край света. Просто любить и не думать: зачем это нужно Вано? Изгнать циничные мысли, что музыкант играет, развлекается таким образом. А чем не приключение — соблазнить и сбить с толку одного занудного бухгалтера-праведника? Лапухин трезво оценивал себя и свою довольно заурядную внешность: возможно, симпатичный, возможно, занятный именно своей устойчивой жизненной позицией «человека в себе». Типа, крепкий орешек, который так и хочется расколоть, чтобы изучить содержание, и выкинуть. Потешить свое самолюбие, посмеяться и отправиться дальше.       Изгнать, изничтожить, растоптать и не рефлексировать. Еще раз… Еще один раз поверить в то, что судьба иногда сводит между собой параллельные прямые, сталкивая лоб в лоб на своем пути двух одиноких и очень нужных друг другу людей. Это ли почувствовал Вано, отыгрывая страстное испанское фламенко в парке и пристально наблюдая за изменившимся лицом сухаря в безликом деловом костюме? Это… или всё же… просто забава?       Две недели. Выйти из убежища или навесить дополнительный прочный замок?       «Валя… Детка… Люби меня», — жаром обдали воспоминания о минувшей ночи. А потом они сидели, закутавшись в пледы, на балконе и встречали рассвет. Вано с чувством пел «Дорогу в ночь» Сергея Галанина, наигрывая на гитаре простое и сокровенное соло.       Здравствуй, ночь!       Я так хотел с тобою встретиться, ночь.       На небе звезды и немного луны…       Я ждал, я не ложился спать, я увидел тебя.       Слышишь, ночь,       Ты почему такая грустная, ночь?       Я вышел из дому и нет никого,       А я хотел поговорить с кем-нибудь в темноте…       Знаешь, ночь,       Я много думал о твоей судьбе.       Я ничего не знаю о тебе —       Свою постель не променяю, дурак, ни на что.       А может, ночь,       Не так уж плохо все? Скажи мне, ночь…       И есть у каждого дорога в ночь…       На небе ровно столько звезд, сколько наших глаз.       На небе ровно столько звезд, сколько наших глаз.       На небе ровно столько звезд, сколько наших глаз.       На небе ровно столько звезд, сколько наших глаз.       Вальку уносило с этой песни — своим голосом Вано словно выбивал пыль из его души, встряхивал и вдыхал новую жизнь. Прохладный воздух приятно освежал разгоряченное тело. Темное небо гасло звездами, светлело, розовея… Рождался новый день. С верой, надеждой и любовью. Разве такая ночь может быть обманом?       Валентин встал со скамейки и зашагал к дому. Ему было что терять — несомненно. Себя. Но впервые захотелось потерять себя ради другого человека. Хотя бы на две недели.       И жизнь закружилась в ритме самбы, мелькая эпизодами и картинками, как нарезка кадров в кино.       — Я не умею танцевать! — сопротивлялся не на жизнь, а на смерть Валька, всем своим испуганно-охреневшим видом жирно намекая Вано, что он сейчас, упаси боже, не преуменьшает своих способностей. И не желает выходить на танцпол не потому, что стесняется, а исключительно из человеколюбия, оберегая психику отдыхающих в ночном клубе людей.       Да, Вано затащил Вальку в ночной клуб, где сегодня проходила рокотека — играл драйвовый рок-н-ролл, публика отличалась неформальностью вида и простотой общения. Народу набилось море — яблоку негде упасть. Но Вано отвоевал им свободный столик, время от времени ловко и грациозно лавировал в толпе к бару и обратно с какими-то чудными коктейлями, имеющими фантазийные названия, как то: «Взрыв на подводной лодке», «Удар по печени», «Пьяная луна» и прочее.       Валька округлял глаза, долго и с подозрением разглядывал разноцветные жидкости и с сомнением на лице их дегустировал. Не имея опыта распития спиртного, он быстро хмелел: обстановка уже не выглядела угрожающей, шумная молодежь не настораживала, музыка вибрировала во всем теле, значительно приподнимая настроение. Насмешливо-ласковый взгляд Вано грел, обещая продолжение дома.       Валька обнаружил в себе неисчерпаемый источник сексуальной энергии, пламенем разгорающийся при мимолетном взгляде на музыканта. А как по-другому, если Вано сам его провоцировал случайными прикосновениями и тайными поглаживаниями? Как по-другому, если златовласый без стеснения в пространстве Валькиной квартиры рассекал в костюме Адама, изредка натягивая на себя обрезанные джинсы и пошлую полосатую майку, от которых крыло сильнее, чем от полностью обнаженного тела?       Вот и сейчас Вано, в потрепанной широкой футболке с рваным по краям вырезом, но узких черных джинсах-скинни, кедах на босу ногу и собранными в пучок волосами на макушке, со своими этими прядями, обрамляющими его удивительное лицо, тревожил Валькино воображение, разыгравшееся под воздействием алкоголя.       Пикантности добавляло незнакомое, тонкой иголочкой колющее чувство ревности — на Вано заглядывались и девушки, и парни, и как будто даже бармен флиртовал, при его появлении вдруг отчаянно начиная фиглярствовать, жонглируя шейкерами и бутылками. К их столику постоянно прибивало незнакомый люд — вместе выпить, познакомиться, обменяться дурацкими незначительными фразами.       Но Валька не сомневался, что это «Ж-жжж-ж!» неспроста — всем им хотелось вблизи рассмотреть свежее в тусовке лицо и вовлечь в свою компанию. Даже с балластом в виде отглаженного молодого человека в белой рубашке и скучных классических темно-синих джинсах. Вано не отказывал в общении, но деликатно всех спроваживал. Именно поэтому Лапухин ощущал почти безболезненные уколы, а не глубокие ножевые ранения — Вано был заинтересован только в его обществе, сладким туманом окружая своим вниманием.       Окружая и снова побуждая к сомнительным поступкам.       — Валечка, любой человек умеет танцевать, — настаивал Вано.       — Нет, я не умею! — мотал головой Валька, вытягиваемый силой из-за стола.       — Руками и ногами можешь шевелить — значит, умеешь! — спорил музыкант. — Ведь танец — это не синхронность движений под музыку. Танец — это песня тела. Просто закрываешь глаза, слушаешь ритм и выпускаешь из себя эмоции!       — Ах так! Ну я сейчас выпущу! — воскликнул Валентин, неожиданно подстегнутый азартом алкогольного угара. Раз Вано хочется увидеть ЭТО — пусть все инфаркты остаются на его совести.       Лапухин смело шагнул на танцпол, покрутил шеей в разные стороны, прислушался к Элль Кинг и ее успешной «Ex’s&Oh’s». Для пробы хлопнул в ладоши, покивал головой, подергал плечами, робко подвигал бедрами.       — Давай, детка, давай! — Вано поощряющее улыбнулся, подкусил нижнюю губу и подмигнул.       Валентин плотно зажмурил глаза и… А, к черту! Не его проблемы. Лапухин припомнил канонические движения на носочках и полусогнутых ногах Короля Элвиса, какие-то стремные танцы Джона Траволты из «Криминального чтива» и почему-то Ангуса Янга с гитарой… И пустился в пляс, добавив к вышеозначенному элементы из нанайских народных хороводных, плавные скольжения кальмара на глубине и что-то явно из стрип-пластики.       Кажется, ему освободили танцпол… И кто-то робко поаплодировал. Валька пошел вразнос: скакал, дрыгая руками и ногами во все стороны, извивался, как ива под штормом, попытался изобразить нижний брейк. И плевать, что ни разу не попал в такт.       В процессе Валя взмок, поэтому расстегнул рубашку, снял и, прокрутив ее над головой, откинул, метко зарядив ею в изумленную блондинку с бокалом пива. Мелькнуло — не снять ли еще джинсы, а то больно жарко и мешают, но чьи-то руки его остановили. Валька откинул со лба мокрую челку и встретился взглядом с поблескивающими глазами Вано.       — Ты бог танцев! — восхищенно выдал музыкант, удерживая распирающий его хохот.       — Сам захотел, — насупился Валька. Поймал на лету рубашку, которую блондинка чегой-то не захотела оставить себе на память, вытер ею лоб и принялся натягивать на себя нечто мятое и далеко уже не белое.       — Я серьезно! — воскликнул Вано. — Никогда еще не видел такой самоотдачи!       — Смейся, смейся, — пробурчал Валька.       — Блин, да не смеюсь я, — дернул его за руку Вано, привлекая к себе, и выразительно посмотрел в глаза. — Я хочу тебя до искр в глазах. В тебе столько страсти, что… — он кинул взгляд на свой пах.       — Мы идем домой! — мгновенно взбодрился духом Валентин, расправив плечи. Да, он такой… Он бог танцев!       Валентин со вздохом отложил удочку: когда сидишь в гордом одиночестве и бесцельно гипнотизируешь взглядом куда-то бесконечно бегущие волны реки — одно дело, но когда рядом с тобой, весело улюлюкая, удачливый блондинчик без конца дергает из воды крупных рыбин, обещая бесподобную уху на костре… Кайф от псевдо-рыбалки пропадает.       Они выбрались из дома в четыре утра с удочками, рюкзаками, палаткой, гитарой и пешком отправились на речку, заняли скрытое от чужих глаз высокими камышами тихое местечко и вот уже два часа болтали о правилах приготовления настоящей походной ухи. У Вальки, кроме теоретических, особых познаний не имелось — зато Вано считал себя в этом деле спецом.       — Я безнадежен, — вздохнул Лапухин, почесывая плечо. Его к тому же, в отличие от Вано, назойливо кусали комары и слепни, самозабвенно упиваясь молочной кровушкой. И он представления не имел, как сможет выдержать здесь еще и намечающуюся ночевку.       — Взбодрись, детка! — хохотнул музыкант. — Хочешь открою секрет?       — Открой, — согласился Валька, не сильно веря, что поможет.       — Я сижу первым по течению — вот и все дела. Рыба сначала чует мою приманку!       — Ах ты ж! — с досадой пробормотал Валентин, расстроившись, что очевидное объяснение его неудачам не посетило сразу.       — Хотя, может, я просто умею ловить рыбу, а ты нет, — пожал плечами музыкант, с хитрецой стрельнув глазами в сторону Лапухина. Валька поджал губы, пробежался взглядом по стройной фигуре Вано в одних шортах, застрял ненадолго на лодыжках, утопающих в прохладной воде, мстительно вырвал у него удочку из рук и швырнул ее в реку.       — Логичный поступок для пятилетнего пацана, — кивнул музыкант. Спиннинг, подхваченный течением, медленно выдрейфовал на середину реки и отправился в долгое странствие.       — Пфф… — фыркнул Валька, ничуть не сожалея о своей ребяческой выходке — и руки сложил на груди для убедительности: мол, ему вообще-вообще не стыдно.       — По-моему, кто-то очень сильно хочет искупаться, — с нежным оскалом на лице произнес Вано.       — Нет, — Лапухин аккуратно пристроил свою удочку на подставку и попятился назад.       — Да, — надвигался неумолимо музыкант.       — Нет-нет-нет, — уговаривал Валька, отчаянно хлопая ресницами и изображая из себя глубоко во всем раскаявшегося агнца невинного. Мол, простите, бес попутал. Хотя на самом деле — ничего подобного!       — Да-да-да, — Вано, видимо, раскусил, что беззащитный, умоляющий вид — не искренен.       — Сначала догони, неудачник! — выпалил Валька и с воплем бросился наутек, засверкав голыми пятками. Вано припустил за ним, посвистывая и воинственно эгегекая.       Лапухин петлял, то приближаясь к воде и оставляя за собой каскад брызг, то нырял в траву, больно коловшую босые ступни и хлестко бьющую по лицу.       — От меня не убежи-и-ишь! — орал Вано, с гиканьем последнего из могикан преследуя жертвенного оленя на ужин. Даже на ходу подобрал утиное перо и вставил его за ухо. Он сейчас и правда был похож поджарым мускулистым телом, острыми высокими скулами и раскосой формой миндалевидных глаз на потомка индейцев… Слегка такого выгоревшего волосами на солнце до тотального блондина.       — Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел… — горланил задорно Валька. Обернулся и показал язык. На секунду полюбовался кровожадным охотником, покрутил задом, изображая танец весьма бодрого и ни фига не умирающего лебедя, и помчался дальше.       — А от меня, колобок, не уйдешь! — грозно прорычал Вано и почти схватил Валентина за отворот футболки. Но тот решил опередить события, сделал внезапный поворот вокруг своей оси, вывернулся и вылетел на возвышающийся над рекой пирс. Разогнался и, как был в одежде, прыгнул в воду. Вано тормознул, звонко расхохотался и нырнул вслед за ним.       Обжигающая льдом река притопила, приняв в свои объятия, потащила на глубину, чтобы в следующее мгновение выплюнуть на поверхность. Валька, хватая воздух ртом, распахнул глаза и огляделся.       — Чумовой… Ты просто чумовой, Валька! — раздался рядом с ним радостный голос Вано. Он в два броска подплыл к Лапухину, шумно отплевался, тряхнув мокрыми волосами, и притянул его к себе. — На раз-два-три!       — Что? — не понял Валентин, еле проговаривая слова посиневшими губами.       — Это! — Вано, удерживаясь на поверхности, обхватил его лицо руками и завис. Валька усиленно заработал руками, чтобы не уйти под воду. — Раз… два… три… — скомандовал музыкант, приник к его губам и с силой дернул вниз.       Затяжной поцелуй под водой, когда один воздух на двоих, чтобы дышать, изумленно смотреть в смеющиеся ореховые глаза за мутной пеленой и почему-то слышать в голове голос Вано, мурлыкающий в лучших традициях Ильи Лагутенко:       Тонешь-тонешь — не потонешь…       Ты сломаешься однажды.       Может, выпьешь яда, слижешь дважды?       Знаешь, мне уже не важно,       Все не так уж важно…       Пойти ко дну, понимая, что вот так можно даже умереть. И ядом он отравлен — сладко-горьким ядом надежды.       — Сумасшедший! — задыхаясь, прокричал Валька, когда удалось перебороть своенравное течение реки и выбраться на берег. Он рухнул на траву навзничь и уставился на небо, с трудом гоняя воздух в легких. — Ты мог утопить нас!       — Не придумывай, — мягко проговорил Вано, устраиваясь рядом. — Я КМС по плаванью — расслабься.       — Правда? — Лапухин повернул голову.       — Правда, — кивнул музыкант, убирая с Валькиного лба прилипшие пряди.       — Я хочу обещанную уху, — решил Валя выдвинуть заслуженные требования.       — Будет, — кивнул Вано. — Всё будет. И уха, и песни у костра, и ночные бдения с историями из жизни, и новый рассвет… Ой, у тебя веснушки проявились. Как я и думал. Стоило только подержать тебя подольше под солнцем! — и просиял, рассматривая подгоревший нос Лапухина.       — И что ты мне расскажешь? — спросил Валька, подставляя лицо под рассеянные, невесомые поцелуи музыканта.       — Например, про своего отца… Он коренной житель американского материка племени чероки, одного из самых крупных ныне сохранившихся в Штатах. Численность — что-то около двухсот пятидесяти тысяч человек.       — Не может быть! — Лапухин округлил глаза.       — Может, Валька, в этой жизни всё может быть, — улыбнулся грустно Вано. — Он историк, магистр наук, в какой-то момент решивший, что лекции — не самый действенный способ донести историю вымирающего народа с великим прошлым. Поэтому однажды отправился путешествовать по миру — выступал на улицах городов. Пел, рассказывая легенды и предания на родном языке — разновидности ирокезских языков — под сопровождение аутентичных инструментов: кены, сампони, чаранго, чероки, сонаха, там-тамы. Чтобы ты имел представление… Была такая группа — Sacred Spirit, — Вано напел мелодию довольно известного хита «Wishes of Happiness and Prosperity» — во всяком случае Валька ее слышал и понятливо кивнул. — Что-то в этом роде, только без электронных примочек и на настоящих инструментах. На месте продавал диски и поделки из дерева. Добрался до России… Моя мама слушала его, как зачарованная, покоренная и музыкой, и моим отцом. Его звали Нэстэйсакэй, то есть «Белоглазая птица» из-за нехарактерного светлого оттенка карих глаз.       — Как у тебя, — прошептал Валька.       — Как у меня. Но вообще по паспорту носил имя Нэйтон Джонайя. Мама пригласила его на ужин — общались на английском. Вспыхнул бурный роман. Но он не мог остаться — разучился жить в четырех стенах и пространстве одного города. Звал ее с собой. Мать не рискнула. Знала, что уже забеременела. Но ему ничего не сказала. Такого ребенком не удержишь. Он уехал. И где-то до сих пор странствует по миру. Наверное. Возможно, я его когда-нибудь встречу.       — Он что? Ничего о тебе не знает? — Лапухин чуть приподнялся на локтях, приблизившись вплотную к лицу Вано.       — Нет, не знает, — качнул головой музыкант, погладив пальцами Валькину щеку. — Когда я почувствовал, что живу не своей жизнью и решил отправиться посмотреть на мир, мама даже не удивилась. Вздохнула только тяжело и пробормотала: «Отцовская кровь в тебе заговорила». А потом рассказала о нем правду. До этого была банальная история о неудачном романе с подлым коллегой по работе, сбежавшем от обязательств в столицу. Сказала, что если я захочу его разыскать — мешать не будет. Я порывался, но не стал. Он оставил свою любовь, ни разу не попытавшись с ней связаться снова. Значит, ему и я не особенно нужен буду.       — Вот почему у тебя такая необыкновенная внешность, — пробормотал Валентин, ответно лаская пальцами скулы Вано. — Я правда думал, что это татарские корни.       — Н-да, экзотичнее немножко, да? Славяно-индейские! — хмыкнул музыкант.       — Значит, ты повторяешь его судьбу — также вольным ветром будешь носиться по земле, — печально заметил Валя. — Зачем тебе я?       — Может, чтобы не занесло далеко? Откуда нет возврата? — Вано чуть отстранился. — Я не знаю, детка, не знаю. Но это не прихоть, честно. Может, тяга к путешествиям во мне от отца, но любить верно и преданно одного человека всю жизнь — точно от мамы.       — Она больше никогда не… — удивленно пробормотал Валька.       — Нет, так и не вышла замуж, — подтвердил Вано. — И я тебя прошу, не начинай снова пытать меня, что я в тебе нашел! — предвосхитил он депрессивно-навязчивые мысли Валентина. — Всё, что нашел, уже мое, понятно?       — Забирай, — вздохнул Валька, снова подставляя лицо под россыпь нежных поцелуев.       После двухдневной рыбалки был марш-бросок по области на велосипедах, поход на ночной киномарафон старых черно-белых фильмов, романтическое свидание при свечах на балконе, бездумное шатание по родному городу, во время которого Валька увидел его иначе — как будто и не жил здесь раньше: столько удивительного и неизвестного обнаружил Вано.       А еще музыкант снова играл в парке, а Валька ему невпопад и фальшиво подпевал, активно вытанцовывая рядом. Прохожие, видимо, жалели сирого и убогого парнишку-инвалида, подвывавшего сиротским голосом, поэтому денег заработали на шикарный ужин в самом дорогом и пафосном ресторане города. Даже вырядились ради такого случая как завзятые мажоры.       И целые сутки провели на улице, как истинные бродячие музыканты — ночевали в парке, убегали от полиции, пили добротный самогон на троих с бомжом Валерием, сидя на ступеньках заброшенного дома под снос.       Валерий делился своей философской мудростью пофигиста, чаще всего выраженной в емкой фразе: «А мне срать!» Потом пихал Вано в бок и с пьяным упорством пытался донести до него важную мысль: «Валька — ооот такой человек! Оооот такой! — и потрясал выставленным большим пальцем. — Все люди вокруг дерьмо, даже я — ленивая жопа. А он один — ооот такой человек! С большой буквы человек!» Вано хохотал, соглашался и косился на рассеянно улыбающегося, пьяного вусмерть Валентина, который в этот момент достиг дзена и познал все тайны мироздания. Жаль, что наутро ни черта умного в похмельной голове не осталось.       Две недели таяли, как вкусный сливочный пломбир, особенно скоротечно исчезая ночами, когда любилось до изнеможения — как в последний раз.