Внимание! Следующий поворот через...

      Удивительно, но несмотря на свой беспокойный, непоседливый нрав, Вано спал тихо, всегда в одной и той же позе — на животе, зарывшись лицом в подушку, редко вторгаясь в личное пространство Вальки. Иногда мог ногу на него по-свойски закинуть. Но не прижимаясь, не обнимая, не дыша в затылок, как будто во сне возвращаясь в свое одиночество.       В эту ночь, последнюю из отведенных двух недель, Лапухин от наплыва чувств подвалился к музыканту под бок и, осторожно обняв рукой, притянул к себе — ему хотелось, чтобы Вано уткнулся своим славным вздернутым носом в его шею, уложил золотистую голову на грудь… И полежать, как настоящая влюбленная пара. Но Вано что-то пробормотал во сне, завозился и откатился на другую сторону кровати. Валька не расстроился — необязательно всё время обниматься, чтобы быть вместе, а сон — дело трепетное: тело отдыхает так, как ему удобно.       Не расстроился, но еще час не мог уснуть — смотрел на Вано, чью смуглую кожу серебрил бликами слабый лунный свет, мягко проникающий сквозь незанавешенные окна. Лица не было видно, но Валька и так помнил его каждым нюансом. И по-прежнему не научился воспринимать спокойно. Он любовался плавными линиями расслабленного тела и думал о том, что завтра ему надо дать ответ.       Смотрел, умирал от желания прижать к себе и убедиться в том, что происходящее — реальность. Валентин знал, что, решившись, будет принадлежать Вано от макушки до пяток, а он… Он владеет музыкантом? Если да, то почему сейчас не может, не смеет по-собственнически пробурчать что-нибудь ревнивое себе под нос и вернуть беглеца в свои объятия?       Почему за эти дни, проведенные вместе, у Вальки сохранилось ощущение, что Вано — ветер в поле, песок, ускользающий сквозь пальцы, стихия, которой невозможно управлять. И вроде ему не в чем упрекнуть музыканта — всё внимание, все ласковые взгляды, все ясные улыбки и все терпко-крепкие объятия он дарил исключительно Валентину. Не в чем, да, но паническое чувство, что Лапухин прямо в этот момент упускает какую-то важную деталь, способную подсказать правильный выбор, билось в сердце, ускоряя его ритм и мешая заснуть.       Сон проскользнул в сознание незаметно, окутав разум иносказательным видением. Вано с рюкзаком и футляром с гитарой за спиной, всё в той же футболке и обрезанных шортах, почему-то в ковбойской шляпе, с распущенными волосами шел по обочине трассы. Навстречу закату. Валька бежал за ним, пытаясь догнать, но расстояние между ними неумолимо росло. Лапухин видел его узкую спину, стукающий при каждом шаге о бедро жесткий футляр, стройные, уверенно несущие вперед идеальное тело ноги.       — Вано! — звал в отчаянии Валька. — Вано, подожди меня!       Но музыкант его не слышал — шел и шел, за горизонт, исчезая в лучах странствующего вместе с ним солнца. Сумерки окутали трассу, воцарилась глухая, съевшая все звуки тишина. Валентин стоял посреди шоссе и смотрел в пустоту — Вано растворился, словно его и не было.       Лапухин заметался по кровати и проснулся с глухим стоном. Его мокрый лоб накрыла прохладная ладонь, озабоченный внимательный взгляд исследовал осунувшееся от раздирающих душу страхов лицо.       — Детка, с тобой всё в порядке? — спросил Вано, нависая сверху. Его волосы щекотали кончиками прядей, задевая Валькины щеки.       — Да. Да, — поспешно кивнул Лапухин. — Так… Ерунда какая-то приснилась.       — Не расскажешь? — музыкант отстранился, лег рядом на бок и подпер щеку рукой.       — Нет. Это просто дурацкий сон, — отмахнулся Валька.       — Сны никогда не бывают дурацкими, — не согласился Вано. — Через них с нами говорит наше подсознание, рассказывая нам о наших неосознанных желаниях, страхах, надеждах, тревогах. Иногда впрямую, иногда завуалированно. Через сны выходит стресс прожитого дня, перевариваются и усваиваются какие-то не пойманные днем события, эмоции… Даже когда снится полный абсурда бред — это что-нибудь да значит. Недаром говорят, что утро вечера мудренее. После сна мозг, найдя в собственном подсознании решение, быстрее выдает нужный результат. Что-то вроде того. Так что, расскажешь? — настаивал он.       — Нет, — качнул головой Валька.       — Хмм… Ты всё еще мне не доверяешь полностью, — хмыкнул Вано, переворачиваясь на спину.       — А должен? — Валька сел и потер лицо ладонями.       — Если ты собираешься присоединиться ко мне — то да, — Вано тоже поднялся, переместился так, чтобы обнять и уложить на свою грудь Вальку спиной. Поцеловал за ухом. — Я завтра утром ухожу. Что ты решил?       — Я… Пока ничего, — пробормотал Лапухин. — У меня же есть еще один день?       — Да, — кивнул музыкант.       — Мне надо всё взвесить и обдумать. Мне надо побыть одному. Рядом с тобой мыслить трезво не получается, — проговорил Валентин, аккуратно высвобождаясь из рук Вано.       — Хорошо, — просто и спокойно произнес музыкант. — Но когда будешь всё взвешивать своим чудесным рациональным мозгом — прими и чувства в расчет, — добавил он серьезно. — Причем, и мои тоже. Я был счастлив как никогда эти две недели. Это честно.       Валька обернулся и встретился с ореховыми, ничего не утаивающими глазами. Вздохнул.       — Да… Я тоже был счастлив, — пробормотал Валентин и вышел из спальни. Вано упал спиной на кровать и уставился в потолок.       Лапухин наскоро умылся, оделся, хлебнул кофе, даже не позавтракав, и выскочил на улицу. Огляделся, запустил руки в волосы, прикусил губу… И просто зашагал, не разбирая дороги. Через дворы, пустынные переулки, пересекая главные и неглавные улицы с тихим и насыщенным движением, сталкиваясь с прохожими, не извиняясь. Никого и ничего не замечая вокруг. Ведомый загадочной интуицией, вышел к набережной реки в промышленном районе. Притормозил, очумело разглядывая стоящие на приколе корабли, теплоходы, катера, баржи… Как его сюда занесло? Не помнил.       Валька прошелся вдоль гудящего и живущего неутомимой круглосуточной жизнью порта, забрел на отшиб, оказавшись у старого немецкого заброшенного причала, сел на бетонную плиту, нависающую над водой.       Колыхание волн успокаивало, настраивая на нужный лад.       Взять в расчет чувства… А что чувствовал Валька?       Покорно-безумное влечение к человеку, который, ворвавшись в его жизнь, поменял установленный уклад, подарил феерию праздника, предложил иное будущее.       Какое?       Валентину рисовалась в голове картинка, как они стоят вдвоем с Вано на вершине холма, перед ними расстилается зеленым полотном поле, вдалеке виднеется лес. Где-то есть цивилизация, незнакомые города, через которые пролегает объезженная дорога. Где-то… Но здесь кроме них никого нет — только просторы, гуляющий хозяином ветер и ощущение свободы. От всех. От всего.       Из Валькиной груди вырвался сдавленный вздох — ему хотелось такого будущего. Стоило признать, что Вано удалось разобрать по кирпичикам его стену из принципов и жестких правил, освободить пространство для нового мировосприятия. Мальчик-мечтатель, мальчик-романтик, начитавшийся приключенческих авантюрных романов, высвободился из оков тюрьмы и теперь с недоверием взирал по сторонам, не веря своему счастью. Неужели можно? Неужели вот она, дорога — иди!       Вано пообещал, что родной город Вальки останется их базой, убежищем, в которое всегда можно вернуться, что необязательно рвать все связи.       — Ты понимаешь, да? Мы никому и ничего не должны! Мы вольны жить так, как хочется. И если когда-нибудь все странствия мира перестанут приносить новизну и остроту чувств, мы всегда можем осесть. В любом городе. Или вернемся к тебе. Неважно. Понимаешь, неважно! Будущее — это множество дорог, и только от нас зависит, какую из них выбрать, — убедительно размахивая руками, вещал Вано.       — Нас? — переспросил Валька.       — Вот уже две недели мне нравится заменять «я» на «мы». Звучит сказочно, разве нет? — улыбнулся музыкант.       И рядом с ним было покойно и нестрашно устремиться за горизонт. Если твердо верить в то, что он каждую минуту будет рядом. Но какой-то фальшивый звук пробивался в мелодию утопического будущего, мешающий рискнуть.       Что же… Что это за звук?       Да или нет? Да или нет? Да или нет?       Валька прикрыл глаза и представил свой прежний быт. Жизнь до появления Вано. Всё по расписанию. Сможет ли он вернуться к нему? Сможет ли, познав радость общения с таким человеком, как Вано, просто взять и отказать ему?       А он ведь уйдет. Непременно уйдет. Не будет уговаривать или настаивать, примет его выбор и отправится дальше носиться неприкаянным ветром по земле. Потому что так договорились. Что-то кольнуло под сердцем.       Ударила по вискам болезненная, исполненная, может, и надуманной, но обиды мысль: Валентин должен был ради Вано отказаться от того, кем был всё это время, просто последовать, слепо доверяя… В никуда. Сам музыкант твердо ставил перед фактом: ради Вальки он ничего не изменит в своей жизни. Может, это — фальшивый звук? Один жертвует, второй забирает. Один ломается, второй ломает. Один сдается, второй побеждает.       Это любовь? Она такая?       Лапухин не знал. Потому что никого и никогда не любил. И даже не знал, любит ли сейчас, если у него до сих пор остались сомнения.       Может, поговорить с Вано? Позволить ему в очередной раз загипнотизировать взглядом своих глаз, позволить лишить себя воли и трезвомыслия и отправиться за ним? Может, так будет проще?       Валентин, не замечая голода, весь день проблуждал бесцельно по городу, оказывается, небольшому, но очень разному. Оказывается, дорогому, родному и любимому. Запоминал его, любовался, вдыхая полной грудью загазованный воздух, смешанный с запахами зелени и реки. Интересно, в других городках так же много деревьев, как и здесь?       Лапухин забрел в парк, где впервые услышал музыканта, издалека уловил знакомый голос и пронзительный перебор гитары. Вано пел странную и тревожную песню группы Би-2 и Чичериной «Мой рок-н-ролл» — сильно, мощно, до дрожи на кончиках пальцев.       А дальше — это главное, похожий на тебя,       В долгом пути я заплету волосы лентой.       И не способный на покой,       Я знак подам тебе рукой,       Прощаясь с тобой,       Как будто с легендой.       Прольются все слова, как дождь,       И там, где ты меня не ждешь,       Ночные ветры принесут тебе прохладу.       На наших лицах без ответа       Лишь только отблески рассвета —       Того, где ты меня не ждешь.       И то, что было набело, откроется потом,       Мой рок-н-ролл — это не цель и даже не средство.       Не новое, а заново,       Один и об одном,       Дорога — мой дом,       И для любви это не место.       Дорога — мой дом,       И для любви это не место…       Валентин замер, сжимая кулаки. Почему, почему он именно сейчас поет эту песню? Изламывающую душу, отбирающую надежду, лишающую веры, утверждающую право на одиночество? Рассказывающую сказку с несчастливым концом.       И зачем так верно слова передают всю сущность характера Вано? Он сейчас для него поет, издалека почувствовав приближение Валентина, или просто таково его настроение в эту минуту в ожидании ответа? Или пока рядом нет Вали, музыкант открывает кому-то тайны своего сердца?       Валька опустил голову, впитывая последний рефрен: «Дорога — мой дом, и для любви это не место».       — Браво! — выстрелил в наступившую с последним аккордом тишину звонкий, девичий голос и раздались одиночные аплодисменты. — Неужели ты действительно самоучка? — удивленно-восхищенно.       — Если не считать трех классов фортепиано в музыкальной школе — то да, — доброжелательно-мягким тоном — Вано.       Валька напрягся, непроизвольно спрятался за дерево, хотя музыкант с такого ракурса не мог его видеть, и осторожно выглянул, пытаясь разглядеть Вано и беседующую с ним девицу. Зачем он так поступил — объяснения не нашлось, снова только интуитивное, что он сейчас видит сценку, не предназначенную для его глаз.       Вано сидел на бордюре перед раскрытым футляром в своем обычном наряде и перебирал струны гитары, его волосы закрывали значительную часть лица, поэтому выражения не распознать. Девица стояла вполоборота — Валька рассмотрел две густые, туго сплетенные косы смоляных волос, острый нос, свободную белую блузку, заправленную в длинную цветастую юбку. Она, похоже, прилично по времени слушает музыканта и уже успела выяснить кое-какие детали его биографии. А он, судя по всему, всё это время играет исключительно для нее.       — А мне вот ни разу не довелось в Питере побывать, — сообщила расстроенно внезапная поклонница талантов Вано.       — Может, еще получится? — очень ласково произнес музыкант. Тоном, которым обычно обращался к Валентину, когда не насмешничал и не подначивал.       Вальку словно током ударило от взорвавшего мозг приступа ревности. Он, забыв о бдительности, вытянул шею, пытаясь поймать лицо незнакомки. Белая восковая кожа, огромные темные глаза в обрамлении пышных ресниц, как будто с неестественно черными бровями, большие яркие губы, очень худая и хрупкая, утопающая в безразмерных блузе и юбке, удерживаемой на талии широким кожаным ремнем. Вальку полоснуло ее красотой, словно ножом. Он отпрянул назад, прислонился спиной к стволу дерева, часто-часто задышал. Она была такой же яркой, как и Вано. И так же больно глазам смотреть на нее.       — Жаль, что ты завтра уезжаешь! — с сожалением заметила девица, колыхнув подолом юбки.       — Уже пора, — донесся до него грустный голос Вано.       — И ты поедешь один? — поинтересовалась незнакомка.       Ответа не последовало. Валька снова выглянул из-за дерева — музыкант сидел, опустив голову, сосредоточившись на беглом скольжении пальцев по грифу гитары.       — Одному, наверное, быть не просто? — допытывалась настырная девица.       — Не просто, — эхом отозвался Вано, не поднимая головы, еще больше пряча лицо за волосами.       — Жаль, что я не могу составить тебе компанию, — искренне проговорила девушка, присаживаясь рядом с ним на бордюр. По ее лицу скользнула тень, брови сошлись к переносице. Она поморщилась, сглотнула и тяжело вздохнула.       Вано вдруг вскинул голову — волосы скатились назад, за плечи, обернулся к ней и тепло улыбнулся.       — Всё будет хорошо, — проникновенным голосом проговорил он и дотронулся до ее плеча.       — Я не… Я не отчаиваюсь, правда, — тихо бросила девушка, жадно разглядывая профиль Вано. — Можно… Можно я тебя поцелую?       — Да, — кивнул музыкант.       И Валька стал свидетелем отчаянно-нежного, такого правильно и красивого поцелуя, что в душе что-то отщелкнуло и перевернулось. Вот сейчас всё верно, вот она истина. Он оторвал ослабевшее тело от дерева и на ватных ногах побрел в сторону дома, старательно огибая сидящую на бордюре парочку.       — Ты уйдешь… Завтра ты уйдешь, — голос незнакомки с косами звучал с тоской.       — Я всегда ухожу, — догнал Вальку жесткий, обухом ударивший по макушке ответ Вано.       Валька шел и думал о том, что, наверное, в каждом городе находилась девушка, а может, и парень, которым Вано оставлял на прощание один и тот же приговор: «Я всегда ухожу». Потому что нет силы, способной его удержать на месте. И, может, не только Вальке Вано предлагал последовать за ним в попытке догнать.       Как же смешно поверить в то, что он особенный и нужен Вано. Смешно же, да? Достаточно вспомнить лицо белокожей красавицы в пестрой юбке, сравнить и сделать вывод, что результат не в его пользу. Может ли быть такое, что Вано остановил свой выбор на нем, потому что Вальку легче приручить? Ведь Вано достаточно просто поймать Валькин взгляд, и все его барьеры тут же рушатся с треском.       «Я нашел тебя, — всплыли спасательным кругом слова музыканта. — Ты мне нужен без причин и объяснений».       Но злая ревность и рассудительный своей жестокостью рационализм продиктовали: «Потому что ты не можешь устоять перед его очарованием. Готов поддаться». Сейчас ему нужен спутник, согласно идущий ради него на все авантюры. Бывает, захотелось человеческого тепла и поддержки, немого обожания. А потом…       Вано никогда не пожертвует тем, что у него есть — свободой.       Валентин... Тоже.       — Вот ты где! — воскликнул радостно Вано, приближаясь к ступенькам подъезда, на которых сидел Лапухин. Заметил его мрачный вид и нахмурился.       — Ты остаешься, — тихо произнес Вано, без вопроса в интонации.       — Остаюсь, — подтвердил Валентин.       — Значит, я тебя не убедил, — вздохнул музыкант, поправил рюкзак за плечом, повесил на другое плечо футляр с гитарой.       — Нет, — качнул головой Валька, стараясь не смотреть в глаза Вано — уперся взглядом в переносицу.       — Валя, я… — голос музыканта дрогнул, но сразу выровнялся. — Впрочем… Следую нашему уговору — не настаиваю. Каждый остается при своем. Надеюсь, что… — опять — волнение. — Нет, к чему слова… Прощай.       — Ты не поднимешься за вещами? — уточнил Валентин. Ему сейчас очень-очень важно было, чтобы в его доме оставались хоть какие-нибудь вещи Вано, пускай даже одна зубная щетка. Хоть что-то, доказывающее, что каждое утро, перекидывая через плечо рюкзак, он не был готов сорваться в любую минуту в любом месте и двинуться в путь. Что хоть что-то… или кто-то его удерживали!       Вано только хмыкнул — Валентин вздохнул. Музыкант протянул руку и крепко пожал Валькину.       — Удачи тебе, непробиваемый, — бросил напоследок Вано.       — Ты тоже непробиваемый, — проговорил Валя. — И тебе удачи! Прощай.       Музыкант отпустил Валькину ладонь, еще раз окинул его взглядом и зашагал прочь. Лапухин не смотрел ему вслед.       Медленно осел на ступеньки подъезда и закрыл лицо руками.       Вот и всё.