Переменная облачность

Соледад Гарсия и Монтанера в детстве любила куклы и приключения; любила придумывать сумасшедшие истории, играть на фортепиано, а ещё ластиться к любимому дяде Густаво; дядя Густаво, разумеется, в племяннице души не чаял. И многое ей рассказывал, особенно подвыпив. Соледад знала про теневой мир куда больше, чем было положено родственнице мафиози; на кончиках пальцев у неё прыгали солнечные блики, а волосы совсем не случайно отливали золотом. Девочка была умной и, что самое главное, проницательной — она с первого дня поняла, что Скалл не мужчина, а вовсе даже не простая, опасная женщина. Соледад смотрела на нарочито мужскую походку, на честный, открытый, лживый взгляд и не могла скрыть своего восхищения. 'Скалл' обвёл вокруг пальца весь персонал цирка, её отца, зрителей!.. Какое мастерство! И она решила подыграть. И это закончилось плохо. Когда пожарные выкопали Соледад, окровавленную и заплаканную, из щебня и каменной крошки, когда какой-то полицейский безучастно сообщил ей о том, что она отныне сирота, ей было уже всё равно. Чувство вины и ненависти к самой себе душило горючими слезами и впивающимися в плоть ногтями. Поэтому, когда к ней через пару дней на улице подошёл стройный, но довольно непримечательный человек в тёмных очках и деловом костюме и спросил, не она ли является племянницей человека по имени Густаво, Соледад ответила: — Да, являюсь, — и кончики её пальцев вспыхнули огнём желтых одуванчиков. — Тогда, — после короткой паузы произнёс мужчина, — юной леди не придётся искать приют. — Вы отправите меня к дяде? — Ваш дядя мёртв. Соледад сглотнула и невероятным усилием воли заставила себя не расплакаться, потому что хватит, виновата сама, нельзя упасть в грязь лицом. Но голос все равно дрожал и звучал неправильно, словно расстроенные гитарные струны: — Кто вы, и куда собираетесь меня отправить? Мужчина не ответил; тёмные очки сползли на нос, обнажая белесые, ненатуральные глаза. Внезапно будто похолодело, и Соледад ясно осознала, что стоит с этим незнакомцем в узкой аллее с закрытыми ресторанами и магазинами, абсолютно пустынной. — Юной деве не произнести имени этого мужчины; его не существует. Но если ей так угодно, то ... предположим, — голос становился все тише и тише; засвистел ветер; Гарсия и Монтанера не расслышала, — Ты ещё пригодишься системе. Внезапно он ухватил её за плечи -Соледад испуганно пискнула- и коснулся мертвецки холодными губами смуглого лба, смахнув в сторону ажурные кудри: — Юную деву усыновит семья мафиози. В восемнадцать она станет искать работу в теневых кругах. Юная дева выиграет конкурс. Её примут. Она выйдет замуж. В двадцать два муж юной девы возьмёт себе любовницу, бывшую конкурентку. Взгляд Соледад расфокусировался, она обмякла в руках незнакомца; её трясло от необъяснимого ужаса. Он наклонился к её уху и выдохнул: — И ты убьёшь её и следствие измены мужа. И вдруг она оказалась на мощеной дороге, одна. Соледад торопливо поднялась на ноги и побежала, побежала сломя голову. Потому что у того ... того мужчины было холодное дыхание. И не билось сердце. Девочка чувствовала, всем нутром чувствовала, что с ней разговаривал живой труп. Соледад забыла слова незнакомца на следущий день. А потом её удочерили. {}{}{} Соледад двадцать один, и она больше не Гарсия и Монтанера. Соль ("Солнце") Бертини, вот кем стала девочка-циркачка. Господин Бертини безнадежно влюбился в длинные пальцы пианистки и через пару месяцев сделал молодую девушку своей женой на торжественной свадьбе, куда пригласили около сотни человек. Её улыбка сияла словно солнечный зайчик в гроздьях росы; на фотографии она одной рукой обнимала мужа, а второй держала крошку-падчерицу, такую же светящуюся и счастливую. {}{}{} Дверь открылась бесшумно: без скрипа, без скрежета. Соль Бертини бесшумно скользила по лакированному паркету. Не как тень, потому что светила не могут стать тенями, но как сон наяву, безобидный, манящий, слегка светящийся как рождественская ёлка. Квартира была обставлена скромно, но со вкусом: преобладали кофейные цвета, на стенах висели дешёвые натюрморты, в углу стояло открытое пианино, с разбросанными вокруг нотами. На столике перед толстым телевизором снимки зародыша в животе молодой мамы. Соль велела себе не сомневаться. — Как он мог?! Как?! Только год прошёл со свадьбы и лишь два со смерти его предыдущей жены! Паскуда! Сукин сын! Ненавижу! Любовники лежали на кровати в узкой спаленке, голые, спящие; в воздухе противно пахло сексом. Она зарылась носом куда-то ему в ключицу; улыбалась. Он небрежно перекинул руку через слегка округлённую талию. Заставляя себя дышать ртом, чтобы сдержать рвущуюся наружу тошноту, Соль Бертини плавно подошла к изголовью кровати; в потной ладони она нервно сжимала маникюрные ножницы. Через час огонь сделал своё дело, обуглив трупы почти до неузнаваемости. Конечно, эксперты не заметили перерезанных артерий. Когда Соль вернулась домой, её мирно ждала кроха-падчерица: — Папа, скоа ве'нётся домой? — прокартавило дитя. — Нет, — вздохнула она, поднимая малышку на руки, — Нет, Бьянки, боюсь, что не скоро.