Переменная облачность

Шамал тихо выругался и потянулся ослабить галстук; к черту официальный дресс-код, к черту необходимость произвести хорошее впечатление — к черту всё! В конце концов, надо было выбирать место рандеву, где есть кондиционер, а не старенькую ветхую забегаловку, с одиноким ржавым вентилятором на зал в четыре метра площадью. Ресторанчик был не по-испански просторным, с большими длинными распахнутыми окнами от потолка до пола, на стенах с облупившейся синей краской слабенький морской бриз болтал ракушки на веревочках, колокольчики, какие-то дешевые стекляшки; они мерно бренчали, сливаясь звуком с шёпотом моря, успокаивали, убаюкивали. Но хоть окна, близость моря и наличие соды со льдом смягчали ощущение жары, они не спасали от духоты, не рассеявшейся даже в шесть вечера. Ещё бы! Испания, чертов август, Каталунья, глубинка. Но это неважно. Важно, что она опаздывала, а Шамал сидел в баре, и Шамал не может сидеть в баре и не выпивать дольше десяти минут, потому что, во-первых: это неправильно, во-вторых: несолидно, в-третьих: подозрительно, в-четвёртых: крайне подозрительно. Что может делать мужчина в выглаженном тёмном костюме в таком баре в Испании, самой её глубинке, в одиночестве, кроме как заливать своё горе на любовном поприще? Хитманам вообще крайне удобна солнечная родина конкистадоров: все офисные клерки ходят при полном параде, в белоснежных рубашках, выглаженных костюмах, отполированных ботинках, словно празднуя наличие рабочего места (и ведь есть из-за чего, уровень безработицы-то), поэтому мафиози в своём casual очень просто слиться с толпой. Шамал, например, почти даже не старался — надел костюм потемнее, завязал галстук, ну и причесался на всякий случай. Всё. И, тем не менее, она задерживалась. Шамал наигранно-страдальчески вздохнул и заказал ром с колой. — Что, сынок, — обратился к нему сосед лет шестидесяти, попыхивая трубкой, — бросила тебя шалава, а? — Бросила, — ещё раз горестно вздохнул Трайдент, готовясь бессовестно врать, — В койку к другому прыгнула. А уж я-то ей и секс, и деньги, и серенады! — Суки, они все такие, — мудро кивнул старичок, — Ты ей всё сердце, а она — р-раз! И под каблук. Не горюй, сынок. Как седина первая появится, прибежит, скулить будет, и ещё много кто засматриваться станет. Кровь-то у тебя горячая, южная, такие стареют долго, красиво. Шамал немного оторопел от такого совета, но на метафорический ус, однако, намотал. Покрутил немного на ладони граненый стакан, полюбовался на искры неярких ламп, пляшущих по тёмной жидкости, решительно отпил и довольно облизнулся; сладенько. — Скажи, отец, а ты трубку долго куришь? — неожиданно для самого себя поинтересовался Трайдент. — А то как же. — Бриаровую? — Бриаровую. Шамал хотел было спросить совета о том, какую трубку надо покупать начинающим, но тут его компаньон соизволила появиться в дверях, длинногая, кареглазая, с тёмными как ночь большими кудрями -испанка испанкой!- и в длинном греческом платье цвета желтой охры; собственно, по платью он её и узнал: — Мерсéдес! — расплылся Шамал в доброжелательной улыбке, выкладывая бармену на стойку ровную башенку монет. Старичок сбоку тихонько присвистнул и пробормотал что-то вроде "я смотрю у юнца всё уже схвачено". — Сезáр! — поманила та его лукаво пальчиком. Трайдент показушно поправил галстук и бодрой походкой направился к выходу; мужская часть посетителей бара проводила его крайне недовольными взглядами, только случайный собеседник спрятал за трубкой понимающую улыбку. Они в молчании прошли по мощеной дорожке мимо высоких кактусов и кустов спелой ежевики, повернули на людную набережную и встали возле мраморной изгороди, отделяющей поток живых масс от крутой скалы и шумного моря под ним. Оба стояли рядом и смотрели на горизонт. — Соледад Бертини, — прочистил горло Шамал, — вы желали воспользоваться моими услугами. — Да, — ответила она, — желала. Обратиться с этим могу только к вам, потому что другие вольные наёмники или недоквалифицированы, или переквалифицированы для этой работы, или я им просто не доверяю. В отличие от них, вас можно считать человеком чести. — Чести? — фыркнул Шамал, — Честь — это не выгодно. — Но вы обладаете галантностью и совестью. — Мадам, мне становится смешно; давайте перейдём к делу. А то меня начинают терзать смутные сомнения относительно "услуг". Я, в принципе, не против, но это немного не по моей специальности. Соледад недовольно поджала губы и по-детски дёрнула хитмана за ухо: — Ауч! — преувеличенно воскликнул тот. — В Семье Бертини сейчас нет Босса. Пока братья моего покойного мужа грызут друг другу глотки за мягкое чёрное кресло, мы с Бьянки находимся в постоянной опасности. Я хотела бы ... хотела бы нанять вас приглядывать за ней. — В няньки, что ли?! Шамал повернул голову к собеседнице; ему было абсолютно наплевать, что даже если шум моря заглушал слова, кто угодно мог прочесть разговор по губам. Соледад теребила пальцы и смотрела невидящим взглядом себе на туфли. — Нет, не в няньки, — пробормотала она, — и не в телохранители. Просто ... просто присмотрите за ней, прошу вас. У меня нет ни надёжных союзников, ни контактов в теневом мире, а она всего лишь девочка, хоть и прямая наследница. Если кто и будет помогать в её защите, так только в корыстных целях: затащат насильно под венец и ... и используют просто для .... для выведения потомства. — И сколько это займёт времени? — вылетело у Шамала перед тем, как он успел само предложение обдумать (опять двадцать пять и в те же ворота; вот же блядское благородство, да и пить надо меньше). — Где-то полгода, — Соледад перевела на него взгляд, полный невыплаканных слез и Трайдент мысленно выругался, причём грязно и долго; да, у него есть совесть, да, он джентльмен, буйвол всех раздери и, нет, он не может равнодушно смотреть на женское горе, не так воспитан. Он тяжело вздохнул, словно Атлас, на которого уронили небо и произнёс: — Я согласен. {}{}{} Бьянки тринадцать, и ей не очень хочется путешествовать; она хлопала дверьми, топала по паркету, выла в подушку от несправедливости и ходила злая-злая, то есть, находилась в состоянии переходного возраста, когда Соль Бертини передала падчерицу под опеку независимого мафиози. Это сопровождалось также закатыванием глаз, истериками "ты меня не понимаешь" и "ты меня не любишь", самобичеванием и ещё много чем другим. С Бьянки в тринадцать лет общаться было одно удовольствие. Но Шамал, как ни странно, быстро сообразил какой нужен подход к бунташному подростку — он не паясничал, говорил серьёзно и обращался с девочкой, как со взрослой (раз уж ей так сильно хотелось вырасти). — Я не буду ничего тебе приказывать и указывать, — сообщил он Бьянки в переполненном аэропорту, где Соль какой-то час назад передала ему с рук на руки падчерицу, — но будь готова отвечать за свои слова и поступки, потому что я за них расплачиваться не стану. Я не твой родитель, опекун или доверенное лицо. Ты для меня всего лишь компаньон, поэтому максимум, что от меня услышишь, это совет. — Который можно принять к сведению или проигнорировать? — поинтересовалась Бьянки. — Именно, — кивнул Шамал, — Жизнь — твоя и принадлежит тебе. Сама, думаю, сможешь определиться. Бьянки закусила губу и насупилась; смешная такая, нескладная, со слишком длинными ногами, ещё не успевшим вырасти туловищем и нулевой грудью, ещё не женщина, уже не ребёнок. И было видно, что она приняла простые условия сосуществования во время путешествия, было видно, что заинтересовалась. А это самое главное. {}{}{} Соледад Бертини не забрала Бьянки через полгода. И через год не забрала. А когда ей исполнилось шестнадцать, Шамал плюнул на все и повёз подопечную в Японию. — Зачем? — недоумевала Бьянки. — Есть одна женщина, — задумчиво произнёс Шамал, — Она как никто другой сможет научить тебя пользоваться Пламенем. — А ты? Он задумчиво потёр подбородок, глядя в небесный горизонт из иллюминатора; вид у него был странный, серьёзный; а потом резко развернулся к ней и, широко осклабившись, показал язык, язык с татуировкой: — Знание это настолько опасное, что мне, видите ли, нельзя! — весело сообщил Трайдент.