Переменная облачность

Гонщик появился в цирке неожиданно и, надо сказать, совершенно непонятно когда. Если спросить клоуна Пабло, то осенью, по словам укротительницы тигров Сильвии когда-то весной, а сам директор, Льюис Монтанера и Аризага, клялся и божился, что в конце лета, но доказать ничего никому не мог, потому что бумаги, в которых это было засвидетельствовано безнадежно затерялись в перевозных хаотичных архивах. Гонщику было девятнадцать; у этого черта были темные волосы, болталась цепочка из уха, а лицо было измазано темно-сиреневым, но один лукавый прищур угольных глаз заставлял покраснеть и немку, не знающую скромности в любовных делах, и заплывшую мамашу пяти детей, и даже её мужа, круглого лысеющего усатого бизнесмена. Скалл, так он себя называл. Просто Скалл. Но когда гонщик это произносил, то это звучало как 'Бонд. Джеймс Бонд' и не без основания. Просто-Скаллу никогда не удавалось быть Просто-Скаллом, хотя бы потому что такого мастера-на-все-руки давно Земля не носила: он мог запросто заменить любого члена труппы во время выступления. И клоуна-комика Пабло, и темпераментную укротительницу тигров Сильвию, и метателя ножей Георгия, и акробатов, и даже дрессировщика слонов Стронцио, оставаясь формально только каскадером. Его также называли Гонщиком, потому что он не вылезал из своего кожаного костюма для езды на мотоцикле, причем ни в жару, ни в холод. И выглядел Скалл при этом одинаково хорошо к зависти его коллег, у которых то зуб на зуб не попадал, то дым из ушей шёл. Еще одной загадкой относительно сиреневого каскадёра оставались его, так сказать, корни. Скалл без малейшего акцента говорил на нескольких языках, в том числе на японском и хинди, а вечный грим на лице мешал разглядеть как следует его черты внешности, поэтому члены труппы все мозги себе свернули в поисках ответов на свои вопросы. Укротительница тигров Сильвия, невероятная рыжая итальянка, в отчаянье попыталась соблазнить его, но тот оказался невозмутим, непоколебим и консервативен, мол, никакого секса перед свадьбой, донна Сильвия, и, прошу прощения, но все мои светлые нежные чувства умерли вместе с моей возлюбленной. Сильвия, в шелковом корсете и чулках, с тонкой талией и грудью четвертого размера, плакала как ребенок над печальной повестью о харизматичной полевой медсестре Ино, погибшей во время эвакуации госпиталя. Скалл даже спустя несколько месяцев продолжал оставаться главной энигмой скромного европейского шапито. Он одинаково дружелюбно и учтиво обходился с каждым, будь то директор, циркач, продавец билетов или уборщица, но все разговоры о нём самом каким-то образом никакого света на ситуацию не проявляли. Поэтому Скалла все считали хорошим и славным, но мутным. Директор Льюис Монтанера и Аризага уважал его, потому что каскадер своими смелыми выступлениями приносил реальные деньги, но и боялся из-за туманного прошлого и отсутствия информации. Кроме того, маленькая тринадцатилетняя дочь директора, Соледад Гарсия и Монтанера, уже давно строила глазки Гонщику и серьезно намеревалась выскочить за оного замуж где-то через три года. Директор, памятуя свою покойную жену, осознавал всю шаткость своего положения и… тихонько обдумывал выход из ситуации. Уволить Скалла из цирка было бы невероятно невыгодно и практически невозможно, хотя бы из-за той же чертовой Сильвии и милой дочери, сдружившихся с ним, да и труппа бы не поддержала. А как цирк, чьим залогом в первую очередь являлась демократия, Монтанера и Аризага позволить себе взять роль диктатора не мог. Поэтому, устав тратить нервы в одиночку на эту проблему, он позвонил шурину в Италию, который тоже на самом деле занимался чем-то мутным — Льюис даже не знал его профессию — но был вполне адекватным, приличным и любил хороший коньяк; Монтанера и Аризага как раз недавно ящик получил в качестве какого-то подарка. После нескольких долгих гудков подняли трубку: — Алло, — прохрипел шурин. — Здравствуй, Густаво, это Льюис. Не беспокою? — М, не особо, — значит, беспокоит; чёрт побери, как неловко, — давно ты не звонил. Как поживает малышка Соледад? — Это как раз по поводу неё… Она очень настойчиво пытается привить к себе одного из членов труппы. — Солли же вроде четырнадцать, нет? — Это ей совершенно не мешает строить свадебные планы и покупать кружевное белье, — мрачно сказал Льюис. В трубку какое-то время молчали. По ту сторону провода шурин вздохнул и потёр виски. Какие же всё-таки дьяволицы, эти женщины, столько проблем с ними, столько забот и нервов! Что мать, что дочь! Ну почему Соледад унаследовала темперамент его дорогой покойной сестры?! — Увольнение, как я понимаю, не вариант? — Спросил, наконец, Густаво. — Нет, слишком уж хороший у него номер. Да и парень сам ничего, добрый, — поспешно добавил директор на всякий случай. — Добрый, говоришь? Из пугливых? — Э, нет. А это важно? В трубку пошуршали бумагами. — Я могу устроить так, чтобы этот парень тебя и твою дочь больше не беспокоил, — протянул медленно шурин, — но тут выход из положения всего один. Возьмешь грех на душу? Бедный, бедный добрый простодушный Льюис вспомнил разбросанные по комнате дочери шелковые чулки и вырезанные статейки о сексе из глянцевых журналов, вспомнил наивный, пусть и лукавый, взгляд круглых карих глаз, вспомнил, что на смертном одре жены обещал драться не на жизнь, а на смерть за честь милой малышки Соледад и поэтому, сделав глубокий вдох, сказал, стараясь не выдать дрожь в голосе: — Возьму. — Славно, — вот так просто сказал ему шурин, будто только что не восторжествовал Мефистофель над очередной своей жертвой, будто только что они не обозначили подведение черты чьей-то жизни, — через месяц пьем коньяк во Флоренции за упокой твоего Амура. Его сердце навсегда останется в Барселоне. Ну, бывай, — и положил трубку. Льюис потной ладонью ослабил галстук на шее и сжал висящий на шнурке крестик. Как же, как же не хотелось становится убийцей, но, Мадонна, его дочь! Помилуй, Господи! Помилуй! _φ(･_･ В Барселоне зимой было совершенно не холодно: над нулём возвышались вечные двенадцать градусов, ветра не было, изредка шёл дождь. По городу бродить было более, чем приятно, время от времени останавливаясь на чашку чая и перекус; Скалла прекрасно устраивали такие прогулки (Сакуру и Иви тоже). Вообще, идея Кавахиры с цирком оказалась не такая уж и плохая: за четыре месяца новоиспеченный каскадер успел побывать в четырех странах соотвественно, и это было здорово. И труппа была ничего, и трюки на мотоцикле оказались не такими уж и страшными, и в роль Сакура вжилась довольно хорошо, памятуя академические лекции Морино Ибики о шпионаже: Создание правдоподобного образа и его поддерживание являются куда более важными частями миссии, нежели внедрение. Потому что с внедрением, чёрт с ним! Параметры задания постоянно меняются, и часто приходится импровизировать! Во время шпионажа вы не какой-нибудь Мурасаки Коширо, а вовсе даже Дайкоку Мейдзин, другая личность с не тем характером, отличающимся моральным компасом, различными привычками и манерой общения. Пока каждый из вас Дайкоку Мейдзин, вы перестаёте быть Мурасаки Коширо, потому что быть двумя людьми одновременно невозможно. Вам, малолеткам, нужно усвоить одну простую истину: в мире шиноби не существует психологических масок, он не настолько лёгок и прост. То, что вечно пьяные философы любят называть 'масками' это на самом деле всего лишь очередная грань человеческой личности. Знакомо кому-нибудь выражение, что в каждой шутке есть доля правды? Я к чему это говорю: в мире шиноби есть только две стороны. Свои-чужие, союзники-враги, там-здесь, Дайкоку-Мурасаки; нейтральными себе могут позволить быть только самураи, и распространяется данная сторона только на них. Если кто-нибудь из вас забудется и остановится по центру, тогда человечество по-своему расправится с нарушением. Ваше счастье, что попасть в такое положение крайне сложно. Сакура, будучи хорошей ученицей, запомнила этот урок, а потом не раз применяла его в жизни как, например, в этом случае. Скалл — это Скалл, Иви — это Иви, а Сакура — это Сакура. Три непересекающиеся разные личности. Иви задумчива, хрупка и романтична, эдакая вечная мечтательница в развевающемся платье с книжкой в руке и тенью загадочной печали в нежных чертах лица, а Скалл, Скалл в первую очередь мужчина с расправленными плечами, мальчишеской улыбкой, чувством юмора, импульсивностью и мудрыми жизненными приоритетами. А Сакура… образ Сакуры всё еще в трещинах, и не нашелся пока реставратор, чтобы их заделать. Если хочешь изобразить кого-то, будь этим кем-то. Золотое правило актёров. (Поэтому Скалл — только 'он', ни в коем случае не 'она') Каскадер шёл по тоннелям барселонского метро, когда почувствовал за собой слежку. Он и ранее замечал на себе глаза пассажиров и прохожих, но этого сталкера отличала знакомая тяжелая аура убийства. Забывшись, Скалл списал своего преследователя на стандартного маньяка, но когда Гонщик применил слабенькое беспечатное гендзюцу рассеивающее внимание на свою скромную персону, а аура так и не исчезла, то всё стало ясно. (На самом деле ничего ясно не стало, вот ни хрена. Кому в голову пришло его убивать? Зачем? И что у них за наёмные убийцы такие: совсем наёмные-наёмные или структурированные?) Скалл какое-то время поездил по барселонской подземке, совершенно не глядя, куда направляется, и следуя за потоком людей, но через какое-то время сие занятие наскучило, и он подумал, да ну к дьяволу, двое могут играть в эту игру, и отправился в парк на окраину столицы региона Каталонии. Парк этот был весьма солидным в плане территории и креативности, состоя из нескольких частей: романтической, домохозяйственной, лекарственной и лабиринта. И везде росли соответсвующие растения, что прибавляло качества. Кроме того, посреди всего комплекса возвышался небольшой симпатичный замок, находящийся на реконструкции… Короче говоря, это было тем самым местом, где можно было бы выпустить на волю всю свою креативность. Скалл изо всех сил старался ничем не выдать своё предвкушение. _φ(･_･ Новый день Ренато Синклера начался абсолютно так же, как и предыдущий. Проснувшись с первыми лучами рассвета (то есть не очень рано, зима всё-таки), он грациозно выскользнул из рук очередной женщины, с которой накануне обсуждал сакральную разницу между коньяком и виски, и бесшумно прокрался в туалет, где уставился на своё зеленоватое от похмелья лицо в дешёвом отельном зеркале. Дон Жуан, ухмыльнулся Синклер своему отражению. Отражение ухмыльнулось в ответ, и ни щетина, ни красные из-за лопнувших капилляров глаза не испортили его молодого манящего лица. Он набрал в грудь побольше воздуха и глубоко выдохнул; одновременно с легкими проснулось и жёлтое Пламя. Оно едва уловимо запульсировало возле сердца, пробежало по венам и артериям, наполняя сонный организм энергией солнца, мягко пробуждая. Ренато прикрыл глаза от удовольствия, как же он любил этот простой утренний ритуал. Синклер неторопливо побрился, надел вчерашний костюм, всё еще выглядящий словно после глажки, перепроверил оружие и аммуницию, подхватил пальцами шляпу и вышел вон. Во время завтрака на одной из Рамбл к нему подсел немолодой нервный человек с закрученным усами, всё прижимавший к себе свой кожаный портфельчик. — Мистер Монтанера и Аризага? — поздоровался Ренато, делая глоток своего café cortado. — Д-да. Имею честь говорить с мистером Смитом? Синклер мысленно скривился на такую простецкую фамилию. Неужели не мог Густаво выбрать позывной для миссии поэстетичней? Гражданским, разумеется, необходимо пудрить мозги ложными фамилиями, дабы те верили, что нанимают обычных наёмников, а не мафию, но почему именно 'мистер Смит'?! Аргх, раздражает. Монтанера и Аризага, довольно жалкий среднестатистический человечишко, торопливо и дрожащими руками вынул файл из своего портфеля и аккуратно протянул над столом. На Синклера из-под файла уставилась улыбчивая физиономия его жертвы. — Мне уже известно всё необходимое. Уберите. Это привлекает внимание. Директор цирка испуганно вздрогнул и запихал обратно всю найденную информацию о своём работнике: — Сколько я Вам?.. — Нисколько: я был должен Густаво. Пожелания? Монтанера и Аризага судорожно вздохнул: — Б-безболезненно, пожалуйста. — Хорошо, свободны. Директор цирка послушно встал и быстрой походкой завернул за угол, скрываясь из виду. Ренато цыкнул языком: — Как же раздражают эти гуманисты.