IX
Бонни вернулась на оперативную работу сразу же, как только полностью перевела дочку на молочные смеси и прикормы. Однако мать не хотела уезжать до того, как вернётся Стефани, и из-за этого чуть не возник конфликт с начальством, который замяла Беннер. Она была согласна, что не стоит в столь раннем возрасте уже оставлять ребёнка на попечение посторонних. Стефани приехала на неделю позже, чем должна была, так как миссия в Восточной Европе обернулась чуть ли не катастрофой, и грохнулась спать, пробормотав что-то вроде: «И я тебя, дорогая, позвони, как приедешь, позабочусь, не переживай». Конечно, Бонни огорчилась, ведь она рассчитывала хотя бы на одну ночь вместе после месяца разлуки, но лишать утомлённую жену отдыха ей не позволяла совесть, да и собственный график поджимал. Это был первый раз, когда после освобождения от гнёта Гидры Бонни согласилась поехать на задание в Россию, и на всякий случай из всех возможных напарников ей в помощь подрядили Романова, с которым в свободное время они обходили знаковые места двух столиц, съездили на рок-фестиваль под открытым небом, чуть не переспали и под конец заграничной гастроли припадочно хохотали над потоком шуток, который выплёскивали друг на друга, отмывая от крови и ошмёток квартиру «клиента». За мокруху их, конечно, отчитали, но что поделать, если другого выхода уйти живыми и довести дело до конца не было. Такова была официальная версия в рапортах, но про себя и в обществе доктора Беннер, которая всегда стремилась помочь коллегам, или Клем Бартон, от которой у него по определению не могло быть секретов, Романов отмечал, что можно было обойтись и без кровопролития. Бонни же не успела обрадоваться возвращению домой и возможности побыть наедине со Стефани, потому что оказалось, что Дори болела ветрянкой, что было странно, учитывая, что она родилась от двух суперсолдат, наделённых повышенным иммунитетом, которому до́лжно бы предаваться детям по наследству, а не успели матери вылечить дочку, как сначала у Стефани, а потом у Бонни начались критические дни, и в такие времена, если кому надо было встретиться с агентом Барнс, бедолага от греха подальше надевал бронежилет, наученный примером Коулсона, который в неподходящий момент решил поучить Бонни дисциплине. Из стены конференц-зала извлекли пять пуль, а одну так и не удалось из-за слишком сильной раздробленности. Коулсон не пострадал. В итоге всё время, что обе женщины провели дома, у них не оставалось ни сил ни желания на интимную близость, а потом Бонни опять услали на задание, на сей раз в Новую Зеладнию с Бартон, где им пришлось работать под прикрытием на слёте поклонников саги о Средиземье, и если лучница была до одури рада воплотить детскую мечту примерить образ эльфа, для Бонни это стало испытанием. — Напомни мне ещё раз, почему я Саурон? — спросила она, погромыхивая лёгким, но шумным и неудобным, наспех сколоченным Старк доспехом. — Потому что твою руку больше никак не замаскировать, — даже не пытаясь придать голосу сочувствия ответила Бартон, проверяя тетиву. — Смотри, колечки не перепутай. На время работы обручальное кольцо Бонни пришлось снять, но она упорно носила его на цепочке на шее вместе с армейскими жетонами, а на пальце у неё поблёскивала нелепица из желтоватого сплава с якобы эльфийскими письменами. Тоже работа Старк. Та ужасно завидовала Бонни, что это задание досталось ей, потому что, кажется, все Мстители, кроме «гостий из прошлого», обожали творчество профессора Толкина. Развесёлая фанатичная толпа косплееров раздражала и временами пугала агентессу, хотелось кому-нибудь пожаловаться, излить душу и хоть вечером в гостиничном номере расслабиться и отдохнуть в приятной компании, но Бартон непременно уходила на ночные мероприятия, на которые Бонни поклялась не совать носа, несмотря на предлагаемый бесплатный алкоголь, а дурацкая ни-туда-ни-сюда разница в часовых поясах делала невозможным общение со Стефани, оставляя в утешение разве что переписку, но ответы на сообщения всё равно приходили раз в сутки. Но, к счастью, на этот раз отпущенное на миссию время было короче, всё было сделано чисто и ловко, обошлось без жертв, но на пересадке в аэропорту в Лос-Анджелесе одеревеневшую, тяжёлую после многих часов, проведённых к кресле, и сонную Бонни перехватили сотрудники ЩИТа, выдали ей папку с информацией и новый билет и послали в Пакистан, вызволять заложников, которых группа из неизвестного числа террористов удерживала на заброшенном заводе, надеясь обменять их на новейшее оружие. Неожиданная смена планов так взбесила Бонни, что впервые за долгое время она дала волю внутреннему цепному псу — Зимнему Солдату и в одиночку сняла всех захватчиков, никого не оставив в живых. Улетела она так же быстро и безмолвно, как и прилетела, но, как обычно после подобных выбросов агрессии, несколько дней проходила в полном трансе, если и разговаривая, то односложно и на русском.X
После Пакистана Стефани уговорила Фьюри дать Бонни небольшой перерыв, зато вызвалась взять что-нибудь на себя, мол, насиделась, отдохнула, пора снова в бой. Дождавшись, чтобы Бонни оклемалась и начала подпускать к себе кого-то, кроме жены, Стефани поручила заботу о ней Беннер и полетела в Ирландию, откуда регулярно звонила домой, делилась впечатлениями от разудалых старожил местных пабов, печальной красоты каменистых пейзажей и удивительного культурного наследия. Бонни в свою очередь вернулась в нормальное русло, во время разговоров с друзьями много улыбалась, смеялась и сюсюкалась с Дори. Дочка начала ходить и сказала первые слова, когда матери не было рядом, и когда Бонни узнала об этом и обнаружила, что Стефани даже не догадалась записать эти события на видео, она устроила супруге грандиозный разнос, но это уже было позади, и оставалось только развивать походку и речь девочки. Когда Романов поинтересовался, будет ли Бонни учить дочку русскому, бывшая наёмница так на него глянула, что все вопросы отпали. После возращения Стефани зачем-то решила завести собак, но оказалась самой безответственной хозяйкой на свете, больше внимания уделяя работе, чем питомцам, так что выгуливавшая, мывшая и кормившая их Бонни за неделю-другую утомилась так, что валилась с ног от усталости, но всё равно пыталась проявлять знаки внимания жене, изощряясь в кулинарии и одеваясь непривычно женственно или соблазнительно. Стефани, всегда отличавшаяся не столько тугодумием, сколько наивностью, едва успела понять намёк до очередной командировки, и ночь перед отъездом Бонни в Орегон они провели вместе, и разомлевшая и плохо соображающая после пылких ласк жены Стефани, точными, будто отрепетированными движениями, довела Бонни до вялого вымученного оргазма и довольно быстро заснула, сначала обнимая любимую, но потом откатившись на другой бок. Бонни дождалась, пока сон Стефани окрепнет, потом незаметно оделась и выскользнула из кровати, босиком отправившись на балкон курить. Она никогда бы не сказала этого вслух, но очень редко в постели со Стефани Бонни покидало чувство, что это происходит только потому, что Стеф не хочет обидеть жену отказом и отвечает на ласки, чтобы не остаться в долгу. Поездка в Орегон закончилась успешным завершением миссии и арестом за незаконный отстрел дичи, когда, в очередной раз поддавшись депрессии, Бонни решила, что лучше порешить несколько птичек, чтобы перестраховаться от пускания пули себе в лоб. Приехавший выручать агентессу Коулсон только неодобрительно покачивал головой, косился на пистолет, лежавший поверх сумки на заднем сидении, а Бонни с ухмылкой глядела на торчащий из-под ворота рубашки знакомый бронежилет. По пути Бонни всё-таки решила поговорить со Стефани об их отношениях, но продуманная глубокомысленная беседа превратилась в громогласный скандал, когда вместо жены Бонни застала дома Беннер, а та сказала, что Стеф уехала на задание и поручила ей заботу о Дори. Нет, лично против доктора Бонни ничего не имела, более того, из всех коллег в первую очередь Беннер она доверила бы дочку, но вот Стефани ей было, что сказать, и в первую очередь по поводу того, что она не удосужилась предупредить об отъезде или посоветоваться на предмет допустимости оставления ребёнка на чьё-то чужое попечение в целом. Когда Капитан вернулась домой, причём в таком хорошем настроении, будто ожидала счастливо-сентиментального воссоединения, как в кино, на неё с порога обрушилась волна гнева и упрёков, а потом ссора разошлась так, что задрожали стёкла в квартире, и в конечном итоге переросла в драку с переворачиванием мебели и битьём посуды. Но по счастью распалённые раздоры имеют обыкновение превращаться в распалённые примирения, причём Стефани пришлось привязать Бонни к батарее, чтобы та не переборщила с сопротивлениями и на самом деле никого не покалечила. Когда обе женщины выпустили пар, настала пора убирать погром, и хотя большая часть улик была скрыта, вернувшаяся к ужину из гостей Дори не смогла не заметить отсутствие на столе привычного сервиза. Через неделю супруги снова разъехались на разные задания, оставив дочку под ответственность Романова и Бартон, и раньше закончившая работу Стефани решила по пути домой проведать Бонни, всё ещё возившуюся с оффшорной сетью на Кубе. Едва взглянув на дело, Стефани тут же выявила суть загадки, но её предложение помощи Бонни отвергла, хотя и деликатно, а не как обычно с оскалом и возмущением, мол, не настолько она беспомощная и глупая. Она была просто благодарна, что Стеф была сейчас рядом, что можно было на кого-то свалить готовку, когда ответ на какой-нибудь вопрос вертелся уже на кончике карандаша и не хотелось упускать зацепку, и что жена не требовала к себе внимания и не путалась под ногами, а будто чувствуя, когда Бонни больше всего была нужна поддержка, молча обнимала её или сажала к себе на колени, легко поглаживая по голове и плечам. Но по-прежнему она никогда не целовала первой, по-прежнему в её взглядах и жестах не было видно влечения и желания, и Бонни всё хотела и порывалась спросить, почему это так, зачем Стефани связалась с ней и не отпускает, если для неё на самом деле это ничего не значит, но не решалась. Боялась потерять, боялась вдруг обнаружить, что ей самой от Стеф были нужны только её внимание и тело, сжимала кулаки и ждала удобного момента, чтобы расположить любимую к интимной близости, понимая, что слишком задеревенела, чтобы как-то иначе проявлять глубину чувств, слишком зачерствела и охладела душой. И вот эти огненно-ледяные отношения связывали их несколько лет, пока Бонни наконец не поставила вопрос о перерыве, не сорвалась и не уехала.XI
Период социофобо-патии под лозунгом «не хочу никого видеть, оставьте меня в покое, я овощ» прошёл очень быстро, и редкие визиты коллег по мстительному ремеслу стали для живущей отшельником Бонни как бальзам на душу. Вскоре после того, как Дори пошла в школу, наведались Романов, которого никто никогда не звал полным именем Никита, ограничиваясь лаконичным Ник, и Клементина Бартон, ненавидевшая своё имя, для друзей сокращённое до Клем. Этим летом самая красивая и обсуждаемая (после Бонни и Стеф) пара ЩИТа наконец решила узаконить отношения из-за непредвиденной беременности. Решили, что лучше не рисковать абортом, так как возраст был уже немолодой, и это мог быть последний шанс, учитывая к тому же сферу деятельности обоих родителей. Бонни и Клем весь вечер разговаривали про тяготы беременности, и про уход за детьми, и просто за жизнь, пока Никита развлекал Дори игрой в карты и прятки. — А Стефани в Европе, — будто невзначай бросила Клем. Бонни поджала губы. Последний раз их переписка закончилась на повышенных тонах, потому что они друг друга не так поняли, и с тех пор телефон упорно молчал. — Она у всех, кто у тебя бывает, расспрашивает, как ты, — намекнула лучница. — Я как бы в ваши дела не лезу, но, может, вам уже пора перестать дурью маяться? Вы друг друга не видели два года почти. Позови её. — Стефани знает адрес и знает, что я её всегда жду, она не маленькая, у неё есть своя голова на плечах — разберётся, что куда и как. — О, да, она разберётся, — фыркнула Клем. — Вообще, последнее китайское предупреждение вам обеим: не определитесь со своими отношениями до нашей свадьбы, будете обе подружками невесты в коротких розовых платьях. Да-да, не закатывай глаза. И на во-от таких вот каблуках, чтобы не убежать. А потом запрём вас где-нибудь, пока не помиритесь. — Мы не ссорились, мы просто… — Бонни вздохнула, очень захотелось наконец с кем-то поделиться. — Я правда не знаю, что мы делаем. Понимаешь, когда мы первый раз поцеловались, я сразу решила, что мы вместе на века, начала придумывать наше совместное будущее, хотя, конечно, знала, что в те времена нам ничего хорошего не светит, а Стефани — она всегда была реалисткой, и мне иногда кажется, что она не может поверить, что теперь всё по-другому, и теперь всё, что у нас есть, вдруг никто не придёт забирать. В общем, это просто Стефани, я не знаю, как это ещё объяснить: она всё, что я могла бы пожелать, но у меня такое ощущения, что она не то, что мне нужно. Как будто я хочу её любить, но получается как-то поверхностно. — Ты дура, да? Вы с ней вместе выросли, прошли войну, сотню раз спасли друг другу жизнь, а потом столько бились над тем, чтобы зачать Дори… — Да, но в Стеф как будто два разных человека. То она меня слишком сильно любит, то вообще, как чужая. А после Гидры, когда она почти вся иссякла, пока ставила меня на ноги, я то чувствую себя в долгу, то мне кажется, что Стеф слишком настрадалась в попытках вернуть то, что имела, чтобы наслаждаться этим, то — что я перегибаю палку и пытаюсь сделать наши отношения слишком семейными и одомашненными, но ведь она вроде всегда этого и хотела, да и мне в радость… И да, я уже всем пожаловалась на свои проблемы, кроме самой Стеф. — А можно я ей всё это перескажу, раз ты стесняешься? — Клем улыбнулась и погладила Бонни по руке. — Как бы тебе сказать, Стеф считает, что ты очень хорошо подстраиваешься, и это действительно так, но. Она выразилась примерно так: она хотела, вернув тебя, всегда тебя опекать, чтобы ты не знала забот и забыла об ответственности, но ты перехватываешь эту инициативу, и Стеф от этого теряется, и ей начинает казаться, что ты пытаешься, чувствуя себя ей обязанной за спасение, вопреки своим желаниям, обеспечить её тем, чего она всегда хотела, при этом в погоне за чем-то глобальным, упуская из виду насущное. Вот. — Тебе книги писать надо, излагаешь, как Толстой. — Кстати, отличный перевод, мы все зачитываемся. Так вот. Что мне сказать Стефани? И да, ты мне по гроб жизни будешь должна, а наша с Соколом ассоциация пернатых официально заявляет, что мы вам не почтовые голуби. Бонни смотрела в сторону, пытаясь понять, что делать дальше. Она столько раз у себя в голове проигрывала различные разговоры по душам со Стефани, которые могли бы в одночасье всё наладить, но всегда боялась, что выйдет не так, как она планировала, а только хуже, что вскроются какие-нибудь недомолвки и страшные тайны, что всё, с таким трудом создаваемое и бережно лелеемое, обратится пеплом и развеется по ветру воспоминаниями, которые потом стеной встанут между неубиваемым прошлым и шансом на новую жизнь. Да ну к чёрту! — Скажи ей всё, и больше не будем об этом, — Бонни решительно встала. — Тебе в твоём положении пить нельзя, а можно я немного опою Ника? — Да ради Бога, ты же знаешь, как я люблю ваши пьяные русские песни. До рождения Дори совместные попойки уроженца последних лет СССР и ветеранши Второй Мировой Войны обычно заканчивались игрой в «кто кого перепьёт», исполнением классики русского рока наперебой и перетаскиванием бессознательных тел на пригодные для спанья поверхности, но в этот раз Бонни и Ник чинно пропустили по стаканчику виски, а потом будущие родители погрузились в машину, Клем села за руль, и они поехали обратно в Нью-Йорк. Бонни, чуть более счастливая и спокойная, чем обычно, помыла посуду, почитала дочери на ночь сказку и, махнув рукой на приличие, завалилась на диване в гостиной смотреть очередной порекомендованный Старк сериал и продолжать плодотворное общение с виски. На полубутылке и пятом эпизоде решила остановиться и по обыкновению пошла курить на террасу. Было темно, хоть глаз выколи, в кронах деревьев и кустах шептал ветер, стрекотали сверчки, где-то перекликались ночные и морские птицы. Но за исключением этого стояла первобытная тишина, и Бонни почти слышала стук своего сердца. Прошедший день казался остаточным образом, закравшимся в сознание из другой реальности. Бонни не помнила, что такого судьбоносного успела сказать или сделать, но была уверена, что грядут серьёзные перемены, и почему-то чувствовала себя очень молодой. «А ведь мне больше ста лет, какая глупость», — подумала она и затушила сигарету. Сегодня ей спалось особенно хорошо.XII
Когда Стефани было десять лет, её постигла очередная беда: девочка заболела тифом, и с обычной безнадёгой в голосе доктор сказал, что малышке не жить. Но мать не сдалась, обегала всех знакомых и незнакомых врачей, спустила все сбережения на лекарства, не спала ночами, ухаживая за дочерью, и взяла на работе неоплачиваемый отпуск, чтобы не отходить от драгоценного чада ни на шаг. Лучшая подруга Бонни прибежала в дом Роджерсов в первый же день, как Стефани не появилась в школе, зная о слабом здоровье Стеф и не желая оставлять ту в болезни одной. Но миссис Роджерс поспешила выпроводить девчушку, боясь, что та заразится. Сама будучи не в себе от страха и переживаний, на взволнованные вопросы Бонни она сбивчиво твердила, что всё будет хорошо, и обещала непременно дать знать, как только Стефани пойдёт на поправку. Но Бонни пришла и на следующий день, и через день, и в итоге Саре пришлось позволить ей сидеть у входа в комнату и рассказывать Стеф о новостях в школе и читать вслух книжки. На пятый день болезни закончилось самое важное лекарство и, взяв с Бонни слово, что та не будет близко подходить к больной, миссис Роджерс наспех оделась и побежала в аптеку. Препарат был редкий, не везде можно было его найти, так что пробегать пришлось долго, и больше всего Сара боялась, что не успеет вовремя, а Бонни не сможет помочь Стефани, если той станет хуже. А Бонни невозмутимо нарушила обещание, отложила книгу, подошла к кровати Стефани и легла рядом с ней. — Бонни, ты… Ты чего? Ты же заразишься! — слабым голосом попыталась образумить подругу Стефани. — Ничего я не заражусь! — фыркнула та. — А так тебе теплее будет. И вообще, прикосновение лечит, говорят. Я по тебе очень скучала до сих пор. Мне очень хочется, чтобы ты знала, что я буду рядом, что бы ни случилось, до самого конца. Потому что ты — самое ценное, что у меня есть, я бы никогда и ни на что не променяла нашу дружбу. Я бы скорее сама умерла, чем позволить тебе. Так что ты лежи, и ничего не бойся. Ты поправишься, мы с тобой ещё, ух! У нас вся жизнь ещё впереди. В объятиях Бонни Стефани задремала, и во сне у неё постепенно стал спадать жар. Бонни пролежала рядом с подругой, пока не заслышала в коридоре шаги вернувшейся миссис Рджерс, и поспешно вернулась на пост, перелистнула несколько страниц и продолжила читать с наугад выбранной строчки. Сара не стала будить дочку. Дотронулась до её лба ладонью и, почувствовав, что температура опустилась, а дыхание выровнялось, мысленно возблагодарила Бога. Вскоре она отправила Бонни домой, потом всё-таки подняла Стеф, которая спросонья выглядела даже какой-то посвежевшей и сознательной, по сравнению с несколькими днями лихорадочного бреда, дала ей лекарство, обмыла её, и уложила спать снова. Ночь прошла спокойно. Бонни будто оттянула болезнь. Стефани, словно по волшебству, пошла на поправку и при врождённой слабости встала на ноги едва ли не быстрее, чем от природы здоровый человек. Миссис Роджерс даже не знала, на что списать такое везение, если не на Божью длань, и так радовалась исцелению дочери, что не обратила внимания на то, что Бонни вдруг перестала приходить проведать больную подругу. А когда Стефани вернулась в школу, домой она принесла странную весть: Бонни не было и там. Тогда с разрешения матери Стеф наведалась в гости к однокласснице, но мистер Барнс её не пустил, сказав, что Бонни больна. Стефани терялась в догадках и нелепых предположениях, по своему обыкновению начала волноваться, не нашла ли Бонни ей замену, устав ждать Стеф назад, но та вдруг объявилась, и все ахнули. Бонни оттянула болезнь в прямом смысле слова, на себя. Вскоре после того вечера у Стефани Бонни залихорадило, и с огромным трудом найденный врач поставил неутешительный диагноз: тиф. Отец лечил Бонни как мо, старшая сестра и её жених все свободные деньги передавали на лекарства девочке, и в итоге Бонни пошла на поправку, но сама она считала, что порошки и микстуры тут не при чём. Сила воли и ответственность за Стефани не позволили бы ей уйти на тот свет и оставить любимое подзащитное чудо в одиночестве на расправу несправедливому миру. Бонни, обычно румяная и кукольная, исхудала, побледнела, да к тому же ей остригли роскошные волосы. Сидя в классе и слушая дразнилки, она не подавала виду, что её это задевает, но когда они со Стеф шли домой, она расплакалась. — Ну скажи, скажи. Скажи, что я ужасно выгляжу, что похожа на мальчишку. — И вовсе не похожа, — утешающе возразила Стефани, прижимая подругу к себе. — А если бы и была, всё равно ты была бы моим мальчишкой, самым дорогим и любимым. Мне всё равно, как ты выглядишь. Ты полюбила меня за самоотверженность и доброту, так вот, я люблю тебя за то же. — Мы с тобой две неудачницы, — с усмешкой всхлипнула Бонни. — Повод это исправить. Вот увидишь, мир о нас ещё заговорит! И в приподнятом настроении они пошли дальше грызть гранит математической науки. Первый раз по-настоящему, по-взрослому поняв, что смерть существует и прячется за каждым углом, только и поджидая Стефани в свои сети, девочка вдруг испугалась, что и правда не успеет поделиться с миром единственным, что, как ей казалось, не валится у неё из рук и что она не портит своим прикосновением. Стеф часто чувствовала себя такой бесполезной, что рисование виделось ей неповторимой возможностью что-то привнести в мир и оставить в истории хоть какой-то след. Поэтому она собрала все накопившиеся рисунки и устроила для мамы, Бонни и её папы небольшую выставку. Бонни, первая открывшая талант подруги, смотрела на разложенные по дивану листочки с такой гордостью, будто была матерью национального героя, получающего награду, а мистер Барнс не находил слов, чтобы описать восхищение работами маленькой Стеф. Сара только качала головой и пыталась сообразить, как же дать ход таланту дочери. В апреле того года сестра Бонни вышла замуж и в скорости переехала с супругом в другой штат. А пятнадцатилетний Джим бросил школу и стал пропадать из дому. Потом он исчезнет совсем, и отец так и не узнает, что он попутался с бутлегерами, гангстерами и сутенёрами. Накопив денег, мальчишка перебрался в Сан-Франциско, а там через пару лет его арестовали вместе с небольшой бандой во время ограбления, всплыли подробности тёмного прошлого, а там вскрылись и содомские наклонности. Юношу на несколько дней бросили в тюрьму на потеху заключённым, а потом, измученного и сломленного, публично повесили. Где упокоилось его тело так и неизвестно, и остаётся лишь надеяться, что хотя бы дух получил прощение и вечный покой.