XIII
Когда Бонни и Стеф перешли в среднюю школу, состав класса немного изменился: несколько девочек ушли, появилось несколько новых лиц, а ещё теперь они занимались с мальчишками в одном кабинете. Бонни заявила, что это отличная возможность начать с чистого листа и подружиться с кем-нибудь ещё. Стефани не то, чтобы была категорически против, да и не было у неё права что-то запрещать подруге и навязывать ей свою волю, но очень хотелось как-то объяснить, что она слишком стесняется посторонних, что ей сложно сходиться с людьми, и уж тем более не готова она кому-то ещё раскрывать душу. Вместо этого она выдавила улыбку и сказала Бонни, что это отличная идея и она будет очень рада. Обрадованная, что ей дали зелёный свет, Бонни побежала знакомиться с новичками, а Стеф осталась рисовать. Вдруг на страницу упала чья-то тень. Стефани вздрогнула и поспешно захлопнула тетрадь, обернулась. Над ней стоял симпатичный конопатый мальчишка. – Прости, что напугал, – он улыбнулся и протянул руку для пожатия. – Меня зовут Питер, мне очень понравилось, как ты рисуешь. Можно посмотреть? – Нет, – Стефани густо покраснела от смущения и руки не подала. Но поняла, что это грубо и добавила. – Оно не готово. – Тогда потом покажешь. Ты не сказала, как тебя зовут. – Стефани! – раздался голос Бонни и та подбежала к парте. – Что такое? Он тебя обижает? – наклонившись к подруге, Бонни гневно зыркнула на мальчишку. – Нет-нет, – Стефани пристыженно замотала головой. – Это Питер. Он только хотел посмотреть на мой рисунок. – Оу, – Бонни распрямилась и посмотрела на незваного визитёра с прищуром. – Очень приятно, Питер. Я Джейн, и если ты обидишь мне Стефани, всыплю по первое число, усёк? – Усёк, мэм, – парень приложил руку к невидимой фуражке, а потом обратился к Стефани. – Так покажешь потом рисунок? – Да-да, хорошо, – нервно кивая, пообещала Стеф. Питер улыбнулся, иронично отдал честь Бонни и отошёл к своей парте, наверняка чувствуя на спине её прожигающий взгляд. Сев, он достал и портфеля книгу, обложку которой издалека было не рассмотреть, и стал читать. – Глянь-ка, грамотный, – фыркнула Бонни и заняла своё место рядом со Стеф. – Видишь там за первой партой девочку? Это Молли, она дочка директора, поэтому её никто не любит. Я предложила ей большую перемену провести с нами, ты не против? – Нет, я рада, – ответила Стеф, надеясь, что её голос звучит не слишком разочарованно. – Тогда, может, Питера тоже позовём? – Он что, тебе понравился? – насупилась Бонни, выражая одновременно неприязнь и ревность. – Ты что, нет, конечно! – воскликнула Стеф. – Ну, просто он не похож на остальных мальчишек – мне кажется, ему тоже одиноко… – Отлично, будет нас компашка изгоев, – хохотнула Бонни. – Ну хорошо, вот и будет он Д’Артаньяном, а мы – тремя мушкетёрами. Но рисунки я смотрю первая. На большой перемене Стефани решительно, но на дрожащих ногах подошла к парте Питера и позвала его к девочкам в компанию. Тот просиял, захлопнул книгу, но взял её с собой во двор. Бонни и Молли сидели на скамейке, и когда подошли Стеф и Питер, Бонни встала и сама их представила. Потом Стефани пустила по кругу рисунок, и Бонни с обычной авторитетностью назвала его шедевром, Молли согласно покивала, а Питер присвистнул. Потом они болтали, при этом Питер и Бонни всё время обменивались колкостями, а застенчивые Стеф и Молли старательно молчали, пока их не спрашивали. Но Молли, пожалуй, была чуть-чуть гибче и не так робела, как Стефани. По дороге домой Бонни размышляла, может ли из этого получиться толк. – Даже не знаю, мне как-то непривычно. Так хорошо было только вдвоём, можно было шутить над тем, что только мы понимаем, а им придётся всё объяснять. Как думаешь, может, не стоит нарушать традицию? Будем «спина к спине у мачты», м? – А мне понравилось, – даже почти без вранья сказала Стефани. – Молли милая, да и Питер тоже. Ты когда-нибудь видела мальчишку, который не дразнится? – Тоже мне, не дразнится! Будет выпендриваться, я ему надаю тумаков, так и знай. – И тогда все точно будут думать, что ты мальчишка до тех пор, пока волосы не отрастут. – Не напоминай, – вздохнула Бонни. – Приходи, кстати, завтра ко мне? Договорившись о встрече, полпути они прошли вместе, как обычно говорили о своём, новых друзей больше не упоминали, а потом разошлись по домам. Стефани старалась не думать о переменах, которые произойдут теперь в жизни, Бонни не могла решить, правильно ли она поступает или нет, но ни одной так и не хватало духу признаться другой, что специально кого-то привлекать к ним в компанию было если не плохой идеей, то как минимум несвоевременной и неправильно воплощённой. Но всё-таки дружить теперь стали вчетвером.XIV
О своём намерении снова жениться мистер Барнс сказал сначала детям, а потом – Саре Роджерс. Та от души одобрила выбор приятеля, и на День Благодарения собрались вшестером. Тогда ещё появлявшийся дома Джим смотрел на будущую мачеху исподлобья, но припугнутый отцом никаких едких комментариев и пошлых намёков не отпускал. Не знавший, где сын понабрался ругательств и хамства, мистер Барнс просто обещал ему всыпать ремнём и промыть рот с мылом, если тот хоть раз ляпнет что-нибудь при отце. Несмотря ни на что Джим всегда продолжал уважать и любить папу, поэтому к угрозе прислушался, повторять дважды не пришлось, но это вовсе не значило, что про себя он не перебрал весь словарь матерщины для описания своего недовольства ситуацией. Ему, как и Бонни, миссис Роджерс нравилась куда больше молоденькой холёной учительницы, да и финансовая сторона вопроса его волновала, коль скоро он уже знал цену деньгам. Свадьба состоялась поздней весной. Старшая дочь вместо себя прислала открытку с поздравлениями. Девушка была уже на приличном сроке беременности, боялась дальней дороги и вообще всего на свете, зато супруг недавно получил офицерский чин, так то молодая семья не голодала. Гостей на свадьбе было немного и в основном со стороны невесты. Старушка-мать пригрозила немолодому тестю, что если тот не будет беречь её золотце как зеницу ока, она его со свету сживёт, а потом до красна трепала по щекам Джима и Бонни, и парень презрительно смотрел на каргу с высоты немаленького уже роста. Позже Бонни осторожно прошептала Стефани, что ей казалось, что брат просто прикончит бабушку. Невеста смущалась, краснела и рыдала от счастья в объятиях миссис Роджерс, с которой успела подружиться, дети приглашённых на свадьбу гостей скучали и зевали, только Стеф пыталась наспех рисовать что-то в блокноте, подаренном мамой на Рождество. С праздничного ужина разъезжалось уже под вечер, и хотя новобрачные приглашали Роджерсов переночевать, Сара всё-таки не решилась злоупотреблять гостеприимством Барнсов, а Бонни потом целую неделю ходила в школу, прикалывая к платью различные цветы из пойманного букета невесты. Первые полгода отношения мачехи и падчерицы не складывались. Бонни была неразговорчива, не принимала помощь и стала часто отпрашиваться ночевать к подруге. Джим тоже частенько пропадал, но его поведение никого уже не удивляло, а вот о разладе с девочкой молодая жена грустила. Отец предложил на лето поехать всей семьёй попутешествовать, но Бонни отказалась, и только заметив в глазах мачехи слёзы, добавила, что это потому, что она не хочет бросать Стефани одну. Мистер Барнс тогда разозлился, сказал, что дочь не может всё время прикрываться заботой о подруге, тем более, что у Стефани есть собственная мать, и тогда отцу Бонни ответила уже более честно, что ей кажется неуместной подобная трата денег. А потом она решила поговорить с мачехой и почти искренне сказала, что ей бы очень хотелось, чтобы родители побыли в своё удовольствие наедине, поэтому почему бы им не поехать только вдвоём, тем более, что Мисс Ли, то есть, Дженни (мачеха просила называть её хотя бы по имени, если не мамой) наверняка не бывала за пределами Нью-Йорка. В итоге, семейство так никуда и не отправилось, потому что Бонни было бы не с кем оставить («Мы не можем так напрягать Миссис Роджерс, это даже невежливо просить её об этом»), но с бывшей учительницей Бонни всё-таки начала постепенно сближаться, и потом сказала Стефани, что та даже очень мила и приятна, но всё равно не так, как Сара. Стефани же доработала несколько рисунков, начатых на свадьбе и подарила их Барнсам, вызвав поток умилённых возгласов молодой жены. Присутствие в доме женщины начало благотворно сказываться на Бонни, но только внешне. Её причёска стала аккуратнее, одежда чище и глаже, никто больше не видел, чтобы у неё болталась пуговица или расползалась дырка на чулке. Но несмотря на это и на то, что волосы Бонни отросли уже достаточно, чтобы её не принимали со спины за мальчишку, когда она на выходных шастала в штанишках, девочка сохранила с детства живший в ней пацанский дух, любила корчить рожи, не по-девичьи агрессивно разговаривать и пинать во дворе камни-мячи, чем вызывала смех всех мальчишек, кроме Питера, который и сам становился иногда посмешищем, за то что водил дружбу с самыми непопулярными девчонками в школе, не плевался, готовил уроки и не променивал бережно приготовленный матушкой ланчи на всякий мусор, который под видом вещей первой необходимости втюхивали старшие ученики. Молли оказалась чем-то похожа на Стефани. Казалось, у неё была аллергия абсолютно на всё, она ужасно боялась участвовать в спортивных играх, особенно с мячом, и любила вышивать. Но, как и Бонни, она обожала сказки, и иногда казалось, что Молли живёт в каком-то своём мире, когда она задумавшись смотрела вдаль и её бледно-розовые пухлые губы шевелились, будто она проговаривала все свои мысли. После нового года молодая миссис Барнс взволнованно сообщила мужу о беременности, и именно после этого исчез с концами Джим. Отец иногда с горечью предполагал, что он слышал этот разговор и решил своим уходом избавить семью от материальных проблем, однако куда лучше было бы, если бы он просто устроился на работу, потому что без него скучали и сам отец, и младшая сестра, так во многом бравшая с надоедливого брата пример.XV
Когда после череды неудачных экспериментов по скрещиванию яйцеклеток Бонни всё-таки удалось забеременеть, доктор Брин Беннер торжественно отобрала у пациентки сигареты и закурила сама, откатившись на другой конец лаборатории с довольной физиономией и обещанием выдвинуться на Нобелевскую премию. Директор Фьюри скрепя сердце предложила Бонни декретный отпуск, но та упёрлась рогом и продолжала работать, избегая разве что заданий, начинённых каскадёрскими трюками и спецэффектами, но на пятом месяце, выполняя работу со Стефани в Греции, всё-таки попала в переплёт, и пришлось полазать по горам без страховки и пострелять среди руин. Стефани потом так и не определилась, что беспокоило её больше: вред, нанесённый объекту мирового наследия, или сохранность плода. В любом случае, последний раз позволив Бонни съездить на задание в Техас на восьмом месяце, потом Стеф посадила жену почти что под домашний арест, обложив её схемами для шитья и вязания, вышивками и кулинарными книгами и едва ли не бегала вокруг неё с опахалом, пока Бонни не начала упражняться в метании кухонных ножей в подвижную мишень. Стефани, конечно, едва не материлась, пересчитывая дырки в деревянных поверхностях в доме, но всё же радовалась, что они были не в чьих-то телах, и главное – не в теле Бонни. Как ни странно, «эти девять месяцев», которыми обычно пугают молодых неопытных будущих родителей, для двух суперсолдат оказались чуть ли не лучшим временем в жизни, потому что возвращавшаяся с миссий Бонни почти буквально срывала маску уверенности и твердости, растекалась по кровати или дивану и, как кошка, требовала любви, заботы и ласки, которые Стефани была более, чем рада ей предоставить, наконец-то воплощая мечту всецело заботиться о Бонни, как та заботилась в детстве о ней. Ну и потом, Стефани просто нравилось чувствовать себя в ответе, она всегда так и представляла их с Бонни будущую жизнь в сороковых: Бонни выйдет замуж, родит ребёнка и будет заботиться о нём, а Стефани будет заботиться о Бонни. Сейчас получалось даже лучше, ведь нигде на горизонте не маячил непонятно зачем нужный и откуда взявшийся в этих планах муж. Доктору Беннер Нобелевскую премию давать отказались, пока она не предоставит в доказательство успешности процедуры здорового ребёнка, и Бонни взвилась, заявив, что, при всей признательности, будущее чадо не музейный экспонат и не подопытный кролик, и тем более не стоит предавать слишком широкой огласке, что у Капитана Америка ребёнок от Зимнего Солдата. Достаточно, что весь ЩИТ был в курсе и делал ставки, родится ли мальчик или девочка, и это при том, что бедная Брин сто раз повторила, один раз даже по громкой связи, что у двух женщин физически не может быть сына, но не помогло. А ещё почему-то каждая сотрудница, имевшая ребёнка, считала своим долгом посоветовать Бонни, чем лучше питаться, какой соблюдать режим дня, как спать, что носить и какую слушать музыку. Бонни дышала сквозь сжатые зубы, и наконец решила, что если она не хочет быть уволена за стрельбу в рабочем помещении и нанесение тяжких ранений сотрудникам, стоит обратиться за помощью к начальству. В итоге, всех мамаш ЩИТа собрали в спортивном зале, и Коулсон почти умоляюще потребовал, чтобы беременную наёмницу оставили в покое, приведя в качестве аргумента её послужной список. Единственная пропустившая лекцию и посмевшая поучать Бонни мадам поплатилась вывихом плеча. Роды у Бонни начались по пути на очередное обследование, а машина как назло застряла в пробке. Запаниковавшая, кажется, хуже самой роженицы Стефани не нашла лучшего решения, чем обратиться за помощью к Старк, и через пять минут Железная Леди в полном обмундировании примчалась на помощь, взяла Бонни на руки и в прямом смысле слова полетела с ней в больницу. У работавших в ту смену врачей появилась история для потомков из разряда «нарочно не придумаешь». Бонни стоически переносила боль, стараясь не ассоциировать новый мучительный опыт с теми, что впечатала в её память Гидра. Акушеры недоумённо переглядывались и твердили пациентке, что кричать можно и даже нужно, но та только мотала головой, искусала в кровь губы и случайно погнула левой рукой металлический каркас койки. Откуда ни возьмись, возможно, что и в морфийном бреду, явилась Брин, разогнала врачей и взялась за роженицу сама. Уставшая бороться Бонни попросила сжалиться и сделать ей кесарево, но доктор отказала и велела часто дышать и тужиться. Бонни всё-таки раскричалась, и вдруг всё её существо пронзила ненависть к этому ребёнку, и к Стефани, и ко всем друзьям, которые так поддерживали их и были так добры уже столько лет. А потом это мрачное презренное чувство сменилось страхом и отчаянием, и она надрывно начала звать Стеф, как звала её на лабораторном столе доктора Золы, когда на короткое мгновение просыпалось сознание. Бонни уже почти ничего не видела от застилавшего глаза пота, но ей показалось, будто тёплая, нежная и родная ладонь сжала её руку, и вдруг всё кончилось. Вернулись свет и звуки, пропало ощущение, что кто-то рвёт тело на куски, осталась только тупая ноющая боль в конечностях и низу живота. Первым Бонни увидела белый потолок, потом – напуганное, но влюблённое лицо Стефани, а потом будто заворожённую Брин с ёрзающим розово-кровавым комочком на руках. – Дай! – сипло попросила Бонни и потянулась к ребёнку, и Брин дала. Мать прижала к себе крохотное, немытое ещё дитя, пачкая одеяло и рукава больничной рубашки. На сморщенном личике открылись глаза, странно похожие на кукольные, и в их выражении и цвете было столько от Стеф, что Бонни не поверила, как даже на миллисекунду могла вообразить хотя бы подобие ненависти к этому созданию, пускай и измучившему и истерзавшему её. Стефани присела рядом с женой на койку и дрожащей рукой погладила ребёнка по голове. В палате стояла пугающая тишина – прооравшийся после появления на свет младенец выжидающе молчал, переводя серьёзные, совсем взрослые глаза с одной матери на другую. Брин прокашлялась. – Если что, то у вас таки девочка. – Конечно, девочка, – со слезами счастья на глазах отозвалась Бонни. – Это Дороти. – С чего вдруг Дороти? – возмутилась вдруг Стефани. – А потому что ты – Трусливый Лев, а я – Железный Дровосек и с помощью вот этой вот Страшилы Мудрой (Бонни кивнула на Брин, которая снисходительно закатила глаза) мы поведём её по дороге, вымощенной жёлтым кирпичом в Изумрудный Город ЩИТ, где правит великий и ужасный Волшебник Фьюри. – А Старк, видимо, летучая обезьяна. Пойду передам ей радостную новость. Сидит, бедная, в приёмном покое, ждёт, волнуется. А к вам медсестра должна прийти, ребёнка обмыть и осмотреть. Но что-то мне подсказывает, что за здоровье её не стоит переживать, слава Менделю. С этими словами доктор Беннер удалилась, а через пару минут и правду пришли медсёстры оказать должный уход роженице и новорождённому. – В следующий раз рожаешь ты! – крикнула Бонни на прощание, когда её увозили из палаты. Как раз зашедшие в коридор Беннер и Старк синхронно схватились за головы. – Не знаю, как ты, – сказала изобретательница, – а я второй раз не переживу. Доктор в ответ только солидарно кивнула.XVI
Первые полгода после родов были похожи на время беременности, только живот не мешал спать и наконец стало можно бегать по утрам и стрелять по банкам на заднем дворе дома, разумеется, с глушителем, чтобы не пугать соседей. В остальном Бонни продолжала наслаждаться жизнью и заботой Стефани. Правда, ночные эстафеты до люльки и обратно и препирательства, чья очередь вставать, оказались не вымыслом киношников, и обе матери заработали себе знатные синяки под глазами, а Стефани ещё и на коленках, когда споткнулась о собственный щит и со всего маху грохнулась на пол, попутно раскокав настольную лампу и стационарный телефон. Замену обеспечили Мстители, мол, подарок новоиспечённым родителям. Поголовно все обожали Дори и не могли упустить шанса потискать младенца. Бонни старалась не ревновать, но давалось это трудно, особенно когда дело доходило до Романова и Бартон. – А вы бы и своего могли родить, – говорила она, забирая утомлённую вниманием дочку у жалостливо ноющей Клем. – Точно, пусть рожают сына, поженим его на Дори, вот наконец и побратаемся с советскими товарищами. – Старк, ты хоть в курсе, что СССР уже давно как нет? – Бонни только качала головой и раздражённо щипала переносицу, забирая у Дори очередную слишком высокотехнологичную игрушку, подаренную Железной Леди. – А я как Холмс – храню в памяти только то, что нужно для работы. – Сохрани там пожалуйста полный перечень того, что я с тобой сделаю, если в руках у моего ребёнка ещё раз окажется что-то, изрыгающее огонь, производящее электричество и трансформирующееся в колюще-режущее оружие. – Бонни, серьёзно? Ты читаешь ей на ночь «Сильмариллион»? – восклицала Брин. Очаровательная вакханалия восторга и умиления, почти ежедневно творившаяся дома у Стефани, постепенно начинала доканывать Бонни, да и потом, она небывало быстро полностью восстановилась физически и морально и уже очень хотела вернуться к работе, но и Брин, и Стефани считали, что ещё рано, разве что Брин с медицинской точки зрения, а Стеф из общей чрезмерной заботе о жене. – Я больше не могу, пора переводить её на смеси, – жаловалась Бонни, в очередной раз садясь кормить дочку грудью. – Клянусь, если всё моё хозяйство годам к сорока обвиснет, пойду к Беннер, пусть ставит имплантаты, и ты меня не остановишь. Конечно обе женщины понимали, что всё это были шутки, но подтрунивать друг над другом, тем более в вопросах внешности, было чуть ли не любимым делом. Но Бонни прекрасно знала, что если уж Стефани её любит, то такую, как есть (опыт периода реабилитации после Гидры отлично это иллюстрировал), а Стефани всегда могла отличить, когда Бонни говорила серьёзно, а когда начинался сарказм, и была спокойна, уверенная, что всегда сможет вовремя остановить или переубедить подругу. Но к сожалению в вопросах ухода за ребёнком это не действовало. Бонни устала сидеть дома, ей надоело чувствовать себя фарфоровой куклой, с которой поголовно все сдувают пылинки, да и Фьюри, несмотря на женскую солидарность и радость за сотрудниц, скрытую под маской беспристрастности, начинала намекать, что ЩИТ недосчитывается своих лучших сотрудников (Тор, как известно, являлась, когда считала нужным, и просто вызвать её, как кого-то из Мстителей земного происхождения, было невозможно). Поэтому, получив от доктора Беннер при первой возможности добро на начало прикорма, Бонни быстренько свела на нет кормление грудью, немного подтянула уровень физподготовки и вернулась в строй, радостно встреченная коллегами.