XVII
Стефани, Бонни и Молли начали созревать примерно одновременно, но в разном порядке. У Бонни первой появилась грудь, которой она очень стеснялась, и по глупости девочка пыталась затягивать её бинтом, натиравшим кожу и стеснявшим дыхание. Грудь от этого болела только сильнее. У Молли первой начались месячные, и она с ужасом рассказывала подругам, что подумала, что умирает. После этого Бонни порадовалась, что отец женился и у неё появилось какое-то подобие матери, которая должна была рассказать о всех ожидающих девочку изменениях в организме. Стефани поначалу не замечала за собой ничего необычного, была всё такая же худенькая и плоская, но как-то утром надевая рубашку, она обнаружила, что та мала ей в плечах. У Стеф в первую очередь выросли кости, причём довольно быстро, и поэтому болезненно — по ночам у Стефани часто ныли ноги. Но этот процесс остановился так же резко, как и начался, а росту у Стефани почти не прибавилось. К тринадцати годам добравшись до жалких метр-пятьдесят с хвостиком, в последующие года она не выросла ни на сантиметр. Из всего тела округлиться решили только бёдра, почти поравнявшиеся с плечами, а грудь набухла чисто символически, Стефани едва удавалось подобрать бюстгальтер по размеру. Но внешние изменения девочек не шли ни в какое сравнение с тем, что творилось в их духовном мире. Бонни, будучи самой внимательной к тому, что происходит вне их круга общения, давно с насмешкой замечала, как другие девочки ластятся к мальчишкам, а те краснеют, дразнятся вдвое грубо и пытаются их оттолкнуть, очень подобным поведением напоминая Джима в этом возрасте, но если повадки пропавшего брата казались маленькой Бонни забавными и нелепыми, в других мальчиках и с точки зрения взрослеющей девушки они казались убогими и гадкими. Если какой-то девочке удавалось похитить у мальчишки поцелуй, подержать его за руку или уговорить поднести портфель до дома, все остальные барышни в завистью скрежетали зубами, а потом начинали расспрашивать, как оно было, а парни дружно хохотали, причём с таким звуком, будто кто палкой бьёт по жестяной крыше, показывали пальцем и на время изгоняли подкаблучников из братства. Мальчики тоже изменились, стали раздаваться вширь и вытягиваться ввысь, у них грубели голоса и от некоторых неприятно пахло, но это закончилось быстрее всего, видимо, после того как отцы объяснили сыновьям, что с ними происходит и что с этим делать. Стефани, которая раньше автоматически считала красивыми всех девочек, кроме себя, вдруг как будто прозрела и стала выделять в их внешности отдельные детали, которые украшали хозяек. У кого-то была осиная талия, у кого-то пышные ресницы, у кого-то, например у Молли, красивые сочные губы. Но по-прежнему Стефани казалось, что только Бонни сочетает в себе абсолютно все параметры красоты, и если это можно было подтвердить тем, что только над ней не потешались мальчишки, когда она входила в класс, то Стефани была права. Грустно было только, что от этого Бонни стала немного зазнаваться: смотреть на всех из-под томно приопущенных век, чрезмерно изящно выгибать шею и запястья, ходить подчёркнуто женственно. Стефани, конечно, улыбалась от радости, видя, как восторженно смотрят на неё покорённые мальчишки, и слушая, как она звонко смеётся над их шутками, но ей было немного грустно от того, что наконец настал тот момент, что подруга от неё отдаляется. И тут впервые она по-настоящему обрадовалась, что рядом были Молли и Питер. Питера общая мальчишеская эпидемия, кажется, коснулась в меньшей степени, самое радостное было, что он единственный смотрел на Бонни не как на королеву красоты, а всё так же как на верную подругу, и они со Стефани частенько вместе делали уроки и ходили домой, когда Бонни не могла задержаться, так как была нужна мачехе по хозяйству, и Питер всегда защищал Стеф, если из подворотни выходили бродячие собаки или пьяные бродяги. Однажды Питер подрался сразу с двумя старшеклассниками, которые хотели отобрать у них карманные деньги и, по словам Питера, который потом перевёл их разговор с пацанского сленга на нормативный английский, сделать что-то нехорошее со Стеф. Несколькими хорошо поставленным ударами он припугнул верзил достаточно, чтобы те отстали, а восхищённая Стеф попросила показать ей эту технику. Отец Питера был одноруким морпехом и очень удивился, когда сын привёл в гости девочку, похожую не иначе как на куклу, которая почти с порога попросила научить её драться. Он сначала наотрез отказался, потом со смехом пытался узнать, зачем такой красавице понадобилось махать кулаками, но под конец поддался на уговоры очаровательной крохи и показал ей несколько простых приёмов. Стеф теперь ходила смелая и гордая, уверенная, что впредь Бонни больше не нужно будет её защищать, а лучше — она сама станет оберегать подругу. Если раньше по критерию женственности три девочки распределялись от меньшего к большему в последовательности: Бонни, Стефани и Моллли, теперь Бонни ушла вперёд, а Молли оказалась между ней и Стеф, причём и в буквальном плане тоже. Спокойная, застенчивая, мягкая и нежная Молли хотя и не могла заменить обожаемую царственно-прекрасную Бонни, оказалась Стефани ближе духом и характером. Она сочиняла небольшие рассказы, а Стеф рисовала к ним иллюстрации. Бонни об этом не знала, потерявшаяся в вихре кокетства и всеобщего восхищенья. Только однажды она застала их за созданием очередной истории, притворно обиделась и потребовала показать, как будет готово, причём обязательно ей первой, а не Питеру, который, пока ещё по росту оставаясь ниже Бонни, смотрел на неё снизу вверх глазами преданного пса, и Стефани поняла, что Питер влюбляется, и приревновала. Но очень похожий взгляд она начала замечать у Молли, когда та смотрела её рисунки или просто молча шла с ней рядом, когда они иногда касались руками, и это казалось настолько уместно и правильно, что Стефани даже предположить не могла, что за этим кроется что-то, что в будущем приобретёт запретный и роковой оттенок.XVIII
Высокая, стройная, не по возрасту изящная Бонни стояла наклонившись возле люльки маленькой сестры. Той было всего несколько недель, и чувствовала она себя прекрасно, а вот роженица испытывала лёгкое недомогание и попросила Сару Роджерс по дружбе зайти осмотреть её. Стефани напросилась идти вместе с матерью, и пока в одной комнате шла диагностика, две девочки присматривали за младенцем. Стояла страшная тишина, только из-за стены доносились приглушённые голоса женщин. Стефани перебирала пальцами, глядя на них, а Бонни буравила нечитаемым взглядом колыбель. Вдруг она встала, подошла и наклонилась к ребёнку. Стефани, которой в первые же минуты показалось, что Бонни не в восторге от сестры, напряглась и приготовилась если надо кричать или отбивать младенца. Но Бонни ничего не делала, всё так же молча стояла, облокотившись о перильца и чуть опустив голову. — Это же надо, — вдруг сказала она, — какими мы все уродливыми рождаемся. Пойди, глянь. Стефани покорно подошла и тоже заглянула. На белой простынке лежал кулёк, похожий на кокон, и в верхней его части розовело кругленькое сморщенное личико с жидкой тёмной чёлкой на лбу. Ребёнок спал, зажмурившись и нахмурившись, и шумно сопел маленьким носиком, похожим на кукольный, едва поднимающимся над лицом. — Отец говорит, что она вся в него, — полушёпотом пробормотала Бонни. — Я вот не понимаю, как он определяет. По-моему, какой-то скукоженный фрукт с глазами, ни одной чёткой линии. А глаза, кстати, как у Дженни, карие. Папа говорит, что вырастет, будет моей копией, только кареглазой. Нет, ну ты посмотри, какая гадость! На личинку похожа, вот увидишь, как проснётся, так и заелозит. Ни за что никогда не стану рожать. — Зачем ты так про неё, — сочувственно вздохнула Стефани. — Она же сейчас как котята, беспомощная, глупая, не понимает ничего. Ну страшненькая, но ты сама говоришь, мы все такими на свет появляемся. Но котят же ты жалеешь и ласкаешь. А она чем хуже? — Котята шелковистые, мурлычут, а она какая-то резиновая, хнычет всё время, спать не даёт. И подгузники менять – фу! Нет, никогда не стану детей заводить. Стефани вздохнула и протянула руку к младенцу, погладила по едва опушившейся волосами голове. Краем глаза она видела, как Бонни скорчила рожу. — И никакая она не резиновая, — фыркнула Стеф. — Если она тебе так не нравится, давай домами меняться. Мне вот она очень милой кажется. — Ну уж нет. Это мой крест, мне его и нести. Я же обещала Дженни, что буду ей во всём помогать, вот и буду. А ты своей маме нужна, — Бонни немного помолчала, покусала губу, и уже более мягким тоном сказала, —, но знаешь, ты всё-таки приходи ко мне почаще, а то так одиноко иногда. Молли временами заглядывает, но это не то, она только сидит, читает или пишет. А ещё Питер приходил. Стефани чуть не подпрыгнула: такой новости они никак не ожидала. То есть, Питер, конечно, был их общим близким другом, но он всё равно оставался мальчишкой, и впустить его в свой дом, где срываются маски и обнажаются мысли, Стефани бы не решилась никогда. Её вообще удивляло, как Бонни так непосредственно, безо всякой напряжённости общается с парнями, едва ли не ближе, чем с девчонками. У Питера недавно стали наконец появляться друзья своего пола, и они радостно принимали Бонни в свою компанию, сидя вокруг неё кружком, как подданные у ног королевы. Стефани иногда хотелось их всех разогнать, обнять Бонни покрепче, чтобы ни сантиметра тела не осталось без контакта, и не выпускать, пока все не оставят её в покое, не дадут перевести дух и наконец-то ссутулить плечи. У Бонни был врождённый сколиоз, но с тех пор, как она начала светиться красотой и обаянием, Стефани видела, как она вся дрожит, стараясь держать спину ровно. — Знаешь, это так дико, — выпалила вдруг Бонни, — я ведь никогда не думала, что буду, как эти дуры, влюбляться в мальчишек и бегать за ним хвостиком. Хотя бы потому, что они того не стоят: мнят себя прекрасными принцами и ждут, чтобы мы восхищались их крохотными мышцами и дурацкими шутками. Их очень приятно в этом плане за нос водить, кстати. Но вот Питер. Ты же помнишь, как он мне не нравился, потому что приставучий такой был и хлипкий. А вырос — вежливый, деликатный, заботливый. Он когда в гости пришёл, принёс фруктов и цветы. На клумбе у кого-нибудь сорвал наверняка, но всё же. Ох, Стеф-Стеф, мне кажется, я влюбляюсь в Питера. Стефани вспыхнула от стыда, будто услышала то, что для её ушей не предназначалось, или как если бы Бонни громко и смачно выругалась. Но на самом деле она ощутила очень странный укол ревности, но не столько к самой Бонни, сколько к тому, что она не боится признавать своих чувств и озвучивать их. И тогда Стеф собралась с духом и сказала тоже: — А я в Молли. Бонни нахмурилась и с ироничной усмешкой посмотрела на подругу. — Не говори ерунды. Как ты можешь влюбиться в девочку. Это всё моя вина, — заявила она вдруг. — Это я тебя совсем забросила со своими амурами, вот ты и начала всякую чушь несусветную придумывать. Вы же с Молли — как близнецы, какая уж тут любовь. Но решено, с завтрашнего дня для меня на первом месте снова ты и только ты. Стефани с притворным энтузиазмом кивала, делала вид, что смущена и не претендует на безраздельное внимание Бонни, и с восторгом выслушивала их планы на следующую неделю. А потом к ним постучалась Сара, сказала, что с Дженни всё хорошо, просто она переутомилась, и позвала Стефани домой. Дружба вчетвером превратилась в нечто несуразное. Всем вместе им было неловко; в компании из трёх девушек Бонни всё время старалась как-то перетянуть на себя внимание Стефани и занавесить Молли, которую раньше так любила и опекала, тенью; когда собирались вместе Стеф, Бонни и Питер, у Стеф было такое ощущение, что она лишняя, что мешает какому-то очень важному процессу, что она примесь в воде и никак не даёт ей профильтроваться, а Бонни силилась одинаково развлекать и Питера и Стеф, но с обоими выходило слишком наигранно, нарочито и расторопно; Стеф и Молли в основном разговаривали о будущих совместных творениях и смущённо смотрели друг на друга, когда во время прогулки случайно сталкивались руками; Бонни глядела на Питера с мучительной тоской, всё надеясь, что он догадается, что значат её взгляды, приглашения в гости, просьбы помочь и благодарности, когда она брала его за руку или даже обнимала;, но когда они были вчетвером Бонни и Стефани обе пытались делать вид, что друг для друга они на первом месте, и каждой удавалось убедить в этом другую, и голова шла кругом от высоты, на которую вознеслась верхушка слоёного торта вранья, недомолвок и притворства, а потом подруги расходились и надеялись, что одна нигде не застукает другую с третьим.XIX
Лазать и карабкаться Бонни научилась, ещё когда впервые подружилась с мальчишками. На деревьях свой навык Бонни продемонстрировала ещё в начальной школе, когда они со Стефани снимали застрявшего на ветке кота. А вот в окно Бонни впервые влезла в тринадцать, правда тоже к Стеф. Та опять болела чем-то заразным, и миссис Роджерс наотрез отказалась пускать Бонни к больной подруге, памятуя предыдущий случай, так что Стефани лежала в своей комнате и скучала, за три дня начитавшись, кажется, на год вперёд. Вдруг ей показалось, что она слышит стук в окно. Приподнявшись на локтях, Стефани чуть не вскрикнула, когда увидела на отливе растрёпанную и раскрасневшуюся Бонни. Забыв болезнь, Стеф выскочила из кровати и поспешно распахнула окно, впуская подругу в комнату. — Ты совсем с ума сошла? — шёпотом воскликнула она. — Хорошо, второй этаж, а если бы выше? А если бы упала? — Ну не упала же, — пожала плечами Бонни, распуская волосы и переплетая косу. — У меня для тебя две новости, хорошая и плохая, — с какой начать? — С плохой, — решительно ответила Стефани. — Прости, я целовалась с Питером. — На одном дыхание отрапортовала Бонни. Стефани потеряла дар речи и от удивления приоткрыла рот. То есть, она знала, конечно, и о чувствах подруги, и догадывалась, что Питер должен быть к ней неравнодушен, судя по его взглядам, и логически предполагала, что однажды всё этим и закончится, но не сейчас, а потом, когда они уже будут взрослые, лет в шестнадцать. Бонни закончила заниматься волосами и осматривать платье на предмет грязи. — Ты погоди, ещё рано расстраиваться, — продолжала она. — Я тебе сейчас расскажу, как это случилось. Я настолько вбила себе в голову, что влюблена в него, что на день Святого Валентина нарисовала и подбросила ему открытку. Питер спросил у Молли, кто из нас это сделал, а она напугалась и ответила, что точно не она и не ты, потому что твой рисунок он бы узнал сразу, а ей как бы и не за чем, ну, а у Питера включилась логика, и он пошёл ко мне. Правда, странно, что он не учёл, что у нас в классе ещё дюжина девочек, ну ладно. Мы с ним несколько раз гуляли, держались за руки, он угостил меня конфетами, а потом мы смотрели закат, и он меня поцеловал, а я стояла, думала, и понимала, что это приятно, конечно, и Питер сам очень хороший, но такое ощущение, что целуюсь я с братом. Нет, ты не подумай, я с братом не целовалась, но это было бы странное ощущение, так? Вот и тут так же. И я ему об этом сказала, а он мне радостно ответил, что тоже на самом деле ничего ко мне не испытывает, просто не хотел обижать, а потом он мне кое-что рассказал, и это якобы хорошая новость, — Бонни театрально раскинула руки. — Та-дам! Он сказал, что ему нравишься ты. За время рассказа едва успевшая прийти в себя Стефани снова была ошеломлена, и на этот раз настолько, что дыхание у неё перехватило уже буквально, и она стремительно принялась искать ингалятор. Бонни с сочувствием ждала, пока Стеф восстановит дыхание, присев на кровать. Когда Стефани пришла в себя, она тяжело выдохнула и опустилась рядом. — Ну что, хорошая новость? — спросила Бонни, поглаживая напряжённую спину подруги. — Прости пожалуйста, что я тебе ничего раньше не рассказывала, но я хотела сначала сама разобраться, ну и вот. — И что мне теперь делать? — растерянно спросила Стеф, едва не плача. — Присматривайся к нему, замечай его знаки внимания и не будь такой букой, а то ощетинилась, как дикобраз, и шарахаешься ото всех, даже от меня. Я уже сколько тебя не обнимала? А ну, иди сюда! Бонни крепко прижала к себе Стефани и услышала, как колотится её сердце. Отругав себя, что так взволновала подругу, Бонни разжала руки и повлекла Стефани на кровать, сама легла рядом. — Ну скажи, он тебе хоть нравится? А то, может, я зря ему сказала действовать? — Бонни усмехнулась, бегая глазами по бледному смущённому лицу Стефани. — Не знаю, но он милый, всегда ко мне хорошо относился. — Ну ничего, ничего, поживём увидим, доживём — узнаем, и останется только выжить, — Бонни приподнялась, заслышав за дверью шаги. — Полезу-ка я обратно, а то меня и родители заждались, наверное. Бонни поспешно забралась на подоконник и юркнула вниз. Как только её голова скрылась из виду, Стефани закрыла окно и легла обратно в постель, раскрыв книгу. Как раз в этот момент зашла Сара, которой показалось, что она слышала голоса. Стефани едва успела накрыть одеялом забытую Бонни заколку. По возвращении в школу Стеф действительно стала приглядываться к Питеру. Он и в самом деле был к ней внимательнее, чем обычно. Всё время приносил какие-нибудь маленькие подарки, носил её портфель, даже писал какое-то подобие стихов. Стефани первая взяла его за руку по пути домой. Бонни тем временем снова сблизилась с Молли и частенько размышляла вслух, как здорово будет, когда Питер и Стефани поженятся. Молли только кивала, про себя ревновала и пыталась свыкнуться с тем, что Стеф теперь интереснее с мальчиком, и из солидарности не отталкивала Бонни, которой, так ей думалось, тоже было тяжело расстаться с Питером. Или же со Стефани. Молли так и не могла до конца разгадать эксцентричную, но таинственную Бонни, тем не менее она ей определённо нравилась не меньше всегда понятной и открытой Стефани. Стефани впервые поцеловалась на свой тринадцатый день рождения, когда Питер, явившейся к ней домой, упросил Сару под его ответственность отпустить Стеф смотреть фейерверки. Тогда Стефани в полной мере поняла, что имела в виду Бонни, говоря про ощущение поцелуя с братом. Но всё равно она всё лето прогуляла с Питером, по-дружески держась за руки и иногда обнимаясь. А потом семья Питера переехала, и осенью он в школу не вернулся. Какое-то время он писал бывшим подругам, но это тоже быстро прекратилось. Стефани грустила только по его комплементам её рисункам и тому, как он мог носить её на руках, когда она подворачивала ногу или у неё кружилась голова. Последний раз Бонни случайно встретит его в Италии. У Питера будут седые волосы, сломанный нос, выбитый зуб и множество шрамов. Они просидят у костра до рассвета, поговорят много о детстве, коротко — о взрослой жизни, и утром разъедутся в разные стороны, на прощание обменявшись портсигарами. Через несколько часов, достав из него папиросу, Питер закурит последний раз в жизни.XX
Бонни определённо нравился XXI век. Нравились одежда, музыка, иногда кино, архитектура, технологии и люди. А ещё ей очень понравилось, что когда она случайно застала вместе Антонию Старк и её секретаршу Пеппер и стала извиняться и обещать, что никому не расскажет, Старк ехидно ответила, что все и так знают, и продолжила целовать блондинку. На тот момент Бонни уже вернула все воспоминания, и поэтому перед ней встал очень серьёзный вопрос. Она обегала всю башню в поисках Стефани, нашла её в тренажёрном зале, занимающуюся борьбой с Романовым, бесцеремонно вклинилась между ними, отвела Стеф на пару шагов и со всей накопившейся страстью и горечью впилась в её губы. Романов только присвистнул и, что-то пробормотав, ретировался. Две женщины потеряли счёт времени, и когда Бонни всё-таки прервала поцелуй, она не была уверена, был ли всё ещё день, или уже вечер. Стефани покраснела, тяжело дышала, у неё расширились зрачки, и в глазах определённо читалось желание. — Пока я не начала трахать тебя прямо здесь, ответь на два вопроса, — Выдохнула Бонни. — Почему ты не сказала, что теперь это можно, и почему заставила меня сомневаться в том, что ты всё ещё меня хочешь? — Я-я-я… — замялась Стеф. — Я не знала, что ты, что мы… — Понятно, маразм, — подытожила Бонни. — Дура ты. Можешь не переодеваться. В лифт, быстро. Как только двери закрылись и Стефани нажала их этаж, Бонни припечатала Капитана к стене, навалившись сверху всем телом, и снова поцеловала подругу, одной рукой обняв её за талию, а другой сжав грудь, сорвав с губ Стефани лёгкий стон. Лифт остановился подозрительно рано, и когда любовницы оторвались друг от друга, они увидели застывшего от изумления Коулсона, из рук которого начали сыпаться документы. — Нам наверх, — тяжело дыша произнесла Бонни и в пояснение подняла указательный палец. Коулсон только покивал, и сквозь сужающуюся щель между дверьми лифта было видно, как он наклонился за рассыпанными бумагами. Всю дорогу по коридору до комнаты Стеф и Бонни целовались, то и дело перехватывая друг у друга инициативу, и познакомились с каждым метром стен, регулярно в них врезаясь. В порыве страсти они сбили торшер, скинули на пол постельное бельё и подушки и каким-то образом отправили лифчик Бонни на люстру и ботинок Стефани на шкаф, но первый секс за семьдесят лет безусловно того стоил. Когда тем вечером они выползли на общий ужин, Старк встретила их понимающей ухмылкой, а Коулсон потом ещё неделю краснел при встрече, как звезда на плече Бонни. Они ушли в достаточно рутинную жизнь. Будучи на разных заданиях, звонили друг другу и писали глупые романтичные сообщения, по воссоединении ходили гулять держась за руки, в обнимку смотрели кино, спали в одной кровати и несколько раз в неделю занимались любовью. На публике Стефани была достаточно сдержана в проявлении чувств, иногда только обнимала подругу, но обычно когда Бонни первая шла на контакт, зато дома могла горячо прижать к себе, усадить на колени и поцеловать в шею. Но первый шаг к интиму всегда делала Бонни. Даже в сто лет Стефани оставалась застенчивой и до последнего целомудренной, но после получаса ласк с неё слетал последний слой благонравия, и чёрт возьми, стоны Стефани определённо потеснили боевые приказы на пьедестале любимых звуков, которые Бонни от неё слышала. Но на первом месте всегда оставался искренний и чистый смех, который Бонни и теперь слышала из уст Стефани, когда ей удавалось удачно пошутить. Так продолжалось довольно долго, пока на Землю не обрушилась очередная глобальная катастрофа, и все Мстители не бросились спасать мир. Сверкали выстрелы, громыхали взрывы, звенело разбитое стекло и скрежетал покорёженный металл. На пол-октавы взлетевшие от напряжения женские голоса докладывали обстановку и выкрикивали команды в коммуникаторы, а Романов просил так не орать, а то у него уши кровью изойдут. Стефани и Бонни оказались отрезаны от остальных вражеским кольцом, ближе всех к эпицентру нападения; Стеф срывая связки требовала подкрепления, с винтовкой наперевес Бонни пошла на прорыв, разбила оцепление, в последний момент увернулась от падающего куска здания, едва услышала истеричный приказ остановиться, но вопреки ему Бонни всё-таки прорвалась к командному пункту нападавших, захватила всё руководство и уничтожила коммуникативную антенну. Сражавшиеся с Мстителями роботы мгновенно обмерли и попадали на землю, как фишки домино. В тот день Бонни получила самое большое количество похвал и ругани в смешанном виде, а когда на стол Фьюри легли все рапорты и Мстители разошлись по домам, мыться, зализывать раны, чинить костюмы и заливать шок кто каким алкоголем, Стефани, вслепую срывая с Бонни форму, не разрывая распалённого поцелуя, затащила её под обжигающе-горячий душ и, закинув ногу любовницы себе на бедро, впервые инициировала близость. Потом девушки переместились на кровать, не заботясь о том, что мокрые волосы не пощадят подушки, и Стефани, задыхаясь от усердия, прорычала на ухо Бонни, захлёбывавшейся стонами: — Когда я говорю сидеть смирно, отстреливаться и ждать подкрепления, ты молчишь в тряпочку и выполняешь приказ, ясно, солдат? Стефани прикусила мочку уха Бонни, и та буквально всхлипнула, едва выдавив что-то вроде: «Так точно, Капитан», — и запрокинула голову, открывая для поцелуев и укусов Стефани шею. Стефани почти не замолкала, продолжая говорить о том, как ей не хватало Бонни, как она всё время винила себя за её мнимую гибель, и что она готова вцепиться в глотку любому, кто хоть пальцем тронет её девочку. Бонни чуть не плакала от наслаждения, которые дарили разливавшиеся по телу волны удовольствия, даруемые ласками, и слова Стефани. Впервые она давала понять, что Бонни принадлежит ей и только ей, что ей можно ничего не бояться и ни о чём не думать, потому что Стефани сама обо всё позаботится. В ту ночь они единственный раз обменялись устными признаниями в любви. — Скажи, что женишься на мне, Стеф, — взмолилась Бонни. — Пожалуйста, я так тебя хочу, скажи, что женишься. — Женюсь, — прохрипела осипшим голосом Стеф. — Хоть завтра, женюсь, выгравирую на кольце своё имя, чтобы все знали, что ты моя. Бонни последний раз вскрикнула и кончила, насаживаясь на умелые пальцы любовницы. Слегка отдышавшись, она довела до оргазма Стефани, почти лениво поигрывая языком с её клитором. Обе заснули почти мгновенно, чтобы проснуться посреди ночи и со смехом понять, что им снова нужно в душ. Стефани сдержала обещание и сделала Бонни предложение. Она сохранила своё старое кольцо военных времён, а вот кольцо Бонни пропало вместе с её левой рукой. Однако восторженная предстоящим бракосочетанием Старк взяла на себя и украшение помещений, и банкет, и одежду, и, собственно, кольца, которые изготовила сама, добавив в сплав из крепчайших металлов переплавленное старое кольцо. В качестве шутки она хотела сделать гравировку со словами «Не прошло и века — мы вместе на века» и очень удивилась, когда будущие супруги поддержали эту идею. Ведь в самом деле, они поженились в возрасте девяносто девяти лет, чуть-чуть не дотянув до завидного юбилея.