XLI
– Доктор Джонстон! – Роджерс, нет! – Но вы даже… – И слушать не желаю, что вы хотите мне сказать! — главврач больницы спешил по коридору на важную встречу, когда на него в очередной раз налетела заслуженная сестра месяца Стефани Роджерс. — Всегда один вопрос, всегда один ответ: нет, нет, Роджерс, и ещё раз нет! При всей моей благодарности за проделанную вами работу и всём моём уважении лично к вам и вашим идеалам, решительное нет! Я не стану подправлять вашу карту, а потом отвечать перед военным судом за то, что отправил на поля сражений медсестру, которой самой нужен врач. – Но прошу вас, доктор, поймите! — Стефани почти тряслась от усилия убедить начальника. — Я знаю, что десятки жизней спасаю каждый день здесь и приношу больше пользы, чем если бы надорвалась при первой же попытке вытащить солдата с поля, но а если я пообещаю не соваться на линию огня? Доктор Джонстон посмотрел на неё с таким снисхождением, что было понятно, насколько он не верит словам маленькой упрямой медсестры. – Хорошо, ладно, а если я скажу, что у меня личная причина? — продолжала настаивать Стефани. — У меня там лучшая подруга, доктор, единственный близкий мне человек, я не могу спокойно спать, зная, что она там отдувается за нас двоих. – Вы всё равно вряд ли попадёте в то же подразделение, что и она, а если вы из своего уйдёте в самоволку… Что там за шум? В одной из палат, где отлёживались солдаты, готовые к выписке, поднялся страшный кавардак, и Стефани даже показалось, что ломается мебель. Доктор Джонстон побелел, что-то пробормотал и помчался разнимать конфликт. Стеф, не раздумывая, бросилась следом, на ходу заправляя шприц транквилизатором. Врач проскочил в палату первым, и гвалт стал ещё громче. Стефани распахнула дверь. Солдаты стояли на койках, орали наперебой, трясли отломанными ножками стульев и разбитыми стаканам, в углу жались несколько человек в гражданском и к ним же отступал Джонстон. События принимали критический оборот, и Стеф поняла, что всё в её руках. Поспешно сняв туфлю, она застучала каблуком по железному каркасу ближайшей койки, привлекая внимание. – Эй-эй-эй! А ну успокоились! Расступись, оставьте их в покое. Что происходит? – Беспредел происходит! — рявкнул один из солдат. – Мы, понимаешь ли, только-только на ноги встали, думаем, всё теперь, с ранением — навоевались, пора домой топать, а этот, с жидовской мордой, нам предлагает ещё послужить! А ведь мы за них, жидов, кровь-то свою по всей Европе проливаем! – На кол его! — заорали снова, и Стефани опять пришлось призывать к порядку и грозить уколами. – Господа, доктор Эрскин — немец, и он не собирается заставлять вас воевать! — воскликнул Джонстон, беря под локоть одного из гостей и тихонечко отводя его к выходу. — Он предлагает вам поучаствовать в военном эксперименте! – Чтобы у нас потом волосы повылезали и нос провалился? В топку такие эксперименты! – Да заткнитесь вы! — проорала Стефани. — Не хотите — не надо! Вас же не заставляют. Дайте пройти людям. Никто не пострадал? А за порчу имущества штрафы! И без компота на обед! Всё, по койкам! И едва последняя нога ступила за порог, Стеф захлопнула дверь и прижалась к ней спиной, будто могла бы удержать натиск, поднимись солдаты на бунт. Незнакомые мужчины протирали вспотевшие лбы платками, тот, которого назвали Эркиным, поправлял на носу очки. – Спасибо, мисс… – Роджерс. Они пожали руки, немец одобрительно хмыкнул. – А у вас уверенное рукопожатие. – Я художница вообще-то, — почему-то сочла нужным сообщить Стеф. – Какая прелесть. Туфельку наденьте, будьте добры. Стефани и не заметила, что всё ещё была в одном ботинке. От слов доктора она покраснела и наклонилась, чтобы обуться. – А у вас есть задатки лидера, мисс Роджерс. Или, простите, быть может, миссис? – Никак нет, сэр. Да к тому же круглая сирота. Единственная подруга на фронте, а меня не пускают, хотя опыт достаточный. А ещё я драться умею. То есть… — Стеф смущённо хмыкнула и, не зная, куда деть руки, потёрла шею. — Понимаю, что не женское это дело, но мне приходилось постоять за себя в детстве. – Ну и почему же вас не пускают? — аккуратно вернулся к вопросу Эрскин. – Да потому что астма! — вмешался Джонстон. — Гипертония, сердечная недостаточность, повышенная утомляемость, и тиф в анамнезе. И это — не перебивайте, мисс Роджерс! — только начало скорбного списка. Стефани стояла красная, как помидор, и ей очень хотелось плакать. Эрскин же был спокоен и поглаживал бородку, будто о чём-то раздумывал. Наконец он вздохнул и убрал руки за спину. – Коллега, будьте так любезны, одолжите мне карту мисс Роджерс и найдите нам помещение, где можно будет переговорить. – В моём кабинете, — Джонстон пожал плечами и кивнул Эрскину идти за ним. Стефани была немного ошарашена таким поворотом и не соображала, что делать, но Эрскин добродушно подмигнул ей, и она оживилась и почти вприпрыжку помчалась по коридору. В голове вертелась только одна мысль: „Что ему от меня надо?“ Оставшись со Стеф наедине, немец налил стакан воды и осушил его, пока просматривал карту девушки. Эмоции на лице явно выражали, что думает доктор о строптивой пигалице. – Мисс Роджерс, а скажите, — внезапно заговорил он, — почему конкретно, кроме личных мотивов и непонятных мне суицидальных наклонностей – да, это суицид с вашим здоровьем лезть на передовую — почему вы хотите попасть непосредственно на фронт? – Вообще, я бы хотела сражаться, наравне с мужчинами, — честно призналась Стеф. — Мне очень не нравится, что кто-то возомнил, что он сильнее и лучше других, а потому имеет право безнаказанно отнимать жизни у каждого, кто ему чем-то не приглянулся. Я наблюдала такое с детства, но если раньше это были уличные хулиганы и бездомные котята, то теперь это правитель-деспот и страдания целой нации. Я даже не думаю, конечно, что один такой герой вроде меня смог бы в одночасье это прекратить, но по-моему мы в такой ситуации, когда каждое ружьё, каждый нож и каждая пара рук могут внести свою лепту. Ну и конечно я достаточно трезво оцениваю свои возможности, я прекрасно знаю, что в полном снаряжении я не пройду и километра, что пулю всажу куда-нибудь дай бог в метре от цели, и что после первого же дождя в окопе простужусь, так что я и не прошусь в солдаты, но медсестрой-то можно? Сюда попадают только те, кого там уже вытащили с того света, и кого остаётся только поднять на ноги и отпустить с миром, и это благородная работа, не спорю, но подумайте: если один человек так много может сделать здесь, то насколько ценнее лишняя пара рук будет там? Эрскин слушал с искренней счастливой улыбкой, и когда Стеф договорила, он сел за стол, взял лист бумаги и ручку. – А мне кажется, вам очень пойдёт форма, — сказал он и стал писать. — Отдадите это доктору Джонстону, и он поможет вам с документам. — Вложив записку в карту Стеф, Эрскин протянул ей папку и пожал руку. — Скоро увидимся, мисс Роджерс. Он вышел, а Стеф осталась стоять, как громом поражённая. В кабинет ворвался его хозяин, подозрительно оглядываясь на странного гостя. – Чтобы я ещё раз пустил к нам этих петухов из правительства. Во наделали шороху! А от тебя-то он что хотел? Приставал, что ли? Стеф помотала головой, перевела взгляд на папку и дрожащей рукой вытащила записку Эрскина. Она глазам не поверила, стоило ей увидеть первую же строчку. – Что это? Что? — Джонстон заглянул ей через плечо и ахнул. Это было распоряжение направить Стефани на курсы военного дела, причём в очень конкретном тренировочном лагере.XLII
Сколько раз Стефани поблагодарила потом Эрскина за предоставленный ей шанс встать на защиту мира и выполнить таким образом патриотический долг, столько же раз она его прокляла. Проблемы начались в первый же день по прибытии в лагерь, на общем смотре. Всего на „сверхсекретную программу“ отобрали человек тридцать, и Стефани с облегчением выдохнула, когда увидела, что она здесь не единственная женщина. Помимо неё были ещё одна медсестра, бывшая школьная учительница и жена одного из солдат, отказавшаяся отпускать его одного. Парочка держалась в стороне, зато остальные мужчины тут же принялись приставать к холостячкам с неприличными шутками и предложениями. Учительница и медсестра тут же подружились между собой и вдвоём охотно отвечали на флирт флиртом, но Стефани стояла обособленно, посматривала на пытавшихся приставать мужчин гневно и даже с неприязнью, чем быстро заработала всеобщее презрение. Полковник Филипс, руководитель программы, тоже остался недоволен выбором Эрскина в лице Стеф, а одному очаровательному и обаятельному британскому агенту тем же вечером пришлось спасать её задницу, когда по дороге со смотра в казарму один из солдат ни с того ни с сего схватил Стеф и потащил за бараки. Агент Картер невозмутимо остановил рядового, спокойно дал ему в морду и пообещал наряд вне очереди, если тот будет ещё приставать, а Стефани галантно проводил и посоветовал быть внимательнее. Женщин военному делу обучали с нуля. Мужчины приступили сразу к отборочным испытаниям. Стефани несколько раз случайно подслушала разговоры Филлипса и Эрскина, в которых полковник возмущался, зачем доктор вообще настоял на привлечении к проекту слабого пола, и после этого, поглаживая ущемлённую гордость, продолжала тренироваться ещё основательнее и усерднее, едва не доводя себя до полного изнеможения. Её всё так же недолюбливал весь взвод, ночами она слышала в казарме, как шепчутся соседки, спорят, спит ли она с Эрскиным, или Картером, или с обоими, и Стефани призналась себе: она не сможет, она пошла на поводу у тщеславия, побалованного Эрскиным, откусила кусок больший, чем смогла бы прожевать, да и потом Джонстон был прав говоря, что даже если Стеф попадёт на фронт, Бонни она там вряд ли найдёт, зато всем доставит неудобств, когда вопреки здравому смыслу бросится геройствовать и либо покалечится, либо умрёт вместо того, чтобы спасать от этого других. И поэтому она твёрдо решила на следующее утро поговорить с Картером или Эрскиным и попросить дать ей обратный ход. Если это возможно, конечно, а то столько болтовни про секретность программы, что вдруг это теперь пожизненный контракт и придётся идти работать под надзором её разработчиков? Но видимо терпение Филипса кончилось одновременно со Стефани. На следующее утро во время общей разминки он выкинул фортель с холостой гранатой, и к великому возмущению остальных кандидатов, Стефани удостоилась билета в один конец к кульминации этого шоу. Стефани даже сложно было поверить, что она всё-таки стала его ведущей звездой. На ночь перед процедурой её перевели в отдельную комнату, на случай если кто-нибудь из раздосадованных конкурентов решит навредить избраннице (подозрение падало аж на нескольких человек). Филипс всё ходил с кислой миной и смотрел демонстративно сквозь Стефани, от чего было, конечно, обидно, но Стеф утешала себя тем, что уж теперь-то у неё будет возможность всем доказать, как они в ней ошибались. Потом зашёл агент Картер («Уильям, меня зовут Уильям, а сокращённо Лиам, потому что „Уилли“ звучит ужасно, согласитесь»), поздравил, пожелал удачи и порадовал, что на процедуру Стефани будет сопровождать он. Стеф с приятной грустью догадалась, что нравится британцу, и забеспокоилась, что не сможет отказать ему так, чтобы не обидеть. Последним пришёл Эрскин, стал рассказывать про свою работу в Германии, про некого Шмидта и пустился потом в монологи про благородство и сострадание, ну и чуть не опоил подопытную, хотя Стефани к стыду своему признавала, что не отказалась бы сейчас от стаканчика чего покрепче. Они с Эрскиным поговорили ещё немного, доктор слегка захмелел и на нетвёрдых ногах пошёл к выходу, на прощание похлопав Стеф по плечу. Когда дверь за ним закрылась, Стефани забралась под одеяло и уставилась в потолок, сомневаясь, что сможет заснуть. Из головы не шли слова Эрскина, а все мысли вдруг обратились к Бонни. Интересно, если рассказать Лиаму про них напрямую, он разочаруется? Отправит Стеф куда следует, и на её место возьмут кого-нибудь другого? А может наоборот, он окажет им какую-нибудь поддержку? Навряд ли, конечно, но всё равно не время сейчас об этом думать. Завтра вся жизнь Стефани может пойти по новому пути, а она переживает из-за того, что может ещё никогда и не случится. Стефани перевернулась на бок и почти моментально заснула.XLIII
Неимоверно хотелось спросить, почему руководству показалось разумнее строить лабораторию под магазином антиквариата, а не арендовать, скажем, военную базу, но Стефани разумно решила промолчать и не досаждать окружающим вопросами. Она и так чувствовала себя не к месту и готова была поклясться, что слышала, как сенатор спросил у Филипса, какого чёрта выбрали женщину, прежде чем к ним кинулся Эрскин, что-то оживлённо вещая. Лиам наклонился к Стеф, прошептал, чтобы та не обращала внимания и ненадолго вывел её в небольшое служебное помещение, чтобы она переоделась. Для процедуры Стефани выдали рубашку, чересчур просторную, даже если бы Стеф прибавила два размера, и нечто похожее на длинные панталоны, хорошо хоть, что без рюшек и кружавчиков. Стефани даже застеснялась в таком виде выходить на публику. Она чувствовала себя голой, а голой её видели всего три человека за всю жизнь, считая маму. Но делать было нечего, не идти же на попятную из-за такой мелочи. Набрав полные лёгкие воздуха, Стеф на выдохе вернулась в процедурную. Почётных гостей уже загнали в рубку, чтобы не мешались под ногами, техники проводили последние проверки оборудования; Стеф чуть не упала в обморок при виде капсулы, куда её должны были поместить для облучения. Конечно, с ней заранее провели необходимые беседы, рассказали в подробностях, что будут делать и зачем, но всё равно было жутковато. Переговаривались несколько голосов, гудели приборы, у Стефани чуть не закружилась голова, и подопытная решила, что пора уже занять своё место и готовиться к старту. – Мисс Старк! Стеф подскочила снова. Быть того не может! Может, однофамилица? Но нет, и в самом деле это была та самая изобретательница Старк, которую Стефани видела на выставке. Она подбежала к одной из панелей и стала корректировать настройки. Потом на другой, на третьей, так добралась и непосредственно до капсулы. Не отрываясь от дела, она бросила на Стефани короткий взгляд и улыбнулась. – Кажется, коллега а? – Кто – я? — удивилась Стефани. – Борьба за права женщин даёт свои плоды. Я вот признанный гений механик, а вы будете первым суперсолдатом. – Я была на вашей демонстрации на выставке, — выпалила Стеф. — Все думали, что Г. А. — мужчина. – Генриетта Антония, — расшифровала Старк, заканчивая работу и рассовывая инструменты по карманам. — Согласитесь, никто бы не купился на то, что какая-то чокнутая дамочка изобретает летающие машины. Зато потом — какой шок у всех на лицах! Оно каждый раз того стоит. — Генриетта похлопала Стеф по плечу. — Если всё пройдёт удачно, когда вас отсюда достанут, вы поймёте, о чём я. Стефани с улыбкой кивнула уходившей Старк. Последний раз подопытная посмотрела на доктора Эрскина, излучавшего спокойствие, кинула взгляд на рубку, где сидели наблюдатели, и среди чужих лиц узнала взволнованного Картера. Доктор задал напоследок несколько вопросов и, получив удовлетворительные ответы, начал процедуру. Стефани сжала зубы и стала думать о Бонни, чтобы отвлечься от страха, который сомкнулся над ней вместе с капсулой. Боль была безумная. Как будто всё тело пронизывали раскалённые иголки. Да ещё и этот ослепительный свет — Стефани зажмурилась, но белизна осталась, как будто сознание окутала простыня. Мысли рассыпались, как бисер, перед глазами будто вся жизнь проносилась: размытые лица, растянутые силуэты, фонящие звуки. Стефани вдруг задумалась, а зачем она это делает? Ради мира, справедливости и Бонни. Кажется, Стефани закричала; сначала от боли, а потом — чтобы не прерывали процедуру. Не разочаровать Лиама, не подвести Эрскина, назло Филипсу и спонсорам, доказать самой себе, что способна на большее, что выдержит! И выдержала. Всё закончилась. Остался только внутренний зуд, как напоминание о перенесённом испытании. Когда капсула открылась, мир вокруг показался блеклым, и Стефани едва ощущала своё тело — она безвольно вывалилась в заботливые руки принимавших её Эрскина и Старк. Подбежал Картер, подхватил её и поднял. Откуда-то раздавался довольный голос Филипса. Стефани пришла в себя, зрение сфокусировалось и она улыбнулась Лиаму. – Поставьте меня. Он повиновался, и Стеф в первый момент пошатнулась, а потом огляделась. Ощущения были странные. – Я что, стала выше? — недоверчиво спросила она и получила ответ, упершись взглядом в подбородок Картера. Раньше её глаза были на уровне его груди. – И не только выше, — с хитринкой в голосе отозвался Эрскин. Стефани опустила взгляд и смутилась, в вырезе рубашки увидев заметно увеличившуюся грудь. Интересно, а с лицом что? Хотя Стефани понимала всю историческую важность момента, чисто по-женски ей не терпелось добраться до зеркала. В помещении стояло ликование — не хватало только хлопающих бутылок шампанского. Стефани не знала, гордилась ли она собой, или радовалась за Эрскина, или предвкушала, как отправится на фронт… И вдруг взрыв. Стрельба. Шпион! Первым за ним кинулся Картер, а Стефани бросилась к раненному доктору. Он уже не мог говорить. Но в его прощальном взгляде Стефани прочитала всё, что он хотел ей напоследок сообщить. И вдруг Стеф исполнилась жутким гневом и решимостью. Ни на кого и ни на что не обращая внимания, она рванула наверх, и как оказалось, очень вовремя, чтобы оттолкнуть Лиама с пути автомобиля, на котором уходил предатель. Даже не подумав о том, что это не женское дело, Стефани пустилась в погоню.XLIV
Стефани никогда не считала себя обидчивой, но после того, что она сделала, чтобы помочь остановить агента Гидры, прежнее пренебрежительное отношение Филипса было просто оскорбительным (так и хотелось воскликнуть: „Это потому, что я женщина?“), а то, что Картер даже не попытался вставить слово в защиту Стефани, вызвало волну возмущения: уж от него она никак такого равнодушия не ожидала. Кажется, из всех сочувствовала ей только Старк: поджала губы, развела руками и пробормотала на прощание что-то вроде: „Может, ещё встретимся“. Творение рук Эрскина перешло в распоряжение сенатора, санкционировавшего эксперимент, и этот напыщенный идиот не придумал ничего лучше, чем послать Стефани на конкурс Мисс Америка. К сожалению, он забыл, что у девушки остались гордость и мозги. Дойдя до финала, сминая конкуренток подобно танку, на заключительном этапе белокурая красавица поразила всех, произнеся пафосную, но искреннюю речь против войны и в поддержку солдат и практически по единогласному решению жюри стала победительницей. Но не тут-то было: помимо удивительно патриотизма, Стефани Роджерс продемонстрировала ещё и небывалую скромность, отказавшись от титула в пользу соперницы, и та аж лишилась дара речи, когда ей вручали букет. Сенатор был в бешенстве и едва не разорвал отношения с подопечной, но на следующий день газеты пестрили фотографиями Стефани, а все статьи сводились к тому, что девушка стала Мисс Америкой если не официально, то в сердцах миллионов граждан, а также символом отваги и чести, что привело к одному: статусу национального героя. Потирая руки, сенатор созвал лучших постановщиков зрелищных мероприятий, и в мгновение ока на Стефани оказался костюм из американского флага, больше похожий на купальник, в руках — идиотский щит, символизирующий американскую нацию, непоколебимо стоящую на защите мира, за спиной — кордебалет из таких же звёздно-полосатых красавиц, и весь этот цирк покатил по стране продавать военные облигации и заманивать молодых парней в армию. Стефани вспомнились слова Бонни, небрежно оброненные в отношении Генриетты Старк: воистину, длинноногая красотка продаст больше, чем пузатый старик, причём не только облигаций, но и чего угодно. (Например, в северных штатах взлетел спрос на красные перчатки, а в курортных города — на купальники цветов американского флага и в полоску, почти всюду на глаза попадались дети в голубых кепках, на которых матери заботливо вышивали белую букву „А“ — „Америка“). Танцовщицы недолюбливали неразговорчивую и хмурую солистку, которая неодобрительно цокала языком каждый раз, когда заставала их в обществе мужчин. Сама Стефани завидовала только одному: умению девиц разграничивать сцену и жизнь и сливаться с образом. Стефани едва ли могла стереть с лица отвращение каждый раз, когда поднималась на подмостки. Но мозг против воли выучил текст обращения к публике, мелодия песни приелась, и ноги сами собой пускались в пляс, стоило заиграть музыке, попытки богачей купить свидание с ней больше не оскорбляли, и в итоге под смешки статисток, Стеф даже согласилась на пинап фотосессию и подписала с Голливудом контракт на несколько фильмов при условии, что они обязательно будут героическими. В итоге Стеф научилась стрелять, пусть и из бутафорской винтовки, и выполнять различные трюки, наотрез отказываясь от дублёра. В одной из лент её героиня за подвиг была удостоена звания капитана армии, и прозвище вклинилось в неофициальный титул Мисс Америки, а потом прикипело намертво, — так символ нации обрёл имя. На фронте тем временем падал боевой дух, и для его поднятия звёздно-полосатых девочек послали в Европу. Первым пунктом была Италия, и только тут Стефани поняла, насколько приятнее была публика на родине. Сытые и здоровые горожане с удовольствием ходили посмотреть на яркое представление и не жалели взамен отдать лишние несколько долларов на поддержание армии. Зато голодные, холодные и усталые солдаты были озлоблены уже настолько, что даже взвод жгучих красоток их не взбодрил, но взъелись они именно на Стефани, попытавшуюся произнести мотивирующую речь. Её освистали, со всех сторон послышались оскорбления, и даже танцовщицам стало жалко своего капитана. Они всегда считали, что речи Стефани написаны и выучены заранее, и всё удивлялись, кому же не лень марать бумагу, и как Стеф учит столько разных текстов и никогда в них не путается. А потом они сообразили, что Стефани импровизирует, и хотя они по-прежнему не особо водили с ней дружбу, всё-таки прониклись уважением: надо же настолько болеть душой за своё дело. Поэтому сейчас, когда попытка поддержать солдат обернулась катастрофой, девушки поспешно высыпали на сцену, чтобы прикрыть отход Стефани. Она сдала щит в реквизит и поспешно натянула поверх костюма пальто, лишь бы скрыть этот позор. Начинался дождь, сцену сворачивали, Стеф тоскливо коротала вечер в палатке, практикуясь в рисовании. Её окликнул знакомый голос, и Стефани обернулась. – Агент Картер? Как вы… Откуда? – Лиам, — он улыбнулся, — всё ещё Лиам. Прости, что бросил тебя, но с Филипсом, сама знаешь, против лома нет приёма. Зато как услышал, что тебя сюда занесло, помчался повидать. Жалко только, пропустил шоу. – Это было убого, — Стефани болезненно усмехнулась. — Даже не знаю, может, стоило позволить Филипсу сдать меня на опыты? – И спрятать такую красоту? — возмутился Лиам. — И потом, ты ведь теперь символ Америки, я бы даже сказал, надежда нации. – Да, но я говорю о том, чего не знаю, — возразила Стеф. — Я так мечтала попасть на фронт, идти вперёд бок о бок с солдатами, сражаться за права и свободу, а вместо этого я задираю ноги на сцене, моими фотографиями завешивают стены казарм, а когда я пытаюсь подбодрить солдат, получается только хуже. Какое я имею право кричать им: „Вперёд! К победе!“ — когда сама даже не знаю, как пахнет порох? – Но ты можешь больше, уж я-то знаю. Танцевать и сниматься в кино могла бы любая из этих девушек, но у тебя есть что-то, чего нет ни в одной из них, ни в ком из нескольких сотен солдат и медсестёр, и именно поэтому доктор Эрскин выбрал тебя. Знаешь, мне кажется, отчаиваться и опускать руки только из-за того, что тебе вместо взвода солдат дали взвод танцовщиц — не самая лучшая ему благодарность. – Агент Картер! — в палатку вбежал рядовой. — Вас вызывает полковник Филипс. Что-то случилось. – Иду, — Лиам встал и собрался уходить, но обернулся и кинул на Стеф заговорщический взгляд. — Филипс будет недоволен, но мы можем сказать, что я тебя не звал, и ты сама пошла верно? Стефани несколько раз моргнула, пытаясь понять, на что намекает Картер. Он сделал ещё один шаг прочь и накинул на голову капюшон, прежде чем выйти под дождь. – Ты сама пошла, — повторил он, и Стефани сообразила. Поплотнее запахнув пальто, она вскочила на ноги, и вместе с Лиамом, шлёпая по лужам, они побежали через полупустой двор в палатку Филипса.