Любовь слепа

Тсузуки выглядит так, что поначалу Казутака забывает, какую роль должен играть. В темной рубашке, явно выбранной не за цвет и расстегнутой у горла, растрепанный и увешанный полудесятком разноплановых галстуков, упаковка одного из коих приклеилась к брючине, шинигами кажется одновременно смешным и до боли трогательным. Мураки проглатывает два первых пришедших в голову варианта вопроса, прежде чем мягко предложить помощь. Асато слишком измучен, чтобы отказаться, но это все равно не повод терроризировать его, заставляя снимать еще и рубашку. Из концертного зала их не выставят. Лучше довольствоваться поначалу теми рамками, в которых позволяют помогать, стараясь, чтобы от прикосновений к шее Тсузуки не вздрагивал. Завязывание галстука – процесс довольно интимный, свидетельствующий об определенной степени доверия. От взгляда доктора не ускользает кусок покрытого засохшей кровью бинта, повисший на краю столика. Он не так уж загадочно сочетается с разводами от замытой грязи на плаще. Задавать вопросы, впрочем, не стоит – ведь сейчас с Асато все на вид в порядке. Так его можно лишь испугать и заставить врать. Закончив с одеванием – выбор пиджака Тсузуки также доверяет гостю, но надевает все уже сам, – шинигами соглашается выйти из квартиры, дабы успеть пройти пораньше, и спускается по лестнице довольно уверенно, оступаясь лишь на последней ступеньке. –Все время забываю, сколько их, – тихо оправдывается Асато. Глаза он отводит явно по привычке, и смотрится это естественно. –Ты и так замечательно справляешься, – жаль, нельзя рассказать ему о том, как сложно учиться заново оценивать окружающий мир, сперва лишившись глаза, а затем обретя новый. Конечно, это не слепота, да и вряд ли такой чужой опыт утешит Тсузуки, но так его невозможно даже ободрить, сравнив скорость освоения изменившегося мира. – Пойдем. Шинигами хочется взять под руку, но Мураки сдерживает себя и лишь любуется тем, как твердо он ступает, изо всех сил играя роль зрячего. Лишь машину, разумеется, найти не может, на стоянке их ведь несколько. Только пристегнув ремни, они начинают говорить нормально. К счастью, Асато не замечает, что доктор старался не отвлекать его от сосредоточенности на процессе ходьбы. Он просто откидывает голову на подголовник и чуть поворачивает на звук голоса, свободно рассказывая о своем отношении к музыке. Упоминает какого-то скрипача, видимо, юное дарование. Казутака ничего о нем не слышал, по крайней мере, сейчас вспомнить не может, но невольно завидует тому, чью игру Тсузуки может оценить. Они действительно успевают вовремя пройти, пока не собралась толпа, устроиться на вип-местах... конечно, теперь надо ждать начала концерта, но это время можно заполнить негромкой беседой. Не только о музыке, не только о классической... доктор еще раньше заметил, что Асато довольно много знает. Все-таки опыт и эрудицию, которую можно приобрести за долгие годы жизни, никто не отменял. Возможно, в некоторых областях шинигами осведомлен еще больше, но сейчас разговоры о магии неуместны. Только сугубый материализм. Пару раз Тсузуки оговаривается, не особо замечая этого, акцентировать внимание на годах, впрочем, не имеет смысла. Можно сделать вид, что понял собеседника стандартно – он где-то слушал определенные записи... Не говорит ведь прямым текстом, что присутствовал на событии почти двадцатилетней давности. Мураки немного сожалеет, впрочем, что тогда сам находился в другом городе, и дело, разумеется, вовсе не в музыке. Хотя, с другой стороны, убедись он в юности, что загадочный пациент деда существует, возможно, относился бы к нему иначе... не так цинично. Когда концерт начинается, разговоры стихают. Зал погружается в волшебство мелодии – здесь почти нет случайных людей, никто не мешает наслаждаться... в какой-то момент Асато находит в темноте руку Казутаки и сжимает, не осознавая этого. Подсветка сцены меняется для лучшего восприятия содержания, видимо, но без этих ухищрений тоже можно почувствовать магию, особенно если больше никаких раздражителей нет. Отблески прожекторов, высвечивающих инструменты, а не лица исполнителей, проникают и в ложу. На щеках шинигами поблескивают слезы. Это своего рода хороший знак, но сейчас Мураки думает не только о его здоровье. Несмотря на слепоту Тсузуки, сейчас в его аметистовых глазах отчетливо видна душа, так почти невозможно обнажиться при обычных обстоятельствах. Разве что во время секса... или как сейчас. Их ладони долго остаются сцепленными. Лишь когда наступает перерыв, Асато заливается краской и извиняется, на что доктор лишь говорит, что это вполне нормально. Когда чувства захватывают тебя полностью, их всегда хочется с кем-то разделить. С тем, кто переживает то же самое... Тсузуки соглашается, но все равно продолжает немного стесняться своего порыва, и даже пробует отсесть чуть дальше, но потом возвращается на место. Несмотря на то, что подстраховка вроде бы уже и не требуется, Казутака все-таки упоминает о заказанном столике. Естественно, мягко и к месту – когда шинигами пытается неловко свести беседу к бытовой тематике и заговаривает про буфет. Смущение проявляется снова, но Асато все-таки удается уговорить на хороший ужин и объяснить, что никто никому ничем не обязан. Возможно, Тсузуки просто боится обидеть своего «нового друга». Мураки снова кажется, что он ревнует это чудо к самому себе. К образу без недостатков, который только и может покорить сердце слепца. Попытка убедить себя в том, что по большей части он все-таки не играет, а остается собой, не прокатит. Да, Асато всего раз видел его с относительно хорошей стороны, в самом начале их знакомства. Наверняка уже забыл об этом, как только светлый образ впервые окрасился кровью. Может, и стоило тогда поиграть дольше. Потянуть время перед моментом истины. Не пугаться тех чувств, которые вызвал живой оригинал памятной фотографии. Тогда расклад был другим, нужно было убить редкое существо, лишь потом оказалось, что в этом нет смысла, и сразу пришла в голову идея использовать Тсузуки иначе. Использовать –лишь бы не сближаться с чудом, не разговаривать нормально, без подколок, не поддаваться чувствам... сейчас все эти правила нарушены, и их надуманность более чем ясна. Просто Асато не из тех, кто может притворно восхищаться, если что-то в его знакомом ему не нравится. Нет, шинигами не ребенок, не научившийся сдерживать себя, только он по большей части честен с собой и другими, поэтому будет изо всех сил обходить неприятную тему, но не изменит своим представлениям о мире. В которые определенно входит одно, соответствующее самой короткой заповеди в христианстве и довольно необычное для существа, все знающего о загробной жизни. К игре с чувствами других Тсузуки также относится не слишком положительно, но хотя бы не так однозначно, как к убийствам и насилию. И почему некоторые существа, сознавая свое отличие от людей, намеренно ставят себя на ступеньку ниже их или в позицию защитника? Ведь то, что ты лучше, дает право выбирать, как обращаться с низшими существами, а в вышеуказанном подходе есть что-то от патологии. Высшие силы – не хозяин-вегетарианец, желающий перевести кота на растительное питание, они прекрасно сознают, что равны далеко не все... но именно те, что равнее, отчего-то прекраснодушно цепляются за лозунги о ценности любой жизни, а противников этого мнения считают злодеями и преступниками. Понять подобный подход сложно... и есть ли у него вообще очевидные причины? Пожалуй, на этот вопрос ответить даже сложнее, чем на имеющий отношение к самому себе. Почему, только потеряв все и сразу, можно позволить себе заполучить то, о чем мечтал? «Я тоже ставил свои интересы на ступеньку ниже, – мрачно подумал доктор, краем уха слушая впечатления Асато о концерте и делая вид, что всего лишь сосредоточен на управлении машиной. – Ниже своей мести, ниже опасений оказаться управляемым... хотя из Тсузуки кукловод не выйдет. Он не сумеет сыграть всего лишь ради себя, слишком много в его глазах стоят все другие по сравнению с ним самим». Потом стройный ход мысли нарушается, когда шинигами с неожиданно глубоким чувством говорит о человеческой жестокости. Словно посвященная известным событиям мелодия разбередила совсем свежую рану... слишком свежую, чтобы сразу же попытаться ее использовать, но как лазейка она хороша. Тсузуки, к сожалению, нужно чувствовать себя жертвой, пострадавшим, чтобы воспользоваться естественным правом на сочувствие и помощь. «А вот бы не хотел, чтобы меня считали жертвой. Даже если это поможет Асато признать его чувства ко мне. Кто угодно может пожалеть другого и назвать жалость любовью... нет, если любовь и есть, то ее суть в том, чтобы обладать, защищать от посягательств, восхищаться... помогать, если нужно, но не жалеть».