Любовь слепа

Музыка кажется еще пронзительней, когда слушаешь в темноте, это всегда так. В сознании возникают яркие образы, слишком четкие для того, чтобы быть реальными. Ни один фильм, даже самый душещипательный, не вызовет таких эмоций, как мелодия – если она заполняет собой весь мир. Алистер, к счастью, не против того, чтобы побыть в изменчивом мире звука единственным маяком. Конечно, немного стыдно за него цепляться, но было бы еще хуже, начни он возражать... и так Тсузуки чувствует себя неловко, но потерять последний ориентир не хочется. На ощупь у него такие красивые руки... изящные, ухоженные, с ровными короткими ногтями. Не хочется отпускать, тем более – пытаться вспомнить ощущение от прикосновения других рук, принадлежавших хирургу. Только голос в перерыве прогоняет все-таки накатывающее сквозь музыку наваждение. Слишком уж порожденные симфонией образы напоминают о человеке, не делавшим различия между насилием и искусством. Предложение поужинать – тоже в его стиле... Асато ведь почти убедил себя в том, что общается не с Мураки. Но стоит попробовать предположение на прочность, как все перестает казаться таким уж пугающим. Алистер считает ужин лишь нормальным завершением вечера. Выдержанном в том же стиле. Не нужно отвлекаться на готовку от высоких мыслей, порожденных искусством, и все такое... соображения и правда вполне понятны. А еще Тсузуки хочется есть, весь сегодня он делал это всего раз. И вряд ли ему позволят напиться перед серьезным обследованием, значит, контроль над собой он больше не потеряет, и в этот раз попробует запомнить больше. Еще одну осторожную проверку Асато делает в машине. Конечно, доктор может просто играть, но он отвечает так, словно у него есть человеческие чувства. Наверное, даже руль сейчас сжимает так же сильно, как пожимал в ответ ладонь шинигами. У Алистера определенно есть эмоции. Слишком много для играющего циника. Тсузуки опять становится стыдно за подозрения, попытки как-то сравнивать этого чудесного человека с давним врагом. Нужно перестать дергаться по этому поводу – и не потому, что все равно, чем эта игра закончится в итоге. Сейчас Асато вовсе не равнодушен к собственной судьбе, и понимает: если бы с ним играли, то именно в данный момент было бы логичнее всего выложить на стол флэш-рояль. Только ничего подобного не происходит. И Алистер ведь ничего не знает о Мураки. Это все равно что думать гадости за чьей-нибудь спиной, притворяясь, будто доверяешь. Нечестно. Ничуть не лучше скрытой проверки, идею которой старший шинигами отмел сразу. Но, если это все-таки разные люди, нужно предупредить... Тсузуки уверен, что не упоминал о зловещем докторе. Пока что рано, наверное, но открыться все-таки стоит. После обследования... да. Завтра. Пожалуй, будет еще не поздно. А к прикосновениям привыкаешь. Особенно если тебя ведут сквозь незнакомое место, полное разжигающих аппетит запахов. Алистера сложно назвать бесцеремонным, он убирает руку сразу же, как только Асато занимает место за столом. Затем задвигает ширму и зачитывает меню. Делая выбор, шинигами невольно ловит себя на мысли о том, что ухаживание кажется приятным. Даже очень. И Алистер настолько деликатен, что почти ничем не напоминает о беспомощности.... Когда заказ приносят, Тсузуки снова позволяет коснуться себя и направить руки к тарелкам. Так проще всего запомнить, где они находятся, разумеется. Хорошо, что это отдельная кабинка, и никто не наблюдает со стороны. Асато в какой-то мере рад, что его не заставляют показывать всем вокруг свою беспомощность. И вот этот жест с салфеткой, которая касается капельки соуса на его губах, тоже никто не видит. Все очень вкусно. Не слишком привычно, особенно некоторые блюда, но неизменно вкусно. Окончив есть, шинигами рассыпается в благодарностях. В этот раз он не притрагивается к вину, как и планировал, да и Алистер почти ничего не пьет, ведь он за рулем, но Тсузуки все равно соглашается поехать к нему. Возможно, так Асато собирается искупить свои параноидальные подозрения, или спровоцировать доктора на следующий ход... полной уверенности в причине собственных поступков нет. Не хочется думать, что все дело только в темноте. Непривычная, незнакомая, лишенная ориентиров темнота обступает всего на несколько минут, пока Алистер отходит от столика... на несколько бесконечных минут. Тсузуки старается прогнать давящее ощущение, уверенно находя кусочки мяса и овощей на тарелке... но эта уверенность ничего не доказывает. Мир все равно заканчивается на расстоянии протянутой руки. И, как назло, предложение подвезти поступает именно после возвращения, когда темнота заканчивает действовать на нервы. Ведь для того, чтобы дотянуться до проводника, достаточно протянуть руку. Когда они выходят из ресторана, Асато больше думает о счете, сумму которого так и не услышал. Хочется оплатить хоть какую-то часть того огромного долга, что уже накопился перед этим человеком. Идет дождь, гулко постукивая по навесу над крыльцом. Совсем как в день их первой встречи. Алистер просит немного подождать – он хочет подогнать машину поближе, чтобы им не пришлось мокнуть. Темнота снова холодом ложится на плечи, напоминая, что отсюда не получится дойти домой. Он даже приблизительно не знает района. Осознавать свою беспомощность почти больно. Тсузуки нашаривает в кармане платок, еще мокрый после концерта, и вытирает глаза – украдкой, пока нет свидетелей. Шинигами просто чувствует, что стены дома его не спасут. Да, можно сейчас сказать, что передумал, и спустя несколько минут оказаться у себя в квартире, где примерно знаешь, как и что... но там тоже темно, даже если лечь и притвориться, будто все нормально. И никто не придет на помощь. Слезы потому и наворачиваются – от осознания собственного бессилия перед обычными людьми... и одиночеством. Когда Алистер возвращается, ледяной панцирь одиночества осыпается, и время снова начинает идти нормально. До сих пор его неравномерно отсчитывала дробь дождинок, сейчас – слова. –Пойдем, – и снова Асато доверчиво вручает свою судьбу человеку, о котором не знает почти ничего. Да и не хочет знать. Не сейчас... Кажется, что Алистер подозревает, как его отсутствие сказывается на слепом друге, поэтому в машине он постоянно разговаривает, а потом ни на секунду не оставляет Тсузуки в одиночестве. О своей стычке с малолетними хулиганами тот упоминает лишь в самом конце пути, и то вскользь. Не та это тема, чтобы заострять на ней внимание. Гараж и лифт кажутся шинигами уже знакомыми, ведь он уже не раз был здесь, помнит, как звучат шаги и сколько ударов сердца занимает поездка на нужный этаж. По крайней мере, его пригласили. Он не напрашивается... В этот раз со светом все в порядке, но Алистер щелкает выключателем, прежде чем сесть рядом и продолжить беседу. Они говорят о судьбах знаменитых людей, о том, сколько могли бы сотворить они, будь у них чуть больше времени, это Асато помнит отчетливо. Как и свои слова о том, что без реальных бед и лишений, наверное, нельзя написать шедевр... ведь почему-то людям интереснее читать и слушать о боли и страданиях. Тогда Алистер включает какую-то светлую мелодию, пробуждающую в глубине души ощущение счастья, и это лучше любых аргументов заставляет понять, чего миру действительно не хватает. –Страдания обесценились, – негромко говорит Алистер, и эти слова откладываются в памяти. – Как и все, чего становится слишком много. Ты чувствуешь чужую боль, Тсузуки, и не понимаешь, почему другие не замечают ее и даже воспринимают как повод посмеяться, почему для них тот, кто страдает – напрашивается на роль мишени. С их точки зрения, есть что-то правильное в том, чтобы избавить мир от слабого звена. Чем меньше слабых, тем сильнее страна, весь человеческий род... –И тем больше жестокости, – шинигами вздыхает. Конечно, его друг не на стороне этих чистильщиков общества. Понимать чью-то цель ведь не значит принимать ее. Ликующая музыка на фоне рассыпается фейерверками нот. –Они не понимают одного – у всех людей есть предел прочности. И он не зависит от того, на что человек способен, – Алистер встает и щелкает клавишей, как только мелодия заканчивается. – Он может быть жестким, крутым, может делать вид, что его ничего не волнует, но рано или поздно все равно окажется перед задачей, к которой не знает, как подойти. Эти дети, о которых ты говорил, не понимают, что любой из них может уже сегодня очутиться на больничной койке и услышать, что никогда не сможет ходить, например. Сейчас голос кажется совсем не хриплым, и Асато вздрагивает. Конечно, это всего лишь воображение... и следующее словно возвращает все на свои места: –Людей делает слабыми их убеждение в том, что они сильны и с ними ничего не может случиться. Мы с тобой хорошо знаем, что на самом деле все они смертны. Внезапно, что обиднее всего. –Я рассказывал тебе, кто я? – это предположение пугает куда сильнее, чем глупая идея о том, что с ним разговаривает Мураки, по какой-то причине из врага ставший лучшим другом. –Что-то вроде секретного агента, – Алистер едва слышно усмехается и меняет диск. Не слишком быстро – кажется, вначале берет не ту коробку. – Тсузуки, мне не обязательно знать о тебе такие подробности. В ответ мне придется рассказывать о людях, которых я лечил, а это – тоже нарушение тайны. Асато кивает, эта версия многое объясняет... и он рад, что его никто не собирается расспрашивать. Есть ведь много тем, которые можно обсуждать, пусть даже отчасти с профессиональной точки зрения. Не так уж важно, почему они оба так хорошо знают людей. Один отнимал жизни, другой спасал, подробности значения не имеют. Засыпая в той же гостевой, Тсузуки чувствует себя почти спокойно. Хозяин этой квартиры, к чьим шагам шинигами еще несколько минут прислушивается, все-таки не из тех, кто пойдет мстить неразумным детям за их поступок. За тех, кто избивал его, Асато боится едва ли не больше, чем за свою судьбу, но утром о них даже не вспоминает. Слишком хорошо он чувствует себя в этом доме. Тепло, ощущаемое кожей лица и плеча – единственный намек на то, что после дождя выглянуло солнце, но настроение поднимает уже это. И не так существенно, что сам по себе Тсузуки не может даже определить, где находится окно. Он все еще может наслаждаться теплом, запахом приготовленного завтрака и звуками голоса Алистера. Мир ограничен четырьмя чувствами и интуицией, которой невозможно доверять, но это не навсегда... Асато уже убедил себя в том, что сегодня наконец-то услышит, когда закончится это испытание. Убеждения хватает на то, чтобы улыбаться Алистеру, весело рассказывать о том, что видел во сне цветы – действительно снился бесконечный сад, – и совсем не думать о том, что Мигури могла ошибиться в своих предварительных выводах. Хватает ровно до того момента, когда наконец приходит время садиться в машину. Потому что именно в этот момент звонит телефон. С Хисокой все в порядке. Проблемы рабочего характера, правда, продолжаются, и Тсузуки приходится сказать о том, что он не один, чтобы не услышать подробности. Все равно дело не в живых людях, а в неучтенных духах, и главное – то, что помочь сила слепого, но не утратившего части боеспособности шинигами тут не может. Да и не требуется его помощь так уж сильно. –Мы сами разберемся, – тут же отвечает эмпат на прямой вопрос. – Ты бы не особенно процесс ускорил. А ты там как? –Еду на обследование, – даже если заняты все скорее в бюрократическом плане, отвлекать малыша от работы все равно надолго не стоит. И рассказывать о вчерашнем вечере – тоже. Поэтому Асато ограничивается заверениями в том, что с ним все нормально, и тут же получает удар под дых из лучших побуждений: –Если эти врачи тебе что-нибудь такое, неутешительное скажут... ты, главное, не расстраивайся заранее, – Куросаки искренне заботится о нем, тут все понятно, но почему от этой заботы так неприятно становится? Словно он что-то недоговаривает. – Я тут немного поговорил с Ватари... он просил передать, что в принципе готов попробовать. –Хорошо, – тон из легкого становится фальшивым, правда, Хисока явно не слышит разницы, дорожный шум на фоне должен мешать. – Так я все-таки нужен? –Нужен, конечно! – Тсузуки невольно представляет нахмуренную мордочку напарника. Сердцу становится чуть легче, но только чуть. – Вообще... Просто не хочу, чтобы ты боялся... мы все для тебя сделаем. Малыш изумительно подбирает слова, когда находится рядом, но по телефону ему куда сложнее. Асато чувствует, что говорил Куросаки не только с нерешительным Ютакой, но и с секретарем. И вряд ли Сейчиро был так уж рад узнать обо всем... –Я все-таки попробую пока так, – как не хватает сейчас то ли глаз, то ли Хисокиного дара. Как еще понять, что чувствует Алистер, прислушивается ли к разговору? – Обещаю тебе не огорчаться. И обязательно позвоню, когда станет ясно. Машина мягко тормозит на светофоре. Напарник прощается – видимо, поверив, – и Тсузуки, отключив телефон, прячет его в карман, чуть не промахиваясь мимо. Хочется выбросить трубку в окно. Алистер не говорит ни слова, будто понимает, что сейчас слова как раз не нужны. Только ненадолго, пока не сменился сигнал светофора, кладет руку на плечо. И кажется, будто он и так знает все, чуть ли не больше, чем самый старший и самый глупый шинигами, а не просто проецирует на ситуацию какие-то свои мысли. Поэтому Асато даже не оправдывается за своих коллег. Конечно, Тацуми наверняка зайдет и устроит разнос, как только освободится. Но Алистера при этом не будет. И секретаря можно убедить в том, что отказываться от услуг сейчас как минимум невежливо... хотя Хисока наверняка тоже так думал. Несмотря на все заскоки с деньгами Сейчиро может обидеться на то, что обследования оплачивает другой человек. Даже если эта оплата – чисто символическая, а обыкновенному пациенту придется выложить кругленькую сумму. Хотя тут, конечно, жадность еще может перевесить... на этот случай всегда можно уговорить Ватари. Мрачные мысли преследуют Тсузуки до самой клиники. Там уже можно переключиться на разговор о предстоящем обследовании, сосредоточиться на чем угодно – только не на том, что все это зря и, возможно, Алистера заставят обо всем забыть. Конечно, это вероятнее, чем то, что от самого Асато избавятся... но вряд ли лучше.