Любовь слепа

Нащупывая палочками очередной кусочек, Асато поймал себя на том, что привычно опустил голову. Словно это чем-то может помочь. Лучше выпрямиться, так появится иллюзия того, что смотришь в лицо. Алистер заслуживает, чтобы от него не отводили взгляд, пусть это всего лишь рефлексы и на самом деле никто ничего не видит. Да и на ощупь мало что понял... даже возраст примерно определить не смог. Прикоснуться к чужому лицу, рассказать правду – все под влиянием импульса. Слишком много радости. Сразу хочется исключить подвох, убедиться, что в коробке именно то, что написано, а не крохотный кусочек так красиво нарисованного торта... но, похоже, слепых не так приятно разыгрывать, хоть в чем-то и проще. А может, он просто неправильно нащупывает ответы. Не может понять, не чувствует особой разницы между морщинами и шрамами... что это было возле глаза? На щеке определенно шрам, довольно гладкий... нет, одним прикосновением все-таки не составишь впечатление о человеке. И даже не поймешь, с кем именно имеешь дело. Несколько минут назад Тсузуки был уверен, а теперь сомневается. Из-за того, что для него заказали кофе с двойным сахаром? Нельзя переложить зрительный образ на осязание. Не получится сравнить все равно. Это даже сложнее, чем угадать по звуку, что именно упало на ковер, или по запаху – сколько порций чего именно готовится сейчас на местной кухне. Непривычно, новый опыт... что сказал бы настоящий Мураки, все равно не предугадаешь. Хотя он точно не обиделся бы из-за внешности. Слишком самоуверенным он всегда был. Разозлиться, пожалуй, мог бы, но не так грустно вздыхать. Разве что играл бы. Но тогда он гениальный актер... стоп, раньше играть ему быстро наскучивало. Можно опираться только на ранее полученный опыт. Это лучше, чем додумывать за человека, которого невероятно трудно понять, и в результате вести себя как слон в посудной лавке. Мураки здесь нет, только Алистер, который в ответ на доброту получил то, чего, видимо, боялся, вместо благодарности. И это не лучше, чем причинить боль, пытаясь понять, какой глаз спрятан за веком – искусственный или настоящий. Слава Будде, что до последнего паранойя не дошла... Асато отправил в рот все-таки пойманную крошку. Нельзя зависать с едой, это все равно что крупными буквами написать на лбу «Параноик законченный, извините». Или позвать сюда кого-нибудь из по уши занятых коллег и спросить у них, кого они видят. Самый простой способ послать подальше всякое доверие, и пусть даже Алистер ничего не поймет. Сам Тсузуки будет знать, что продолжает сравнивать его с врагом. Не потому ли, что чувствует к этому врагу что-то кроме рафинированной неприязни, в чем пытается себя убедить? Может, еще и хочет, чтобы раскаявшийся и перевоспитанный покушением на его жизнь доктор-маньяк пришел в его жизнь искупать грехи? Кривая усмешка чуть искажает губы. Вспоминаются некоторые задания из тех, что имели место до ослепления. Ярко-ярко, словно на суде... точнее, на коллегии, где решают вопрос о состоятельности судьи и всплывает тот факт, что праведный арбитр вовсе не белый и не пушистый. И на его счету полно достижений вроде убийства матери, не желавшей в положенный срок покинуть своего ребенка и захватившей для этого чужое тело. Конечно, кто-то скажет, что избавить невинную девушку от вселения неупокоенного духа – не преступление, но в итоге мальчик таки остался круглым сиротой, и Асато в этом повинен не меньше, чем водитель автобуса, сбивший несчастную мать. Трудно быть богом смерти. Точно знаешь, что судьба есть, и тебе же приходится выполнять ее обязанности. Причем максимум, на что ты способен – дать чуть больше времени, успокоить уходящего за грань, сказать пару банальностей о том, что смерть – это естественно... –Который час? – он задает этот вопрос не только потому, что иначе не разогнать назойливые мысли. Просто течение времени как-то перестает ощущаться. Ответ даже не повергает в шок. Уже почти вечер... и чтобы не позволить продолжить разговор вопросом о том, куда они отправятся после кафе, Тсузуки начинает говорить о себе. Не о работе, а о том, как в детстве чувствовал себя уродом из-за цвета глаз. Еще недостаточно поздно для разговоров о личном, хоть день и пролетел. –Я бы не сказал, что они так уж некрасивы, – задумчиво произносит Алистер, помешивая свой кофе. В этом нет самозабвенного восхищения «нечеловеческими» глазами, которого Асато так боится. – Цвет не слишком обычный, конечно. Ты воспитывался среди людей, которые в целом не любят тех, кто выделяется? –Можно сказать и так, – сначала Тсузуки приходит в голову, что он, возможно, сейчас проколется, рассказав о чем-то изжитом за прошедшее столетие. Потом – что ничего по сути не изменилось, просто гайдзин не все понимает... Вот, уже говорит о том, что так болезненно воспринимать свои особенности не надо. – Я до сих пор не чувствую, что был прав тогда. Ведь я действительно... немного не такой. «И уже никогда не стану таким, как все, – горькая правда, но все же правда. Как ни притворяйся человеком, подлинная сущность никуда не денется. – Я не заслуживаю ничего хорошего. Параноик, неспособный понять человека, который просто так хочет сделать добро, подозревающий его не пойми в чем... Значит, я могу быть хорошим просто так, а остальные права не имеют? Да нет, им просто не нужно... они ведь не доказывают ежедневно самим себе, что способны на человечность». –Разве это плохо? – легкое прикосновение к ладони. Асато невольно наклоняет голову в ту сторону, словно может увидеть чужую руку, теплую и нежную, как маленький светлячок. – Выделяться из толпы – это скорее благо. В наше время все больше людей понимает, что ксенофобия – такой же атавизм, как хвост, причем более вредный. –А что в этом хорошего? – чужое тепло немного снижает накал эмоций. – Прости... я не говорю, что на тех, кто отличается, обязательно надо нападать. Но ведь это делают испокон веков... и будут делать... В ответ Алистер начинает тихо говорить о прогрессе, о том, что жизнь все-таки меняется к лучшему... и добавляет, что понимает теперь, почему Тсузуки не ищет помощи. –Я не психолог, конечно, и не собираюсь лезть тебе в голову, но у тебя еще вся жизнь впереди... зачем ее портить, не меняя убеждений? Ты словно водишь за собой всех тех, кто когда-либо причинял тебе боль... и, извини за прямоту, но сейчас, когда ты ограничен в возможностях, это стадо буквально готово тебя загрызть за любую попытку изменить жизнь к лучшему. И ты ведь понимаешь, что эти люди на самом деле не имеют никакого права делать тебе больно... если для тебя это не аргумент, подумай о других. О тех, кому не безразлично, что ты чувствуешь. Даже если притворяться, будто все в порядке. От правоты зубы ноют. Словно от слишком холодной воды. Вот почему все время кажется, будто Мураки рядом, а вовсе не из-за запаха или теплых слов, от которых автоматически ждешь подвоха, ведь так хочется поддаться и поверить, забыв о последствиях... –Тебе на самом деле не так уж много надо сделать, чтобы стало легче, – Алистер мягко разжимает его пальцы, легонько массирует, снимая напряжение. Это одновременно так невинно, по-дружески, и так приятно, что уши начинают гореть. – Просто прими как факт, что думать о себе всякие незаслуженные гадости не умнее, чем отказываться от всего хорошего и полезного. И не торопись. Ни один друг не бросит тебя только потому, что ты учишься принимать себя. Я уж точно... ты мне слишком интересен. Контакт осторожно разрывается. Сейчас, в эту самую секунду, Асато становится легко. Настолько, что он пугается и мог бы отдернуть руку, но повода для этого больше нет. Незачем кричать, чтобы тебя оставили в покое, когда вокруг и так темнота. Никого. Пока сам не потянешься навстречу. Слепота позволяет домыслить что угодно о мире вокруг, и совсем не обязательно населять его монстрами... Жаль, нельзя сказать Алистеру правду. Рассказать, что от чудовища в собственном теле Тсузуки никогда не сможет избавиться, потому что этот монстр – он сам. Все мудрые слова подходят для людей, а не для того, кто лишь пытается быть человеком. Но отказываться от всего правда глупо. На операцию вот уже согласился, потому что это правильнее, чем заставлять Ватари делать то, что даже для него – слишком. –Только тебе со мной трудно, – едва слышно произносит Асато. Темнота темнотой, а мир вокруг на самом деле никуда не делся. Это просто иллюзия... ощущение полного отвержения, для которого не нужно даже зажмуриваться. Достаточно, чтобы на секунду стали неважны звуки, которые все равно не разобрать. – Мы почти друг друга не знаем... –А мне кажется, я знаю тебя достаточно, – Алистер тоже шепчет, и хрипоты в его голосе почти не слышно. Правда, слова звучат слишком искренне, чтобы снова начать подозревать. Мураки не играет так долго, он всегда быстро выпускал когти. Он слишком уверен в себе, чтобы тянуть, когда беззащитная жертва и так в его руках. И доктору было бы незачем желать добра тому, кто его чуть не убил. При всех парадоксах мышления этот маньяк высоко ценит только свою жизнь. – Словно мы всю жизнь знакомы. Мне ни с кем не было так хорошо, и я хочу, чтобы ты тоже чувствовал себя со мной свободно. Ради этого можно и потрудиться. В эту секунду Тсузуки хочет того же. Забыть о проклятом убийце, успокоиться – только не потому, что на собственную жизнь плевать. Не по причине, которая толкнула его к этому теплому человеку, и в которой нельзя признаваться, даже если Алистер и так обо всем догадался. Нельзя забывать о других, действительно нельзя... хотя это не значит, что нужно притворяться. Просто не стоит говорить о вещах, которые не имеют отношения к настоящему. Это как вытаскивать кирпич из фундамента, чтобы продемонстрировать его со всех сторон. –Тогда я тоже постараюсь, – Асато заставляет себя улыбнуться и снова нашаривает оставленные на столе хаси. Надо доесть заказанное... и десерт. – Я доверяю тебе, правда. Это просто привычка – всех подозревать... –А на меня, секретный агент-сан, у вас даже нет полного досье, – Алистер смеется, и натянутая улыбка шинигами переходит в настоящую. Снова так легко... даже с Хисокой не всегда настолько просто. – Плохо, когда жизнь состоит в основном из работы, даже поговорить не о чем... –Но мы ведь находим темы, – та же музыка... хотя невозможно говорить только об искусстве. Тсузуки отпивает кофе, горячий, но уже не обжигающий, и думает, что не станет проситься домой. Только не сегодня. Да и кому он там нужен? Надо только отзвониться – жив, скоро будет здоров... оставьте в покое и не напоминайте о работе. И так всю радость от скорого прозрения портит мысль о его последствиях. Так всегда – стоит сделать долгий перерыв в работе, и возвращение к ней вызывает закономерный ужас. –А если не находим, то можно просто помолчать... Только не думай, что я устал от твоего голоса. Или, если хочешь, я тоже могу рассказать что-нибудь... про свою жизнь. Асато осторожно надкусывает пирожное. В конце концов, он сам поднял эту тему. И, честно говоря, ему интересно. Это так нормально – сидеть за столом с другом и понемногу узнавать его с разных сторон... Поэтому шинигами совершенно не против послушать. Даже о том, как некогда молодой студент-медик попал в аварию... заметно, что Алистер раньше мало рассказывал об этом, повествование очень сжатое... и чувствуется желание ободрить Тсузуки собственным примером, но это не страшно, а естественно. Как любая передача опыта. В самом начале Алистер говорит о том, что ему совсем не неприятно вспоминать о тех днях. Это хорошо... хотя, разумеется, желание выговориться позволяет перетерпеть любые неприятные ощущения. Скрытая боль давит, как гной или заноза под кожей, пока не уберешь – ничего не заживет. Хорошо, что хоть один из них может свободно высказаться, не боясь случайно раскрыть правду – слишком неправдоподобную для обычного человека. Ведь даже неправдоподобным так естественно заинтересоваться и начать искать концы. Хорошо, что Алистер – обычный человек с соответствующей аурой, а не какое-то сверхъестественное существо... да, с ними проще, они быстрее воспринимают Асато как своего, как друга и близкого, но так хочется для разнообразия ощутить себя нормальным. Если точнее – вписывающимся в то общество, в котором родился и вырос. Хрен с ней, с генетикой, и с работой тоже... увы, так можно только сказать. Честно или нечестно не дать забыть о себе другу? Может, получится уговорить Сейчиро не вмешиваться... хотя загадывать на то, что будет после прозрения, в целом не имеет смысла. С человеком нельзя долго поддерживать отношения: он увидит, что Тсузуки не стареет, и необходимость объясниться встанет в полный рост рано или поздно. А объясняться не хочется... Да и работа, несомненно, будет мешать. Хотя при всей занятости раз в месяц-два время для вот такой встречи выкроить можно. Даже чаще, так что это не аргумент. Свободное время Асато никогда не расписывал по минутам. И все-таки удовольствий в его жизни настолько мало, что пренебречь внезапно появившейся радостью общения невозможно. Это ведь совсем невинно. Безвредно. Вот если бы Тсузуки, например, регулярно вызывал в собственную квартиру Бьякко, чтобы с его помощью прогнать одиночество, было бы намного хуже. На этот счет даже статья есть, в которой ни слова о слепоте и иррациональном страхе. Если хочется таких простых радостей, то почему бы не перебраться в Генсокай под опеку любящих духов? К счастью, они как раз понимают, и поэтому не станут удивляться или обижаться, что не их выбрали. Так только люди, в том числе бывшие, могут, даже если осознают, что пользы от них не так уж и много – хотя бы потому, что находиться рядом каждую минуту они не в состоянии. Все равно будут обижены в лучших чувствах, что их не ждали, не сказали вслух очевидного, не выслушали в ответ ничего не решающую, но такую остроумную банальность... и посмели не почувствовать себя лучше. Немедленно. Мысли эти для Асато нехарактерны, но так хорошо ложатся на мотивации того же Тацуми, что поначалу шинигами даже стыда не чувствует. Ведь те коллеги и друзья, о которых рассказывает сейчас Алистер, тоже действовали из лучших побуждений. Именно поэтому им никто не сказал, куда они могут эти побуждения девать, а не только потому, что все равно понять бы не смогли. Вместо этого пострадавший решил действовать разумнее и не сотрясать воздух. Просто доучился, получил диплом, стал-таки отличным врачом и выбросил из своей жизни всех, кто не верил в его успех. Просто остался собой и постепенно прогнул под себя мир, чего вовсе не собирается требовать от других. Ведь обстоятельства у всех разные, и это ему так повезло, что оказалось достаточным просто не опускать руки. –Еще немного – и я никогда не смог бы исполнить мечту детства, – мягко подытоживает Алистер. – Хотя, конечно, помогать людям по мере своего таланта – мечта довольно тривиальная. Как и изменить мир к лучшему. Поэтому, наверное, большинство от такого примитива или отказывается, или понимает по-своему, а жизнь лучше не становится. –Становится. Просто очень медленно, – Тсузуки с сожалением обнаруживает, что десерт кончился. Так же незаметно, как и в те дни, когда шинигами видел, тут ничего нового. Правда, можно попробовать заказать еще... но Асато чувствует, что уже наелся. Когда еду не норовят выхватить из-под носа, вовремя остановиться вполне возможно. – Потому что есть и такие люди, как ты. –Или ты, – кажется, Алистер улыбается. И с ним ужасно хочется согласиться. Так необычно и приятно слушать в свой адрес похвалы вместо привычных намеков на умственную недоразвитость. Так хочется поверить в то, что действительно помог кому-то. Можно было бы адаптировать какую-нибудь из рабочих ситуаций и спросить у Алистера, что он думает на этот счет, но почему-то Тсузуки кажется, что он уже знает ответ. Его постараются убедить в том, что он все-таки был прав, а если не получится – то мягко подловят, прямо как с этими переменами в жизни. Что-нибудь скажут – вроде «ну да, ты не помогаешь людям, и мать Тереза тоже»... Асато почти слышит эти непроизнесенные слова, и дело вовсе не в желании поверить. Просто Алистер иначе не скажет... У него такой ощутимо теплый взгляд... если, конечно, это не самообман. Мысль словно упирается в стенку. Да, этот человек применяет кое-какие уловки, но ведь по-доброму же... и практически в открытую. Даже слепой разглядит, как легко его подловили, всего лишь согласившись с его мнением так, чтобы сразу захотелось опровергнуть. –Хочешь еще что-нибудь? – когда звучит этот вопрос, в голову Тсузуки приходит мысль о том, что забыть все-таки удалось. Получается общаться с человеком, не ломая голову в поисках второго дна. Хотя Мураки тоже попадал в аварию... если не лгал. Впрочем, это случается с тысячами людей каждый день. Точно так же можно подозревать человека на основании того, что он медик. Или богат. Или умен. –Нет, – Асато нашаривает чашку и допивает остатки остывшего кофе, стараясь не проглотить гущу. Шинигами искренне надеется, что в его отказе не чувствуется ничего лишнего. Он ведь совсем не боится, что его заставят каким-то образом платить за этот поздний обед. Алистера такое подозрение обидело бы. Все, чего хочет благодетель – просто общаться со своим другом, пока они оба свободны и могут тратить время на себя. – Я не хочу здесь засиживаться. Он поднимает голову, надеясь, что Алистер прочтет на его лице «поехали домой» и поймет, какой дом имеется ввиду. Меньше всего хочется навязываться, конечно... Это ведь Мураки с радостью отвез бы существо, которое хочет держать при себе, в свое логово, а у Алистера могут внезапно появиться другие планы... но, похоже, Тсузуки волнуется зря. Предложение все еще в силе. –Устал? – только и спрашивает друг. Асато кивает. – Тогда я оплачиваю счет... и ко мне? –Да, – нужно ценить каждую секунду, которую они могут провести вместе. А не тратить ее на беспочвенные подозрения в адрес хорошего человека.