Любовь слепа

Самому впору попросить у коллег успокоительного. Мало что Асато весь день сам не свой... впрочем, он как раз прекрасно держится, если учесть, что он пережил этой ночью. Казутака не удивился бы, услышав просьбу повременить с операцией, но для такого его любимый шинигами недостаточно нагл. На то, чтобы поговорить о другом событии этой ночи, у Тсузуки тоже духа не хватает. За вычетом смущения, он ведет себя так, будто ничего такого не произошло... или для него случившееся было естественным, что явно не так. Скорее, невинное создание просто обескуражено настолько, что не представляет, как об этом можно говорить. На всякий случай доктор старался его не провоцировать, хоть и тянуло до дрожи прикоснуться, поцеловать... останавливала еще и треклятая ревность. Как Асато отреагирует, узнав правду? Вопрос без ответа... Хочется раскрыться прямо сейчас, но мосты еще не сожжены. Да и нервировать без того измотанного ожиданием шинигами – самое глупое, что можно сделать. Сейчас он нуждается в покое. И не стоило бы вообще с ним говорить... если бы можно было удержаться. Бывают ситуации, когда ни о каком контроле не может быть и речи. Просто делаешь то, что делаешь, и остановиться не получается. Это вполне нормально, вполне по-человечески. А разум, который предназначен для того, чтобы таких ситуаций не допускать, требует для начала объяснить причину и вообще реагирует на собственного владельца как на автостопщика, попытавшегося без формы и документов притвориться полицейским. Вот это и называется любовью – когда теряешь право сказать себе: «Нельзя, потому что нельзя». Да Тсузуки сейчас, несмотря на предстоящую операцию, вел себя спокойнее... просто разговаривал, благодарил, просил быть рядом, когда проснется... Мураки поймал себя на том, что ищет по карманам сигареты. Естественно, ничего не обнаружилось, кроме лишнего телефона. Выключенного. Захватил его доктор на всякий случай – если Асато вдруг стукнет в голову, что он должен оповестить коллег, то лучше не заставлять его ждать, пока за трубкой съездят. Получив возможность сразу, человек склонен не торопиться с ее использованием. А вот ожидание, усугубленное чувством вины за то, что вынудил другого оказать тебе услугу, порождает желание немедленно доказать, насколько важно для тебя было получить запрошенное. Так, конечно, ведут себя не все, но Тсузуки эта модель подходит как никому. Полюбовавшись на дешевую трубку, Казутака вернул ее в карман и извлек оттуда же таблетки для горла. С тем же успехом можно «принимать» обычные леденцы... но надо же как-то себя обмануть. Жвачки неэстетичны, пластыри – этап пройденный... а сила воли – значение непостоянное. Можно, конечно, позволить себе маленькую слабость, все равно восстановление связок – процесс длительный и с почти невидимым прогрессом. Но тут как раз внутренний водитель верит в полномочия... В ширину коридор здесь – пять шагов, таблетка, даже если растягивать, за десять минут растворяется... что ж, сигарета дала бы больше только за счет необходимости найти место. Дежурить именно здесь совершенно не обязательно. Он врач, может при желании и понаблюдать за операцией, здесь вроде бы во всех операционных запись ведется, коллеги не откажут... известен и маршрут, и будущая послеоперационная палата, все им же и оплачено, включая отсутствие соседей. Говорить лучше без свидетелей, пусть Асато чувствует себя спокойно. Скорее всего, он будет спать до утра и дольше, с вечерне-ночными операциями почти всегда так, но физиология шинигами в этом плане может устроить сюрприз. Лучше не рисковать. Лучше самому устроиться в кресле и восполнить недополученное, а то уже тянет включить этот проклятый мобильник и что-нибудь сказать... нет, Тсузуки вряд ли одобрит такую провокацию. Доктор резко дернулся. Показалось... просто занавеска на ветру дергается. Тени здесь нерезкие, освещение точно рассчитано, чтобы не травмировать пациентов, едва начинающих видеть. Но все равно надо быть готовым. Асато мог и не упомянуть, в какой именно больнице лежит, все его разговоры Мураки не слышал. Это вполне может дать им фору. Возможность наконец честно объясниться, не на поле боя... и без маячащих на заднем плане проблем. Впрочем, устранение одной из таких проблем за спиной Тсузуки ничего не даст. Он должен слышать и видеть, как ведут себя его друзья. Иначе, даже несмотря на уже имеющийся конфликт, последствия непредсказуемы. Нельзя давать противнику возможность сыграть на чужом чувстве вины. Интересно, они-то сами внесут в свою тактику такую же поправку? Казутака прислонился к стене и привычно подсчитал пульс. Все в норме. Незачем себя накручивать. Он не умрет этой ночью, уже хотя бы потому, что слишком сильно этого не хочет. Он, черт побери, поклялся Асато, что будет с ним... значит, иной исход невозможен, и точка. Все же удалось уговорить себя немного подремать. Доктор не засекал время – сон все равно вышел некачественным, прерванным. Каждый шорох заставлял дергаться и проверять, не изменилось ли что в общем магическом поле. Что ж, иногда бояться своей собственной тени – верная тактика... если противник не разгадает ее заранее. «Я мог их недооценить, – подумал Мураки, отогнав последнее сновидение и все-таки уговорив себя на паломничество к кофейному автомату. – Теоретически... но скорее все-таки переоцениваю. Как-то больше верится в то, что они до сих пор не разгадали мой план, или перепутали дни... но с тем же успехом они могут сейчас следить за мной. Хотя время сейчас удобное, я бы на их месте напал». Выпив безвкусный кофе, Казутака вернулся на свой пост. Просидев еще минут пять как на иголках, собрался было уже пойти и посмотреть, почему все тянется так долго, но интуиция не подвела. Каталку уже выкатывали. Тсузуки выглядел немного бледным, глаза прикрывала аккуратная повязка, в остальном все было нормально. Доктор шел рядом до самой палаты, вполголоса уточняя детали прошедшей операции. Надо было все-таки посмотреть... заодно понял бы, стоит ли пытаться выкупить и уничтожить запись. С чужих слов не слишком понятно. Вроде явных аномалий коллеги не отметили. Или примененный способ наркоза замедляет регенерацию, или банально мешал зонд... ладно, этот вопрос не срочный. Не стоит привлекать к нему лишнее внимание. Когда дверь палаты наконец закрывается, все умные посторонние мысли вылетают из головы. Остается желание дотронуться до мирно спящего шинигами, осторожно, чтобы не разбудить. Пусть отдохнет между двумя стрессами, что бы ни произошло раньше – запланированное признание или атака. Впрочем, если они нападут прямо в этой палате, мнение Мураки об интеллекте некоторых покойников будет испорчено непоправимо. Казутака ограничивается прикосновением, заодно проверяя, правильно ли закреплена капельница, и садится в кресло рядом с кроватью. Хочется зайти дальше, но поцелуй может разбудить Асато. Есть и еще одна причина не делать этого раньше времени, раз уж есть возможность добиться идеального развития событий. Замкнутое пространство одноместной палаты дает преимущества... позволяет призвать невидимых сторожей и поручить им охрану периметра. На все здание доктора сейчас не хватит, но маленькую комнату защитить не так сложно. Тсузуки, конечно, заметит... но сейчас это уже не страшно. Мураки невольно вспоминает, как пальцы Асато ощупывали его лицо. Так интимно и невинно в одно и то же время. А мог ли он недооценить своего любимого? Нет, вряд ли Тсузуки догадался уже тогда. Он не способен так долго притворяться и тем более намеренно мучить другого. К тому же, умение блефовать у него в зачаточном состоянии... все прочие его поступки, слова, все его поведение с того дня указывало на прямо противоположное. Нет, свое отношение к злому гению, сломавшему его жизнь, Асато описывал честно, а не с целью спровоцировать этого самого гения или причинить ему боль. Можно лишь надеяться, что его мнение изменится под давлением новых обстоятельств, и он не воспримет вынужденный обман как издевательство. В кресле можно лечь так, чтобы не выпускать из поля зрения спокойное лицо с белой повязкой. Усталость скоро возьмет свое, но пока существует вероятность, что Тсузуки внезапно проснется, нужно следить. Сосредоточенность на этом позволяет не думать о том, как он воспримет правду. Предполагать – все равно что идти по ломкому льду. Пока не дошел до противоположного берега, – опасно, страшно и любой шаг может быть неверным. Особенно самый первый. Начать лгать всегда проще, чем остановиться, даже если ложь не приносит больше ничего, кроме боли. Немного похоже на наркоманию. От силы воли не особенно зависит. Назначаешь срок, когда попытаешься бросить, а потом хочешь его нарушить, лишь бы ничего не менялось. Даже если знаешь, что выполнишь намеченное, желание никуда не денется... как и мысль о том, что ты только сделаешь хуже, в какую сторону бы ни пытался двигаться. Пока не попробуешь, не узнаешь.