Любовь слепа

Первое, что Асато ощущает, проснувшись – руку Мураки на своей ладони, и рефлекторно сжимает ее. Второе – чувство голода, наконец-то оформившееся в полном объеме. К счастью, против этого доктор может помочь. Съев сладкий батончик и запив его водой, Тсузуки наконец вспоминает о том, что предшествовало уколу успокоительного, и начинает задавать осторожные вопросы. Рассказанное в ответ немного пугает, но в целом шинигами чувствует облегчение. Обошлось, все-таки обошлось... и, если Мураки говорит правду, то не так уж и плохо. Асато не уверен, что ему есть смысл приукрашивать, особенно в части. где речь идет о реакции Хисоки. Только бы не оказалось, что маленький эмпат влез слишком глубоко... он ведь и память может считывать, в какой-то мере. При мысли о том, что он мог увидеть, Тсузуки невольно краснеет. Отчасти от того, что на самом деле был бы совсем не против повторить маленький эксперимент с доктором. Осознавать это как минимум странно, но внутреннего отторжения нет совсем. Его нет и тогда, когда Мураки прикасается, гладит, целует, и неважно, как далеко он при этом заходит за те границы, которые Асато мысленно ставил раньше. Для того человека, которым доктор притворялся. Все случилось как-то само собой, даже удивиться не получается. Мураки осторожен, возможно, дело в этом, но только отчасти. Почему-то его прикосновений Тсузуки жаждет чуть ли не сильнее, чем еды и возможности наконец снять повязку... по первому пункту все обстоит именно так, потому что больше отпускать доктора от себя шинигами не намерен. Асато слишком давит одиночество, он боится, что соглашение, о котором рассказал Казутака, будет нарушено. Этот страх отпускает постепенно, к концу дня, полного ласки и предупредительности. Мураки полностью берет на себя роль посредника по работе с медперсоналом, это позволяет получить все необходимое. Тсузуки проводит в клинике еще одну ночь, не совсем спокойную, но из сна достаточно вынырнуть на пару секунд, чтобы услышать дыхание доктора, такое знакомое по ритму. На следующее утро Асато не может отделаться от мысли о том, что у него не получится уснуть снова без этого звука. Мысль не кажется ни глупой, ни смешной. Повязку снимают ближе к вечеру, заменяют легкими «нашлепками», под которые отчасти проникает свет. От резинок слегка чешутся уши – а может, дело опять в мыслях, которые приходят, когда Мураки говорит, что через пару часов отвезет его домой. Почему-то сразу ясно, без разъяснений, что речь о той квартире, где они жили последние дни. Уже сидя в машине, прислонившись к боковому стеклу и ловя отблески частых фонарей, Тсузуки пытается заставить себя думать о другом. Например, о том, что делать, если он все-таки ошибается, а заодно ввел в заблуждение собственных друзей. Эту мысль он навязывает себе насильно, как в детстве во время игры напоминал себе о необходимости приготовить уроки. Получается так же плохо, внутренняя уверенность в том, что доктор не сделает ничего плохого, не менее тверда, чем семьдесят лет назад – в том, что до вечера еще далеко. Заметив его молчание, Мураки начинает говорить – видимо, дорога сейчас не особенно загружена, раз можно отвлечься на такую несерьезную тему. Доктора интересует в основном самочувствие Асато, потом разговор плавно переползает на очки, которые носят его коллеги. –Честно, никогда об этом не задумывался, – почему-то тянет почесать шрам на правой руке. – Наверное, все остается так, как было при жизни... –То есть, это все-таки настоящие очки, – уточняет Казутака. –Да, – тут Тсузуки знает точно – не диагноз и «минус», а то, что без очков коллеги действительно ориентируются в пространстве немного хуже. – Я как-то очки с простыми стеклами для солидности надевал, у них и линзы немного отличаются, – поясняет он. Рассказывая о таких ординарных вещах, сложно одновременно мучить себя глупыми подозрениями. Да и правда вопрос интересный – что такого особенного в зрении... Асато не помнит, чтобы тот же Ютака менял очки на более сильные, как делают многие люди. Тацуми он об этом никогда не расспрашивал, в голову не приходило, но с Ватари общался довольно много, и разбивал свои очки ученый на его памяти часто. –Если бы за исследование физиологии шинигами давали премию, я бы ее точно получил, – шутка звучит ничуть не зловеще, подтекст доходит до Тсузуки не сразу. Он ненадолго замолкает, понимая, что, разумеется, с ним Мураки общается не из-за научного интереса, такое даже не спросишь всерьез, но все равно этот юмор слегка коробит. И напоминает о прошлом. Асато снова начинает почесывать мочку уха там, где ее касается резинка. На следующем светофоре, – Тсузуки где-то на периферии сознания отмечает, что может различить цвета, – доктор осторожно дотрагивается ладонью до его колена. –Мне, конечно, с этим проще, – мягко говорит Мураки. – Вокруг все время ходит материал для исследований в репрезентативных количествах. И буквально навязывается... я про твоих коллег. Прости, что напомнил, но завтра они опять явятся. –Ничего, – естественно... Казутаку просто довели, понятное дело, что новую встречу с тем же Тацуми предвкушать с удовольствием сложно. Асато помнит, как вчера утром звучал его голос. – Я потерплю... Зато, наверное, можно будет пока забыть про мобильник. Раз им разрешили являться лично... или они что-то еще захотят важного сказать? Тсузуки немного думает об этом, пока машина заезжает в подземный гараж, и приходит к выводу, что без помощи коллег разобраться во всем будет легче. Странно – атмосфера в квартире совсем не изменилась. Но, собственно, а что должно было уйти – запах, аура, чувство полной безопасности? Доктор раскладывает по местам те вещи, которые они брали с собой, пока Асато сидит на диване с тарелочкой чуть подсохших пирожных. Заставить себя волноваться все никак не получается, попытка представить, что сейчас Мураки сделает что-нибудь плохое, вызывает в памяти только слова Рикуго, сказанные в этой самой комнате. –Розы совсем завяли, надо было их убрать раньше, – странно, что они вообще столько простояли. Неожиданно Тсузуки осеняет, что на самом деле букет был куплен, конечно же, для совсем другого мертвеца, и шинигами пробует сдвинуть одну из повязок. Казутака, похоже, замечает это, потому что подходит ближе вместе с вазой, пахнущей вполне ожидаемо для забытых на несколько дней срезанных цветов. Мертвый запах. – Асато, не торопись... –Я просто хочу кое-что проверить, – он приоткрывает глаз, совсем чуть-чуть, и заслоняется рукой от света лампы. Только на секунду... но ее достаточно, чтобы увидеть темное пятно. Они были красными. Глаз тут же начинает слезиться. Тсузуки опускает повязку на место, зажмурившись, но увиденного достаточно. –Завтра куплю тебе свежих, – доктор уносит вазу, он все понял без слов. Шинигами поворачивает голову, словно бы смотрит ему вслед, он привык так делать, и прижимается щекой к обивке дивана. Он чувствует себя уставшим, но почти счастливым, и подозревает, что есть вещи, которые просто невозможно объяснить логически. Например – почему одни и те же обещания могут и пугать, и радовать, когда один и тот же человек дает их в разное время. И не только обещания. Когда Мураки возвращается, от него больше не пахнет смертью – только тем одеколоном, который так волновал Асато раньше. Казутака садится рядом, на его плечо куда приятнее класть голову, чем на диван. –Я еще плохо вижу, – Тсузуки чувствует, что должен поделиться этим. – Мне, наверное, тренироваться надо... –Наоборот, пока что тебе нужно отдыхать, – доктор гладит его по волосам, старясь не сдвигать резинки. – Если неудобно, на ночь можно снять... понимаю, что ты хочешь поскорее начать видеть, но пока что напряжение надо дозировать. Ты ведь позволишь мне принимать решения в чисто медицинских вопросах? К щекам приливает жар, Асато невольно понимает, о чем Мураки так старательно умалчивает, и тут же обзывает себя извращенцем. Ну почему в голову все время лезет одно и то же? –И не только, – срывается с языка. – У тебя, конечно, больше опыта, – так еще хуже, ксо, неужели нельзя сказать что-нибудь без этого подтекста? А, все равно Казутака уже знает, о чем речь. Он не может не понимать, что за мысли возникают у сидящего рядом. Мураки они касаются напрямую, и бороться с ними Тсузуки не может. Может быть, после визита умных, понимающих коллег все изменится, а сейчас даже испугаться возможных последствий не удается. Тело знает лучше, оно изголодалось по прикосновениям, а душа тянется к теплу. –Не во всех областях жизни, – доктор ласково проводит пальцем по щеке, сейчас гиперчувствительной. Шинигами почти ничего не слышит за грохотом собственного сердца. – Асато, за себя ты решаешь сам и только сам. Если ты чего-то не хочешь, или тебе неприятно, не надо себя пересиливать... и в обратном случае тоже. Ладонь проникает в вырез рубашки, почти беззвучно расстегивается пуговица, и нервные окончания буквально взрываются. Совсем как той ночью, когда Тсузуки захлебывался страхом, но сейчас у возбуждения была совсем другая причина. Менее уважительная... или тут все-таки не подходят эти критерии?