Осколки

«Нет ничего прекраснее естественной простоты», – шепчет она, перебирая волосы Акиры. Улис, должно быть, хотелось медленно расшатывать её по кусочкам, словно разбирая кубик Рубика на детали – отламывая по фрагменту мозаики вместе с кончиками ногтей. Это, впрочем, немного запутанно, – Улис, к сожалению, всё ещё недоступно, – но она совершенствуется с каждым днём, всё ещё ломая рёбра вместо цветных граней. Не то чтобы у неё был широкий выбор; Улис всего лишь временно не умеет копаться в микросхемах неповоротливыми, чистыми пальцами. Это – ничего, это приложится, и всё вернётся на круги своя: Улис – в манящий омут, пешки – обратно на доску. Всё будет происходить понемногу; так обычно случается. Торопиться – удел слабых. Улис медленно проводит пальцами по обезображенной щеке. Припадает губами. Как только она осторожно поддевает ногтём первую грань, остальные начинают крошиться от лёгкого прикосновения, от дуновения ветра; Акира помогает ей, Акира, должно быть, тёмными ночами сидит перед зеркалом. Улис никогда особо не задумывалась над этим, разве что пару раз – вполне логично, что «Аки-как-то-там» кричит в пустое стекло и расшатывает себя, упрощая Улис работу. Улис в это время (обычно) крепко спит. Она чувствует дрожь под своими ладонями; Акира нервничает, Акира трясется, – боится ли, предвкушает ли… Она именно такая – понятная, как дважды два, и её определяет странная цепочка решений. Улис вытаскивает Акиру из грязи, пачкая локти, но не до конца – Акира тянет руки, Акира смотрит ей в рот, Акира молчит – Акира делает. Улис, в свою очередь, прикасается к ней (холодно) профессионально. С твёрдостью хирурга. Улис не приходится заставлять себя не питать к ней симпатии, и иногда это казалось бы странным, но Улис, признаться, с самого начала ничего к ней не чувствовала. Ни презрения, ни любви, ни ненависти. Акира просто была, как, ну, мост. Как бесполезная засохшая ветка. Улис как ни в чём не бывало пропускает её губы и сладко шепчет на ушко очередной приказ. От одного запаха Акиры её уже выворачивает наизнанку. Надоедает. Влюбленность Акиры, что веселила её первый день… два дня, – надоедает. Было забавно наблюдать за её реакциями и попытками спрятать взгляд, но потом всё пошло на спад, как и должно было — эти забавы становились рутиной. Скучной рутиной. И чем быстрее тлел вялый её интерес, тем сильнее Акира цеплялась за свою Улис мёртвой хваткой. Акира плачет, и даже слёзы её – безвкусные. Она по-прежнему напоминает какой-то вязкий подкрашенный крахмал. Какое там «расшатывать по кусочкам» – Акира ведь пожирает саму себя. Когда она обрезает палец осколком, Улис, конечно, припадает к ране губами, и у крови Акиры – привкус чернил или чего-то невероятно грязного. Улис хочется это выплюнуть. Её словно заражает мерзостью изнутри; с тех самых пор она избегает взгляда Акиры, потому что он такой же пустой. Мутный. Улис чувствует, что Акира смотрит сквозь неё, и иногда ей даже (не) интересно, есть ли у Акиры внутри хоть… что-то. Улис наотмашь бьёт её по лицу, и Акира ударяется в слёзы, умоляет о прощении, падает на колени. Если подумать, это никогда и не было смешным. Конечно, она принимает всё за чистую монету и, естественно, не может отличить от любви ни похоть, ни простейшие манипуляции. Холодные, короткие поцелуи Улис по-прежнему кажутся ей добровольными, и Акира не замечает, что объятья их – односторонние. Мыслит внутри маленькой прозрачной коробки – Улис всё это видит, и Акира, думается, – истинная, самая настоящая… – Тупица. Тупица. Да, она хорошо помнит, как эти слова срываются с её языка, как она облегчённо вздыхает, ударяя Акиру в живот, как она хочет растоптать её, когда Акира прикасается к её ногам – Акира, своими грязными руками, к её ногам. Улис помнит, как у неё не сжимается сердце, и не подгибаются коленки от невероятной жажды сломить её волю, как болотные глаза Акиры даже не хочется ослепить, – Улис хочется держаться в стороне. Акира не упадёт ниже; Акира уцепится за её туфлю. Скучный, скучнейший паразит. Акира, самоуверенная марионетка Акира, пытается восстать против кукловода. Но даже сейчас ей просто не хватает смелости убить Улис. Право слово, – идиотка. Улис, в конце концов, помнит, как медленно открывает глаза в больничной палате, как сжимает в руках простыню и неспешно оглядывается. С ней – привычное чувство тошноты и грязи на ладонях, какой-то мерзкий запах гнили вместе с тяжестью в голове; под пальцами дрожит зашитая плоть. Улис оглядывает грубый шов и устремляет взгляд в мутноватое окно, настолько мерзок её шрам. Неглубокий, как порез от бумаги, какой-то совсем неловкий и несуразный, словно дождевой червь – столь же плоский, как и сама Акира. Грустно только то, что это уродство ещё будет заживать – будет напоминать о том, что никогда не подходило Улис даже в роли пешки. Неприглядная психопатка. Улис, честно говоря, всегда тошнило от неё – от того, как она поднимала голову, как смотрела с восхищением, как лезла обниматься, как краснела от поцелуев; Улис тошнило от неё с мешками под глазами, со шрамом или без; тошнило, когда Акира улыбалась и когда плакала, тошнило и от её писклявого голоса, и от смущённого молчания, в любое время суток и даже по телефону. Честно говоря, она была невыносима – в ней не было абсолютно, абсолютно ничего. Улис могла бы описать её одним словом. Акира смотрит вперёд тем же мерзким пустым взглядом, и Улис протягивает ей в ответ, мол, ты такая… ну. Простая.