Осколки

Ая чувствует удары; некие руки тянут её на дно. Они жаждут провозгласить её своей королевой и водрузить на неё попрочнее (побольше) страданий, чтобы у Аи сломалась шея. Она уже хрустит. Жалкий такой звук. Некие руки сжимают ей запястья. Эти удары сначала слабые, осторожные, чтобы ненароком не сломать в ней какую-нибудь важную деталь; Канаме ещё не знает, будет ли она барахтаться, и ещё не дошёл до точки кипения – он говорит об этом прямо: «Терпи, скоро будет хуже». Ая упирается — Ая сжимает ножки кровати. Царапая Канаме лицо, она понимает, что под ногтями у неё засыхает кровь; в живот врезается нечто тяжёлое, и Ая закрывает глаза, чтобы в тумане не слушать яростные крики. На неё периодически капает слюна, и постоянно сыплются пощёчины; Ае легко признать, что это происходит не с ней. Она цепляется за дверной косяк и выползает, учится запирать двери, остается в школе допоздна. Ая учится бегать, но получается плохо; от Канаме особо не побегаешь, и его это сначала веселит, а потом раздражает. Удары становятся жёстче. Больнее. Однажды Ая достаёт нож. Однажды Ая отчаянно машет им перед Канаме, сантиметрах в двадцати от его носа; Канаме, тем не менее, приближается, и она разжимает пальцы. Бесполезно; бесполезная. На завтраке мать обеспокоенно спрашивает, откуда у Аи порезы на руках. Ухмыляясь, Канаме смотрит на неё таким взглядом, что у Аи подкашиваются коленки; она в беспамятстве говорит, что резала бутерброды, и как можно быстрее выбегает из-за стола – только чтобы услышать, как Канаме властным, не требующим возражений голосом шепчет: «Ждёшь меня на улице». На этот раз Ая, конечно же, ждёт. Когда у неё кончается уверенность и желание барахтаться, Ая опускает руки и сдерживает слёзы – Ая учится принимать. Даже когда её (уже) никто не держит, Ая чувствует удары.