Осколки

С утра Сумиреко обыкновенно медленно наклоняет голову и смотрит на новые шторы цвета боли, – перемены в лице Сумиреко замечает даже дворецкий. Эти шторы – точь-в-точь как в больничной палате, не хватает только грязного пятна с левой стороны, хотя от одного их вида Сумиреко ещё не выворачивает наизнанку – лишь хочется сорвать и выкинуть в окно эти тряпки. Белые. – Миледи, Вам не нравятся шторы? Не переживайте, пожалуйста; мы снимем их тотчас же. – Благодарю, но в этом нет необходимости. Мягко кивнув головой, Сумиреко делает глоток; чай немного остыл и недостаточно крепкий, а ещё она не сказала никому, что её странные пальцы до сих пор не научились держать чашку. Вчера по хрупкому фарфору пошла неглубокая трещина, а сегодня Сумиреко налила в неё чуть меньше и вспоминает, что из битой посуды нельзя пить. К несчастью, говорят; ещё говорят, что она лопнет в любой момент, что в трещине развиваются бактерии, что в кишечник могут попасть осколки фарфора. Сумиреко улыбается; смотрите, она уже готова вновь лечь под нож, хотя прошёл всего один, два… три месяца. Три месяца на «ногах», как однажды пошутил доктор. Смешная была шутка; у Сумиреко тогда даже что-то кольнуло в глазах. Но теперь всё становится немного бледнее. Сумиреко относится к себе правильно, как к королеве, на чью долю выпали суровые испытания; повторяет про себя что-то насчёт казни Марии Антуанетты и знает, что Королева с большой буквы – это не только титул. Это ещё и умение нести свой крест. Сумиреко – сильная. Многие, конечно, будут её недооценивать, потому что ходит она как-то криво, сидит неудобно, и движения у неё механические – настолько, что кажется, будто она делает это специально. Да, наверное, кто-нибудь обязательно не воспримет Сумиреко всерьез; что ж, это уже не её проблемы. Сумиреко повторяет. Повторяет, что железные руки были таким же уроком, как и всё остальное, – как и мёртвая семья на фотографии, как и глупые слёзы, которые почему-то перестали течь (словно сломанный кран наконец-то заткнули). Зато как здорово течёт кровь в её закалённом, обновлённом, сильнейшем теле, – закипает и бурлит, пока Сумиреко лишь слегка похлопывает стену для разминки. Остаётся вмятина. Сумиреко быстро учится. В конце концов, за такие уроки следует лишь благодарить вежливым книксеном и идти дальше. Сумиреко примерно знает, куда; куда-нибудь Сумиреко точно придёт, ведь бегает она теперь тоже в два раза быстрее. Может срезать дистанцию по потолку. Это, кстати, ещё один чудесный урок физкультуры; если бы Сумиреко ходила в нормальную школу, она была бы первой в классе, да? Когда чашка всё же лопается, стальные колени лишь странно шипят, но зато участки живой кожи чуть выше (рёбра-то у неё не титановые) в полной мере чувствуют горькое жжение. Это, конечно, ничего страшного. Всё, что выше ног – точно заживёт. Сумиреко не привыкать. А шторы так и висят, – белые, чем-то напоминают обивку в гробу – тяжёлые, мерзкие тряпки, и пускай они остаются мёртвым напоминанием об утраченных, отвратительно-радостных днях. Порой Сумиреко даже удается поверить, что по тем беззаботным временам она совсем, совсем не скучает.