Осколки

Старшая Азума всегда была уверена в себе и в своих навыках. Знала, как быстро оттереть кровь со стен, как пробраться на частную территорию незамеченной, как правильно метать ножи, и где на теле жертвы находятся слабые точки. Это, в конце концов, было ее работой. С самого детства семья внушала ее предназначение, и она любила клан примерно в три раза больше, чем «жизнь», а то, что эта странная «жизнь» будет целиком завязана на убийствах, знала лучше таблицы умножения. Эти истины – простые, почти механические, отработанные временем и твердыми, холодными движениями. Но всё же убийства, – нет, работа на клан, – были для нее не просто заданиями, но смыслом жизни. Развитие клана. Единственное наследие. Единственное, потому что ее смысл в жизни больше никто не разделял. Обе дочки без мнимых уколов совести предали ее, они, правда, никогда и не горели желанием продолжать. Продолжать то, что старшая Азума складывала по мелким кирпичикам всю свою жизнь. Это было, наверное, обидно? Разочаровывающе? Нет. Старшая Азума знала, что делать дальше, и даже знала, как. Это было сложнее, чем очередным отточенным движением перерезать человеку горло или попасть точно в цель с пары десятков метров. Но она, да, справлялась – давила и давила, использовала механизмы, которые устанавливала всю свою жизнь. Механизмы влияния, эти скрипучие шестеренки пригодились ей уже в глубокой старости, когда под угрозой смерти Карами принесла ей величайший дар. А потом наступило разочарование. Со стиснутыми зубами перешагнув через трупы дочерей (не проронив не слезинки, ведь они же предательницы, угроза клану, позор, появившийся на свет в результате грубой ошибки природы). Да… со стиснутыми зубами перешагнув, она узнала кое-что разрушительное. Нечто, что ударило ее сильнее молнии или лезвия ножа в висок: ветвь-то прерывается. Токаку, тот самый дар, доставшийся ей потом и кровью, оказалась мертва. Конечно, она двигалась, зачем-то шевелила руками, может быть, даже думала и рисовала у себя на стенах деревенские домики серым цветом, но она была мертва. Для клана. Не могла раздавить даже разноцветную букашку, каждый раз едва ли не плача от ужаса, когда старшая Азума брала в руки нож – зато бегала быстрее всех, метала ножи точнее своей бабушки, а старшая не могла нарадоваться. Думала ведь, что все пройдет, что Токаку освоится. А потом наступило разочарование. Старые шестеренки двигались уже не так легко, как прежде, и старшая Азума теперь была слишком стара и слаба, чтобы как-то шевелить их. Эти механизмы – такие же простые, как привычные движения, как алый цвет на руках, как: «Токаку, ты же невероятная, ну давай, давай, ты же можешь, почему ты не добиваешь», как, наверное, ее знания? На деле все оказалось гораздо сложнее, чем руководить кланом головорезов, потому что тонкая психология не поддается пониманию и измерению тренировками. Усилиями. Работой с мишенью. Ничему не поддается. Но только вот – как же так? Старшая Азума ведь понимала механизмы, заправляющие кланом и думала, что понимала людей. В конце всего, оставшись одна в темной комнате, она смотрит в несуществующее окно и осознает, что умирает совсем не так. Просто не может улыбнуться, потому что ее жизнь осталась незаконченной, петлей повисла в воздухе. Обе дочери – мертвы, так и не побывав в роли главы клана. Токаку – четырнадцать лет, и она до сих пор не может поднять руку на живое существо, и какая же она, черт возьми, наследница? Наследница воображаемых крепостей, которые старшая Азума так усердно строила? Песчаных замков? Мысленно возвращаясь в прошлое, старшая Азума, наверное, хочет изменить его. Но изменять нужно слишком многое, пожалуй, с самого начала, еще с мотивации и совершить побег, но старшая Азума не знает, как. Да и тщетно все это. Уже — тщетно.