Осколки

Зонтик Канарии скрывает ее от дождя, еще чаще – от солнца. Прятаться под зонтиком вообще довольно легко, еще легче – улетать, как будто бы на нем, как будто бы она сошла со страниц сказки… впрочем, живые куклы – куда уже «сказочнее»? Канария не взрослеет. Ее защищает… да-да, именно он. Словно кто-то выдвинул над ней крышу или натянул тент; со временем, сквозь столетия, ее сестры меняются, а она… остается. Остается беззаботным штатным клоуном, звонко смеется невпопад, сквозь толстые стекла бинокля наблюдает за чужими переменами, заодно отбиваясь от котов. Ей, наверное, близка Хина; но Хину, к сожалению, ничто не оберегает, не защищает от перемен – и она тоже (Канария видит) вырастает из детских споров и игрушек, медленно, незаметно для всех. И это странно – видеть, как младшая сестра становится старше самой Канарии, и это странно – видеть, как у нее останавливается сердце и медленно опускаются фарфоровые руки, безжизненными плетьми опускаясь на розовое платьице. Канария прячет глаза за бежевым кружевом зонтика, чтобы в сезон дождей никто случайно не заметил, как ей страшно или грустно, потому что она, наверное, Канария. Всё еще та же самая вторая кукла, и она вновь улыбается, только как-то печально, смотря на фарфоровую печаль Соусейсеки и неподвижные её веки, смотря на то розовое платье, и, да, Канария изо всех сил смеется, как и раньше. Старается. Проскальзывая сквозь зеркальную грань, она крепче держится за рукоять, еще крепче – за скрипку, и кружево на зонтике неприятно шелестит, потому что за окном был дождь, а в N-поле – палящее солнце. Суисейсеки кричит ей: «Беги». Рядом с ней рушатся стены, над ней опасно сверкает кристальный меч, и солнце почему-то невыносимо палит, даже обжигает. Она бежит, у нее ноют ноги, и Суисейсеки не знает, что ей мешает зонтик, иначе бы крикнула: «Бросай». А он и правда мешает. Но — из ничего вырастает дерево, как в сказке про великана, помнится, у Ми-чан на полке такая стояла, с яркой картинкой на обложке. Крупные ядовито-зеленые листья закрывают ее от губительных лучей, как тент или ажурный зонтик, и позади себя она слышит крики. С этими криками в Канарии, наверное, что-то ломается, словно внутри нее соскальзывает со своего места шальная шестеренка или раскручивается пружина, или же сгибается пополам спица, это не столь важно; она падает вниз, пускай со стороны и кажется, что быстро спускается с дерева. Она падает, бежит, спотыкаясь, и делает самое самоуверенное и бесстрашное лицо, какое только может – Канария сейчас почти не боится. Ее поднимает вверх, вокруг нее бушует ветер, но Суисейсеки почему-то ей не верит; синхронно со рвущейся струной слышится болезненный звук рвущейся Суисейсеки, и Канария чувствует этот звук на себе. В конце концов, у нее заняты руки, пускай это и не видно остальным, но в левой руке у нее скрипка, в правой – смычок и рукоять невидимого зонтика. Она всё еще прячется, это – защита, это… больше ей не нужно? Отчаянно бросившись к Суисейсеки, она сжимает в хрупких кулачках светящуюся Розу, и в тот же момент у нее что-то выпадает из рук. Канария не знает, что именно. Она лишь смотрит Барасуишоу прямо в глаза и почти готова выкрикнуть ей в лицо всё, что думает, ведь на этот раз Канарии и правда… не страшно. Вихрь вновь подбрасывает ее ввысь, где она обо что-то ударяется и ломается окончательно, разбивается, как если бы Канария была стеклянной. Потом ее, наверное, собирают не в той последовательности и ставят паззлы не там, где они должны находиться, словом, Канария узнает фрагменты, но не лоскутное целое. Невооруженным взглядом она по-прежнему та же маленькая девочка, но на самом деле даже улыбается по-другому. Наверное, это просто ошибка, которую Канария, тем не менее, не спешит исправлять. У кукол о таком говорить не принято, но. На самом деле даже Суисейсеки заметила, что в N-поле Канария потеряла свой зонтик.