Осколки

Вспышка. Очень яркая, в очередной раз ослепляющая, она дарит необыкновенно болезненное чувство беспомощности. Потом Махиру вертят, как вздумается, щёлкает камера, хрустят её кости, а смех высокой тёмной фигуры напоминает треск сухих сучьев в костре. Пожар. Эта комната наполнена огнём – каплями грязной крови, пылью, криками, болью… Вспышками. Еще несколько раз, еще ближе, чтобы у Махиру заложило уши от этих мерзких звуков, чтобы она ослепла и больше не видела убийственно яркого света. Этот свет – как огни приближающегося поезда, Махиру сбивает с ног, и она лежит на рельсах, на этот раз уже пустым взглядом смотрит на железную дверь, уже не сбивает руки в кровь, уже не просит о помощи. Вспышка. Очередной бурный всплеск затягивается смехом мучителя, и Махиру делает глоток живительной темноты, чувствуя, как постепенно отходит паника, и она наполняется чем-то совершенно особенным, как пустой дневник – записями. Словно она – кинолента. Вот она встаёт, медленно приближается и бьёт изо всех сил по горлу, падает на пол финский нож, Махиру (Махиру?) в ужасе хватает его, а потом. Вспышка. Привкус железа на губах внушает на редкость сладкое чувство облегчения. Осторожно прикоснувшись к кровоточащей ране, Махиру дышит глубже, ровнее, слушает тишину и не боится испачкать босые ноги в тягучем алом цвете. Сползая по стенке, она закрывает лицо руками и тихо смеётся; так смеётся тот, кто потерял всё, что у него было, и теперь надо жить заново, и теперь. Вспышка. Именно, её будущее вспышкой ударяет в память, это больно, это едва не пробуждает Махиру. Она не помнит, как двигается, руки ватные такие; вроде бы, она потом выходит наружу, вдыхает свежий воздух, где-то здесь должна начинаться свобода, но цепи сильно тянут вниз, едва не отрывая кисти. В конце концов, будущее видится Махиру мрачным, затянутым тиной, еще там бегают пауки и дохнут крысы, потому что жить таким будущим невозможно. Вспышка. Это тяжело. Тяжело вновь вдыхать воздух, а не пыль, потому что Махиру-то знает его настоящую цену. Знает, что никто не пришел на помощь, знает, что никто и не придёт; знает, что держала в руках острое лезвие, знает, что никогда не забудет этого; знает, что не сможет остановиться, знает, что еще долго будет помнить не только чувство минутного облегчения, но и те яркие. Вспышки. Махиру кое-как идёт вперед, скорее, ковыляет. Словно у нее сломаны обе ноги, и Махиру ходит на спичках. Потом ей наспех зашивают шрам, чтобы он навеки обезобразил лицо кривой отметиной, а дальше руки Махиру зависают над чистым листом, и она смотрит на него час, день, месяц… год. Рисовать-то совсем не хочется (да и идти, в общем-то, тоже). Днём в зеркале она видит жалкое недоразумение, ночью – безжалостную убийцу. И больше в этом ничего, наверное, нет. Её будущее – бесконечно перекликающееся прошлое, воспоминания, слабость в руках и свет настольной лампы, хруст костей и железная дверь, пыль и привкус железа на губах. Дело не в том, что Махиру не знает о своем будущем или не хочет двигаться вперед, нет. Просто будущего-то не существует; она просто тонет в болоте воспоминаний. Теперь она живёт (будет жить) тишиной, и это утешает, когда её ослепляет очередной вспышкой гнева.