Осколки

Исуке вызывает её на бой не какими-то отдельными действиями или словами, нет. Она делает это собой целиком – каждым жестом, каждым поворотом головы или растянутой гласной, но проблема даже не в этом. Странно то, что скучный статус-кво сохраняется неделями, словно они зависли где-то в вакууме или, может быть, случайно затвердели во льду, умерли или застыли. Словом, Токаку по привычке совсем не злят и не беспокоят бесконечные брошенные перчатки Инукаи (она их словно из воздуха создаёт), а Исуке, в свою очередь, упивается своей манией величия. Разговаривает подчёркнуто развязно, называет Токаку слабачкой, хрустит пальцами и извивается, смеётся очень холодно, прямо ей в ухо. Это продолжается с первой недели, они ведь до сих пор никуда не двигаются, за-мер-ли во времени. Хотя, зная Исуке, должно бы быть наоборот, и это почему-то наталкивает на тревожные размышления. Токаку вот, например, помнит, как в ту первую неделю чувствовала на себе бесконечные удары с возрастающей силой, месть за то, что Токаку лучше – это, конечно же, было неправильно. Токаку почти победила её, нож в ожидании завис над сузившимся зрачком, но это был промах, потом были еще синяки и туман в голове. Разбитая губа. Исуке уходила медленно, расплывалась перед глазами, а затем смотрела на Токаку тем самым взглядом еще много раз, но больше ничего не делала. Затишье распространялось, и Токаку впитывала его, как белая скатерть принимает пятна крови. В конце концов, Исуке обещала стереть её в порошок, ухмылялась на угрозы, смотрела на Хару нарочито плотоядно, написала совсем странное уведомление кривым почерком, словно у нее дрожали руки. Едва ли размороженная, Токаку убегает, оставляя её позади, уклоняется от брошенных вызовов – на самом деле застыли-то не они, а она. Токаку быстро бежит в сторону выхода, глотая пули на ходу, но движения даются с трудом, словно ноги у неё такие же шарнирные. За этим вызовом к ней смутно возвращаются воспоминания (о проигранных битвах и бесполезности, какие-то жалкие картинки и крепкая рука Исуке, которая тащит её за волосы). Токаку – в который уже раз? – заносит над ней нож и привычно замирает в паре сантиметров, не в силах вызвать на бой саму себя, а потому и дальше лишь барахтается на мелководье, это – бесконечная игра, надо лишь продержаться еще сорок семь часов, как она делала весь год. Просто еще разок отложить вызов до лучшего никогда. Токаку ведь просто не может. Упирается в холодную стену. Вскоре она неизбежно видит удаляющееся лицо Исуке и чувствует ветер на своих щеках, немного царапается об стекло и понимает, что, наверное, проиграла, но… Открывает глаза. В конце концов, больше ничего не остаётся – по ее щекам стекают капли дождя и слёз, а еще у нее ломит спину и кружится голова; Токаку лежит в ошмётках ткани, в крови и битом стекле, понимая, что в полёте (или от удара?) потеряла что-то ненужное. Токаку находит осколки страха среди опавших листьев.