Осколки

Проносясь в голове стремительнее гоночных автомобилей, её мысли замораживают ход времени. Все её слова и жесты, все собственные выборы и все возрастающие чувства, еще эти странные загадки (все они — про Ичиносе) и фестиваль, потом поцелуй жизни в бассейне, парадоксальная игра по своей воле и правилам — бунт марионеток, на который её сподвигла Хару. Она, должно быть, смогла бы сделать ещё многое с нею, сделать Токаку лучше и правильнее, перевернуть с ног на голову и изменить до неузнаваемости. Токаку протягивает к ней руки, доверяет свою душу, падая в объятья дурмана, но больно ударяется об каменную стену (или же об острое жало). Пролетая в голове за считанные секунды, эти мысли убивают рассудок и прорываются сквозь пространство прямо в действия, Токаку невольно отталкивает от себя былое солнце и смотрит на неё так убийственно холодно, отнюдь не специально; Токаку, конечно же, пока невдомёк, что лёд может обжечь гораздо больнее огня. Плотный туман и капельки росы на губах Хару создают немного солёное ощущение, как тяжёлые бархатные шторы мрачно-синего цвета или, например, грозовая туча. Токаку почему-то запоминает именно этот момент, а ещё взгляд Хару — сначала на пике смелого отчаяния и нарочито-гневливой решимости, а позже — рассыпающийся каплями слёз. Токаку совсем не запоминает нож в своих бледных руках; честно говоря, она и правда не ожидает, что после всех этих убийственно фальшивых воспоминаний в Хару окажется хоть что-то настоящее. Но, увы, кровь на руках Токаку вполне ощутима, даже немного более, чем… болезненные вспышки мыслей в голове? Или терпкий аромат отчаяния? В конце концов, несуществующий пульс Хару отдаётся в сознании Токаку ударами, которые она до сих пор считает у себя в голове, как такт вальса, злорадный хрип Нио или гулкий звон капающей крови. По мраморному полу. «Мраморный» — это как надгробная плита? Заискивая спокойствия, света и приторно-сладкого вкуса привязанности, Токаку обнимает Хару крепче и искреннее, как тогда, год назад. Но теперь эти объятия немного… холоднее.