Осколки

Постепенно заполняя комнату полупрозрачной дымкой, внутрь врывается очередной вихрь. Хару всегда разворачивала голову «вот так» при разговоре – ровно на тридцать семь градусов, чтобы посмотреть Сузу в глаза. Хару обычно пыталась смотреть немного снизу и улыбалась искренне, немного неловко, в глазах у неё читалось нечто абсолютно обворожительное. Ещё Хару иногда падала. Сузу, помнится, один раз помогла ей встать, а та буквально рассыпалась в благодарностях; у неё был очень острый и худой локоть, даже не за что было поддержать. Потом Токаку увела её в медпункт, и всё как-то… забылось. Хару вообще, думается, быстро всё забывала – с виду казалось, что она летела по жизни, как перо или одуванчик. Хару напоминала весну или простой, нежный цветок – даже не одуванчик, а незабудку. Хару была невероятно наивна, и столь же невероятно искренна, и так светла; ещё, когда Хару погружалась в раздумья, она грызла кончик ручки. Когда Хару пожелала ей удачи, Сузу немного усмехнулась и неожиданно отвела взгляд. Хару взрослела, и весна неумолимо перетекала в лето; отцветала сакура, и Сузу держала её тонкую руку короткими вечерними встречами, а от Хару по-прежнему осталось даже большее, чем от неё самой. На её лице сияла та же улыбка и тот же взгляд, даже наклон головы напоминал прежний, только теперь Хару еще и приседала; Сузу, наверное, для неё немного… низкая. От Хару по-прежнему пахло домом, и она по-прежнему быстро, должно быть, забывала их короткие встречи. Это закономерно; у Сузу просто слишком хорошая память. В её хорошей памяти в мельчайших деталях остаются воспоминания о Хару – остаются такими же солнечными, светлыми и приятными, как лёгкая летняя дымка их вечерних встреч, как эти славные деньки и домашний уют. Хару и дальше по-прежнему медленно теряла тепло, но точно так же дарила его, словно тепла было совсем не жалко – Сузу, право, чувствовала себя немного неловко. У Хару дома плохо работало отопление, и Сузу подарила ей голубоватый плед; не забытый, он лежал у Хару на коленях, когда Сузу пришла к ней на следующий день, и дверь была открыта нараспашку. Несмотря на зимний мороз, в камине всё ещё потрескивали поленья, всё ещё остывал их с Сузу чай, всё ещё работало радио, даже цветы в вазе стояли свежие – на них по-прежнему дрожали снежинки. Вот на столе лежит недочитанная газета, у спящей Хару – спутанные волосы и та же солнечная аура, и это правильно, как всего пару дней назад; Сузу даже зовёт её по имени и чувствует нечто невероятно натянутое. Накрывая её глаза своей дрожащей ладонью, Сузу чувствует неожиданный холод, и из-под дверной щели в комнату закрадывается сквозняк. Постепенно заполняя комнату полупрозрачной дымкой, внутрь врывается очередной вихрь. Какой уже, думается, по счёту?