Осколки

Маю мало знает о настоящем мире, кроме, пожалуй, каких-то мелочей. Эти знания вполне уместились бы в тоненькой брошюрке с фотографиями маленького окна и картинками из детских книжек – ей они, в общем-то, тоже порядком надоели. Еще Маю бы вклеила туда немного поролона из разорванного медведя и какую-то железную штучку из юлы, у неё смешное название – что-то вроде «шурум». У Маю часто затекают руки, и ей самой кажется, что она состоит из таких… «шурумов». Она двигается очень медленно и неестественно, и голова поворачивается всего на двадцать градусов влево, но это ничего – когда Маю лежит на кровати, она всё равно может разглядеть окно. Там, наверху, мимо неё проплывают облака и иногда идёт дождь. Капли, впрочем, никогда не достигают лица, словно дождь ей брезгует. Это тоже, в общем-то, ничего. Маю отворачивается к стене и закрывает глаза, собирая из всего этого образ того самого «настоящего мира», куда её выпустят, должно быть, очень скоро – она пока что не знает, почему до сих пор лежит в кровати. Но Маю чувствует, что это будет «скоро». В конце концов, когда в комнате становится больше игрушек, чем воздуха, Маю перестаёт ломать их, лишь взяв в руки – потому, что так «получается». Маю ломает их специально. Впивается ногтями в мягкие игрушки и треплет их из стороны в сторону, вырывает из книжек страницы и разбрасывает их по своей комнате, но никому, в общем-то, нет до этого дела. Тогда Маю рисует на стенах – чёрным цветом. Чей-то голос за дверью испуганно шепчет, что она «совсем тронулась умом», и Маю тянет к ней руки, чтобы выбраться отсюда. Эти часы, дни, недели… годы. Они долгие и разбросанные, как кусочки паззла – Маю тяжело их собирать. Маю так же тяжело сидеть одной и играть в чужие игры, потому что они скучные и неправильные, а для своих игр ей нужен подходящий мир. У Маю пока не хватает деталей – они не находятся ни в паралоне, ни в «шурумах», ни даже в окне, когда его застилают бесцветные тучи. Маю лежит на боку и смотрит в стену, эта стена – белая; подняв руку к свету, Маю видит, как от неё расходится длинная тень, как от орлиного крыла. Эта тень очень страшная. Маю испугалась бы, увидев такую ночью, и Маю. Нравится. Маю чувствует себя… большой и страшной. Как этот «настоящий мир» или чудовище из сказки. За одним отличием – Маю, конечно, никто не будет спасать, как герои этих книжек с картинками. Подойдя к двери, Маю слегка нажимает на неё, но ничего не происходит – непонятно, зачем она до сих пор делает это. Каждый день. В Маю рождается что-то новое. Эти слёзы орошают одеяло и вылетают куда-то наверх, они прозрачные, бесцветные или белые, потому что Маю смотрит на стену. Стена – хрупкая, снаружи – другой мир, а внутри – Маю и её рука, которой она… ломает. … что-то новое. Маю находит детали от конструктора и пытается собрать его без инструкции; Маю собирает «тьму» и собирает «свет», рождая абсолютно серый цвет. Они дышат, собранные по кусочкам или осколкам – как, в общем-то, и вся её раздробленная жизнь. Они рождаются из игрушек, слёз и страхов, с щепоткой отчаяния и желания выбраться отсюда. Вперемешку с ненавистью, скукой и чёрными мелками. Они дышат. Они двигаются. Протягивая руку, Маю чувствует что-то совсем неправильное. Неожиданно целостное. Неплотное. Поворачивая голову на сто восемьдесят градусов, Маю понимает, что что-то изменилось. Она пока не понимает, в какую сторону, но зато теперь внутри неё нет этого мерзкого стука, который мешал спать по ночам. А ещё в её комнате нет тиканья часов — её комната теперь впитывает время.