Укрощение

      Когда Макс вернулся из рейда в пустыню, был поздний вечер следующего дня. Он не нашёл в себе сил добраться до дома — свалился спать в казармах со своими бойцами. Его беспокоила мысль о Наксе, который остался один-одинёшенек на столь долгий срок, но усталость взяла своё. Утром он справился о положении дел и, оставив за себя Малыша, рванул домой.       Рокатански думал, что по приезду увидит разгром и пустое жилище, но ещё издали разглядел Накса, орудующего в открытой кухне. Накануне Макс сам её дооборудовал: установил стол и скамейку, вбил столбик с крючьями для кастрюль и сковородок, огородил всё симпатичной заборкой из лозы. Заборка ничего не скрывала, но создавала иллюзию ограниченного пространства. Рокатански стало любопытно, чем таким занимается его муж, и он постарался подъехать к дому с подветренной стороны. Верблюд не подвёл — не всхрапнул, не закричал. Макс подкрался совсем близко к кухоньке.       Накс остервенело взмахивал ножом, отсекая головы ящерицам, тушки потрошил, солил и нанизывал на верёвочку, а головы бросал в бурлящий на печи котелок. Печурка дымила горьким душным запахом кизяка. Баптистёныш ругался сквозь зубы и выглядел очень кровожадно. Рокатански понаблюдал за ним ещё немного, а потом отошёл и звякнул верблюжьей сбруей. Накс вздрогнул, вскинул голову и недобро на него глянул.       — Привет! — улыбнулся Макс и получил в ответ тишину. Муж опустил глаза и продолжил своё грязное дело.       Рокатански пожал плечами и не стал навязываться. Управившись с верблюдом, зашел в дом и ахнул — всюду на крючьях для светильников висели пучки вяленых ящериц. «Что за хрень?» — подивился он.       Умывшись и, наконец, переодевшись, вышел на двор и сделал ещё одну попытку заговорить.       — Что есть поесть? — спросил Макс, усаживаясь за очищенный уже от внутренностей стол.       Накс молча зачерпнул похлебки из котелка, налил в приготовленную плошку и поставил перед мужем рядом с хлебной корзинкой. Было видно, с каким трудом он сдержался, чтобы не грохнуть тарелку об стол. Рокатански не хотел ругаться, а ещё очень сильно хотел жрать (он так спешил, что не стал завтракать в столовой), поэтому никак не отреагировал. Он принюхался — суп пах неплохо, с опаской зачерпнул первую ложку — вкус оказался на высоте. Он съел всё до крошки и налил себе ещё добавки. Накс с ним есть не стал, утащил готовых к сушке ящериц и начал развешивать их на солнышке.       Наевшись, Макс развалился на скамейке и принялся наблюдать за действиями мужа.       — Зачем нам столько вяленых ящериц? — поинтересовался он, но вновь не получил ответа.       — Жёнушка, что случилось? — спросил спокойно, внутренне закипая.       Тот лишь хмыкнул и нервно дёрнул плечом. От послеобеденной неги Макса и следа не осталось. Он стукнул кулаком по столу и рявкнул:       — Отвечай, когда тебя спрашивают!       Накс в раздражении выкинул конец верёвки, который никак не мог закрепить на углу веранды. Гирлянда из ящериц рухнула в пыль.       — Пусть тебе отвечают там, где ты шлялся всё это время! — заорал он, покрываясь красными пятнами и брызгая слюной. — Чтоб тебя! Ты не смеешь со мной так обращаться!       Макс сразу остыл и в смущении почесал затылок.       — Я был на службе, — ответил он. — Образовались срочные дела.       — Не ври мне! — яростно зашипел Баптистёныш. — Я видел вчера на торгу твоих подчинённых, они знать не знали, где ты находился.       Рокатански не представлял, что на это ответить. Накс явно себе чего-то напридумывал. То ли переживал за своё честное имя, а, может, просто бесился? В любом случае Макс не нашёлся, как его успокоить. Правду рассказать он не мог — Фуриоса запретила. Дело было серьёзное. Стражи с городских стен приносили тревожные донесения — несколько дней подряд перед заходом солнца в пустыне наблюдалось движение. К городу при этом никто не приближался — ни человек, ни повозка. Фуриоса неожиданно решила сделать вылазку, неофициальную, ограниченным составом. В рейд пошли только избранные. Ночь и весь следующий день отряд дежурил в пустыне. Они никого не встретили, не видели ни движения, ни следов, но это не значило, что можно было успокаиваться. Наоборот, комендант приказала не распространяться насчёт вылазки и сделать рейды в пустыню постоянными, будто бы тренировочными. Пусть интуиция Макса молчала, как прибитая пыльным мешком, но он понимал, чего боялась Фуриоса. Вторжение могли организовывать не только снаружи, но и изнутри.       — Я был на службе, — упрямо повторил Рокатански. — Можешь не верить, твоё право.       — Я и не верю, — рыкнул Накс, пнул многострадальную гирлянду и отвернулся от мужа.       Макс скрипнул зубами и ушёл в дом, натянул походный бурнус, собрал в мешок вещей про запас. Ночью его ждала ещё одна вылазка, уже с отрядом отроков. На дворе прежде чем оседлать верблюда, он подкрался к Наксу со спины и притиснул его к себе. Тот затрепыхался было, но Рокатански быстро его отпустил, перед этим жарко поцеловав в красное от гнева ухо.       — Всё было очень вкусно, — сказал он на прощанье. — Мне придётся быть на службе практически круглые сутки, поэтому можешь пожить пока у родителей.       Баптистёныш глянул на него недоверчиво, скорбно изогнул брови и капризно выпятил нижнюю губу. «Бензак! Какой он ещё ребёнок», — подумал Макс и взобрался на верблюда.

***

      Накс ушам своим не поверил. Он был уверен, что его только что выставили прочь. Рокатански даже придумывать ничего не стал. «На службе он был, как же! Животное!» — ругался сын Баптисты сквозь зубы. Он отказал мужу в постельных утехах, и тот сразу забыл о своей «статусной жене». И месяца с ним не протянул под одной крышей — сбежал к любовнице. Накс с час бродил по дому и двору, отходя от шока и слов Макса.       «Вот значит как! — думал он. — Сначала он чуть ли не силком тянет меня под венец, а спустя пару недель отсылает обратно? Прелести Фуриосы настолько хороши?»       Накс не знал, почему так расстроился, почему вчера потащился на торг, несмотря на то, что продукты ему принесли на дом. В конце концов, он сам хотел, чтобы старикан отстал от него, хотел вернуться к старой привычной жизни. Ему ведь не нравилось вести хозяйство, подчиняться, быть зависимым от кого-то. Но он же только-только начал привыкать к новому дому, к самостоятельности, и даже не успел исполнить все свои планы мести. Накс не ожидал, что всё закончится так быстро и прозаично. В то, что Макс просто на время отсылает его домой, он не верил. Он с тоской посмотрел на котел похлёбки — от злости у него руки чесались оттяпать чью-то тупую башку, пришлось пускать агрессию в созидательное русло. И кто теперь всё это будет есть? «Макс умял только треть. В бульоне пропадёт куча специй и мяса», — подумал Накс, и ему стало жалко своих стараний. Хорошо хоть накануне он сушил ящериц с головами и особо ничего не готовил.       Когда его немного отпустило, он смог, наконец, поесть. Похлебка действительно вышла неплохая, даром, что только из голов и смеси специй. Пока Накс размышлял не залить ли в себя добавки, на ближайшем поле появились работники. Он мгновенно понял, как избавиться от супа и не лопнуть при этом.       Пятеро ребят, посланные проверить орошаемость поля, опустошили котелок за считанные минуты. Накс им скормил вообще всё, что было в доме съедобного, кроме ящериц. Немного вернув тем самым себе душевный покой, он решил последовать совету Макса. Его так и подмывало напоследок напакостить как следует: всё разворошить или оставить дом открытым настежь, но он сдержался. Даже убрал со двора посуду и недосушенные тушки, чтобы те не приманили с Грязей воронья, что всё чаще и чаще стало долетать до Цитадели. Сложив в корзину охапку готовых к употреблению ящериц и спрятав голову и лицо под плотной льняной накидкой, Накс отправился к родителям. Точь-в-точь отвергнутая жена.       Он шёл пешком, как простолюдин, пока совсем не выбился из сил. Ближе к главной улице поймал рикшу. Так странно было возвращаться домой после долгой отлучки, последний раз они были здесь с Максом дней десять назад. Всё выглядело так же, но в то же время по-другому. Ворота Наксу открыл старый слуга, обрадовался, распричитался, что давно не видел юного господина. Родителей дома не оказалось, отец уехал на карьеры, мама принимала роды где-то на задворках Цитадели. Только Ангхарат встретилась ему в зале. Она сидела на кушетке, на большой мягкой подушке, и пыталась то ли шить, то ли вязать. Сестра отяжелела, и её беременность теперь бросалась в глаза.       — Тебя что, выгнали? — спросила Ангхарат, даже не поздоровавшись.       — С чего ты взяла? — спокойно ответил Накс, удивляясь прозорливости сестры.       — Выглядишь, как побитая жизнью собака, — съязвила она, сморщив опухшее злое личико.       — Много ты собак в своей жизни видела! — окрысился Накс. (Все знали, что собиратели который год пытаются отыскать кошек и собак для разведения, но пока безуспешно). — Дурища!       Сестра показала ему язык, она явно была не в настроении, и Накс решил не провоцировать ссору. У него и без этого голова болела. Он отдал корзину на кухню, попросил его не беспокоить и сбежал в свою бывшую комнату. Заняться было решительно нечем, и Накс, помаявшись часок, уснул.       Он проснулся, когда день уже сходил на нет. За окном было сумрачно, ветер гудел и швырял пригоршни песка в стекло. Неслышно вошёл слуга и принялся закрывать наружные и внутренние ставни. Значит, налетела песчаная буря. Давненько такого не случалось, Накс даже начал забывать насколько это бывает страшно. Он спустился вниз: мама крутилась вокруг Ангхарат, одетой в лёгкое белое платье, отец расположился в кресле и пил вино. Накса никто не заметил.       — Нет, мама, — причитала сестра, — мне не нравится. Я ужасно выгляжу.       — Неправда, — возразила Гризелла.       — Ты прекрасна, — поддержал Баптиста.       Ангхарат всплеснула руками, топнула ногой и расплакалась:       — Ай! — запричитала она — Вы не понимаете! Я же вижу себя в зеркале. Я жирная и уродливая.       — Наконец-то ты это поняла, — Накс просто не смог удержаться от подколки. Он вышел на свет, зевнул, почесал лысый затылок и улыбнулся вмиг успокоившейся сестре.       — Да, заткнисть ты, шланг малохольный! — прошипела она и рванула прочь из гостиной.       Накс не ожидал. Ему словно по лицу ударили. Сколько бы они не ругались и не враждовали, Ангхарат никогда не задевала его через статус. Стало до слез обидно.       — О, Боже! — выдохнула Гризелла. — Сынок, не стоило тебе её обижать. Она в последнее время сама не своя.       — Хм! — только и смог выдать Накс.       Отец лишь вздохнул и покачал головой.       — Ты должен понять, — продолжила мама. — У неё настроение скачет — беременность. Ей тяжело, особенно в дневные часы, а ещё эта свадьба.       — Её никто не принуждал, — отчеканил сын Баптисты, едва обретя дар речи, — сама придумала устраивать праздник.       Гризелла подошла и обняла его, шепча на ухо:       — Просто она хотела быть как её старший братик. Не принимай близко к сердцу.       — Какими судьбами, сынок? — спросил, наконец, Баптиста из своего кресла. — Где Макс?       Накс почувствовал себя отвратительно. Называется, вернулся к родителям.       — Макс на службе, — ответил он. — А я в гости. Можно?       — Конечно, можно, — махнула рукой на мужа Гризелла. — Если буря не стихнет, останешься у нас ночевать. А теперь пойдем к столу, надо пораньше поужинать.       Ангхарат всё же присоединилась к ним за едой, но на брата даже не взглянула. Мать с отцом обсуждали какие-то дела, выспрашивали у Накса подробности семейной жизни. Буря за стенами набирала обороты, вой ветра и раскаты грома слышны были уже и на первом этаже. После еды все перешли в залу, сюда же подтянулись слуги. В такие вечера никому не хотелось быть в одиночестве. Повелись неспешные разговоры, как из рога изобилия посыпались истории, сказки, байки. Накс сидел с ногами на диване, и под мерный гул голосов ему виделась тёмная комнатка с единственным светильником, большая кровать, переплетённые между собой руки и ноги любовников. Пока снаружи бушует стихия, они неспешно занимаются любовью, и Макс страстно целует Фуриосу…       «Провались всё к Бессмертному Джо!»       Накс очнулся от своих видений, ему хотелось вскочить посреди гостиной и заорать что есть мочи: «ПОЧЕМУ МЕНЯ ЭТО ВОЛНУЕТ, БЕНЗАК ПОБЕРИ?!»       Но он, конечно, не вскочил и не заорал, а лишь плотнее завернулся в верблюжий плед, украдкой смахнул злые слёзы и не заметил, как уснул.       Проснулся Накс рано на том же диване, что уснул. В гостиной было пусто и сумрачно. Только-только встали слуги, и было слышно, как постепенно открывают окна на первом этаже. В спёртый воздух жилища неожиданно ворвалась нотка свежей влажности. К ней присоединились возгласы удивления. Накс поспешил встать и, пошатываясь, побрёл к распахнутым настежь окнам. Двор, забор, хозяйственные постройки — всё блестело от воды. Небо было хмурым, но не от мелкой песчаной взвеси, а от облаков. Ночью буря притащила за собой самый настоящий дождь. Второй раз за всю свою жизнь Накс видел подобное чудо.       Утренний переполох пробудил семью раньше обычного. Настроение у всех было приподнятое, и сын Баптисты даже подзабыл свои вчерашние терзания. Сели завтракать вместе. К столу подали яичницу и наксовых вяленых ящериц. Всем они пришлись по вкусу, в меру солёные и в меру жёсткие. Когда старый слуга обмолвился, кто их принёс, посыпались вопросы.       — Я сам приготовил, — не без гордости заявил Накс, он и не думал ничего скрывать.       Гризелла удивилась и принялась выспрашивать рецепт, Ангхарат захихикала (что с неё, с «беременной», возьмёшь). Баптисте же подобное не понравилось, он был в курсе всей эпопеи с комендантской столовой и хождением сына по торгу и не очень этому радовался.       — Не понимаю я твоего мужа, — завёлся отец. — Зачем заставлять тебя работать по кухне? Я разве не для того всю жизнь трудился, чтобы мой сын не знал подобной работы?       Покашливания жены не заставили Баптисту замолчать. И он всё разорялся о том, какой Макс упрямый, и что его сын достоин большего. А тот лишь позорится на всю Цитадель.       Хорошее настроение Накса растворилось как дым на ветру. Он встал, громко отодвинул сиденье и, копируя Рокатански, грохнул кулаком по столу.       — А на что ты надеялся, выдавая меня замуж? — рявкнул он. — Он — мужчина! Он — воин! Всё, что ему нужно это вкусная еда и грелка в постель! Нафиг ему не сдался малохольный парень, который ничего в этой жизни не умеет!       Накс хотел было развернуться и красиво уйти, но сестра подала голос.       — Вот именно, не сдался, — поддакнула она. — Вам, отец, не стоит больше беспокоиться. Правда, Накс?       — Сучка! — взвизгнул сын Баптисты.       — Брошенка! — не осталась в долгу Ангхарат.       — Что?! — отец явил миру своё темное «Я»: спросил тихо, но так, что всем стало страшно. — Что это значит? Накс?!       В этот момент со двора пришёл слуга с кучей свёртков и прервал зарождающуюся бурю.       — Просили передать, — сказал он, глядя на юного господина. — Посыльный от вашего мужа, специально к завтраку.       Накс так торжествующе улыбнулся Ангхарат, что та побледнела. Баптиста превратился обратно в кроткого старичка. Мама сразу зарылась носом в посылки. Там оказались различные сладости — всего понемногу — от мака в сахаре, до пахлавы, но всё свежее и дорогое. Такие сласти делали только по заказу и только в комендантской столовой.       Инцидент за завтраком сам по себе был замят. Все лакомились сладким, а Накс рассматривал содержимое ещё одного свёртка. Там лежали книги, старые, с затёртыми обложками, но абсолютно целые. Две в мягком переплёте, а одна — в жестком. Таких Накс ещё ни разу не видел. На душе было хорошо и горько одновременно. Хорошо: потому что никто (кроме родителей) ещё не дарил ему ничего подобного, горько: потому что он знал, Макс так заглаживает перед ним свою вину.       Кажется, несмотря ни на что, Накс уже всё для себя решил. После завтрака он распрощался с родными и отправился домой.