Что нужно клиенту

Рома провожает Марка до двери, щелкает замком, потом шлепает на кухню и берётся за грязную посуду, распаривая руки в воде до сморщенных подушечек пальцев. Как нагар сковородки в моющем средстве, он размокает в надежде, что сегодня вечером ему светит больше, чем шутливо побороться с оленем на матрасе, одновременно втираясь друг в друга членами. Вчерашний вечер был игривым на грани непристойности, и Рома с удовольствием свёл бы всё в свой любимый мужской постельный реслинг с нулевым количеством одежды и максимальным телесным контактом, но принципы есть принципы: если его просят, он дает шанс, а если его не просят, он выжидает. Рома готов быть джентльменом до звона в яйцах, согласен никуда не торопить и двигаться вперед в любом темпе, заданном оленьими рогами, но Марк сам согласился встретиться, значит, златобородый Моисей всё же ведёт его к Земле Обетованной. Он с блаженной улыбкой чешет щетину, тянется к верхнему шкафчику кухонного гарнитура и ссыпает заныканные конфеты из угла верхней полки в карманы своих джинсов, а потом уплывает на работу на лёгком наркотическом фрегате. В офисе суматошно воспринимают идею с расширением, но в целом положительно, и он барской рукой выделяет людей на создание моделей для частников, связывается с конторой по веб-разработке и объясняет им план: на главной странице нужно перенаправлять людей либо в корпоративный раздел сайта, либо в частный, который ещё нужно реализовать. Босс энергично проводит пару встреч по текущим проектам и берётся за следующий тендер, стараясь выжать из себя максимум КПД, пока его настроение снова не скатилось чёрт знает куда. Роман Сергеевич попивает водичку, листает бумаги, подписывает документы и думает, что с дурью всё же пора завязывать. Она не решит проблемы, только добавит новых: босс либо окончательно сторчится, либо потеряет осторожность и запорет себе репутацию вместе с бизнесом, либо заработает нехилые болячки. Ещё не хватало пользоваться неудачами Марка и тянуть его за собой в дымные болотные топи, каким бы приятным ни был процесс погружения ко дну. Рома вспоминает утренний поцелуй, и его взгляд рассеянно соскальзывает с макетов. Когда телефон начинает звонить, высвечивая на дисплее «Тёща», босс мгновенно жмет на круглый значок зеленой трубки и утомлённо думает: «Ну, понеслась». «Здравствуй, Рома», — звучит из мобильного, и бывшая тёща быстро подтверждает его нехорошее предчувствие, спрашивая: «Когда Поля сможет поехать к маме?» Босс мысленно переводит: «Когда ты бросишь офис посреди рабочего дня и отвезешь нас с внучкой в далекие подмосковные лесопарковые зоны, до которых жутко неудобно добираться на общественном транспорте?» — По идее все обследования должны завершиться к завтрашнему вечеру. Я к тому моменту собирался съездить в клинику, всё проверить, поговорить с докторами, узнать прогнозы. Ну, и о визитах спрошу, когда там можно и можно ли вообще. Женщина просит разобраться со всем побыстрее, потому что Поля уже спрашивает о маме, потом передает ему привет от дочки и рассказывает о её вчерашних играх в детском центре. Рома разворачивает кресло к окну, цепляется взглядом за резные тяги дома напротив и слушает. Его бывшая тёща, видимо, понимает, что нашла благодарное и относительно свободное ухо, и начинает сливать свою самую большую проблему за день: оказывается, Поля всё сильнее циклится на соседских котятах. Сами соседи ей потакают, намекая, что могут отдать одного хвостатого, и от этого Поля становится совершенно невыносимой, разводя сопли, слёзы и нытьё. — Поговорите с соседями, пусть они не распаляют её хотелки. Если они вашим словам не внимут, то я сам поговорю. А почему Поля вообще к ним ходит? «Они родители той самой подружки, на чей день рождения Поля вчера ходила. У них есть большой конструктор в квартире, и Поля с той девочкой в него играют. Наша хочет красивые дома строить, как папа». Эта маленькая деталь Роме в новость, и он бережно переваривает её, смакует и улыбается, мягко сползая чуть глубже в кресло. В принципе, а почему бы и не взять котёнка? С бывшей тёщей и Катей всё понятно, у них жуткая аллергия на шерсть, но у Ромы-то таких проблем нет. Он может взять зверя к себе домой, а у дочери появится дополнительный стимул увидеться с папой. Другой вопрос, что он постоянно на работе, так что животное должно быть максимально флегматичное, самостоятельное, любящее только себя и поспать. Роман Сергеевич смотрит на часы, включает делового босса, с занятым лицом прощается с сотрудниками, заявляя, что ему нужно успеть ещё в пару мест и что, ребята, расширять рабочий профиль — это большая нервотрёпка, а потом садится в машину, выруливает на автостраду и бессовестно едет забирать дочь из садика. Поля сначала виснет на нём маленькой верещащей соплюшкой, потом начинает упорно воевать с рукавами и пуговицами курточки, и Рома фыркает, лениво засовывает руки в карманы, натыкается пальцами на россыпь барбарисок и переводит взгляд на охранника, устало сидящего за столом. — Поль! — шепчет он, и она поднимает голову, безошибочно узнавая его шкодный тон. — Поль, смотри, какой охранник грустный! Давай положим ему на стол конфет? Только так, чтобы он не видел! Дочка всегда охотно участвовала в секретных операциях: когда Роме выпадали нечастые шансы увидеться с Полей, они много раз со смехом рассовывали конфеты по всем карманам курток, висящих в коридоре. Босс надеется, что в будущем у неё останется желание радовать людей и ассоциация с тем, что делать добрые дела даже по мелочи — это весело. А конфеты, конечно же, являются несомненным добром. Поля умело заворачивает кофту кармашком, и он вываливает туда барбариски, потом идет заговаривать зубы охраннику, краем глаза наблюдая, как его дочь, пытаясь не смеяться в голос, нашпиговывает конфетами пустую чашку и подкладывает сосалки под раскрытый журнал. Они чинно выходят за дверь, а потом с хохотом убегают с территории детского сада, как вандалы с места преступления. Рома останавливается на повороте на другую улицу и пытается отдышаться, а потом ведёт дочь в парк через дворы и слушает, как Поля трещит про котят. — У мамы аллергия, и у бабушки аллергия, — замечает он. — Ты же не хочешь, чтобы они расстраивались? Мама и бабушка будут постоянно грустные ходить, потому что от котят у них руки чешутся, будто сто комаров сразу укусили их в ладошки. Дочь хмурится, пытаясь придумать выход, а потом вскрикивает: — Ну давай тебе возьмем котёнка! Умная она у него, соображает быстро. — Я целый день на работе, без меня котёнку будет грустно, — и Рома даже сам понимает, что это не отказ. — Но зато у котенка будет дом! — настаивает дочь и смотрит на него такими похожими глазами. «Ах ты хитрая упёртая говнюха», — с нежностью думает он. — Посмотрим потом. Мелкая важно кивает, мол, я запомнила, что ты согласился, и уносится вглубь парка. Рома гуляет с ней, а потом отводит домой, сдаёт на руки бывшей тёще и малодушно сваливает, понимая, что в ином случае женщина насядет на него с разговорами о лечении Кати и не даст нормально вздохнуть. Рома спускается вниз, облокачивается на подъездные перила и нашаривает в куртке телефон, натыкаясь на какую-то маленькую шуршащую обертку. Он выворачивает карман, с удивлением смотрит на барбариску, потом ржет в голос, думает: «Поля — подлиза», — и, наконец, набирает Марку: — Ты освободился? «Еле успел удрать, а то меня народ терроризирует даже после конца рабочего дня. Настырные все такие». — Встретимся сейчас? «Да, я уже еду к тебе. Ты дома?» — Сейчас у Кати, а дома, наверное, буду чуть позже тебя. Утром они ни словом не обмолвились, что «встретиться» означает совсем не нейтральную территорию, а квартиру Ромы, и ему это до одури нравится. Значит, Марк уже окончательно созрел, уже совсем спелый, значит, он так же ждёт, когда они останутся одни в полумраке спальни и состыкуются, как корабли Союз — Аполлон, разогрев свою холодную недовойну из недомолвок до откровенной больше-чем-дружбы. В боссе просыпается романтичный мечтатель, и ничем его не унять. Рома останавливает машину у супермаркета, покупает дешёвую пиццу с салями и, немного подумав, средненькое красное вино (он не профессиональный сомелье, но делает логические выбор, основываясь на количестве проданных бутылок и цене). Когда он подъезжает к дому, Марк уже стоит у подъезда и выглядит уставшим, но спокойным, и вид его слегка ссутуленного тела воспринимается Ромой как сильнейший допинг, разгоняя по венам томные мощности. Они не целуют друг друга, даже не говорят «привет», просто улыбаются и молча поднимаются по лестнице к лифтам. — Нормально всё? — благодушно спрашивает Марк. — Насколько всё может быть нормально, — Рома пожимает плечами и проезжается предплечьем по Марковой закованной в пиджак руке. — С деньгами полная жопа, даже кредит теперь гасить нечем. Марк вызывает желание открыться, вывернуться наизнанку, наверное, потому что его беспокойный олень первый рассказал о своих печалях, и Рома чувствует, что просто делится информацией в ответ, ставит знак равенства, делает по-честному. Они входят в квартиру, радушный хозяин скидывает кеды и устремляется на кухню, разрывает упаковку пиццы, засовывает утопленный в томатном соусе кругляш в микроволновку, в то время как Марк поглядывает на бутылку вина и рыскает глазами по столешнице. Рома достает с полки штопор, протягивает его оленю, и тот на удивление сноровисто выкручивает пробку. Как у этого бесконечно неловкого человека появилась такая развитая мелкая моторика? Рома смотрит на чужие чуть розоватые пальцы и хочет увидеть всё ближе, всосать их в рот, представляя, как принимал бы в горло член Марка, который, наверное, по цвету темнее и малиновее, переходящий в оттенок сгущенного молока у основания. Интересно, на Марке есть полосы от загара, где золотистая кожа бёдер сменяется на бледную? — Как первый день на работе? — спрашивает Рома и завороженно смотрит на его губы, потом одёргивает себя, принимается резать пиццу и разливать вино по стаканам для виски. Марк с голодухи засовывает в себя кусок, даже не садясь за стол, и говорит: — У них там дыра полная, да ещё прошлый управляющий подгадил. И арендаторы чудят, — олень вещает с набитым ртом, одновременно пытаясь пережевывать, и мышцы его лица причудливо сокращаются, намертво приковывая Ромин взгляд. — Документации дофига! Из меня сегодня все соки выпили, но зарплата, кстати, очень даже. Нет, босс категорически отказывается терзать себя сожалениями, что принял отставку Марка. Если бы не принял, они бы сейчас не сидели здесь с едой и выпивкой, неловко соблюдая дистанцию в два метра. Рома заталкивает пробку обратно в бутылку и несёт её вместе со стаканами в спальню, оборачиваясь и кивая Марку, мол, помогай давай, у меня всего две руки. Он ставит стаканы на пол, сам размякает на ковре, облокачиваясь на кровать и вытягивая ноги, говорит: — Если я ещё хоть несколько минут просижу на стуле, то мои колени окостенеют буквой «г». У него в голове горит коварный план, по которому ужинать на полу — отличный способ избежать стола, через который очень неудобно тянуться. Рома глотает прохладное вино и смотрит на уткнувшегося в пиццу Марка, который даже не поставил общую тарелку на пол, а по-хозяйски разместил её у себя на коленях. Голод, конечно, не тётка, но неужели для того, чтобы обратить оленье внимание на себя, ему нужно сделать что-нибудь радикальное? Например, расстегнуть ширинку, приспустить джинсы вместе с трусами и начать дрочить прямо сейчас. Марк вдумчиво дожевывает кусок пиццы, поворачивает голову и уже открывает рот, чтобы что-то сказать, но натыкается на Ромин оголодавший взгляд, направленный совсем не на еду, и замирает, как испуганный сурикат, только что заметивший хищника. Он смотрит на своего бывшего босса, потом медленно запивает пиццу вином, отставляет стакан с тарелкой в сторону и тянется к нему. Рома подается навстречу, раздвигает его губы, наваливается сверху, вжимается всем телом, и Марк раскрывается под напором, давится языком, тяжело дышит через нос, пытаясь не отрываться от чужого рта, задерживает дыхание и потом мучительно и протяжно стонет на выдохе. — Я в ванную, — внезапно выдавливает он, резко отстраняется и шмыгает от удивленного Ромы в коридор. «О-оке-ей», — думает босс, — «видимо, приспичило». Скоро после вина и ему самому туда будет нужно. Рома без аппетита смотрит на оставшуюся пиццу, потом допивает вино из стакана Марка, снова вытягивает ноги вперед, а потом слышит звук работающего душа. Что за хрень? Олень там что, подрочить решил? Он мучительно вздыхает, устало прикрыв глаза, и тоскливо трёт свой член сквозь джинсы. Видимо, поцеловались — и ладушки. Рома разочарованно смотрит на бутылку вина и думает, что если и алкоголь не помогает снять с Марка напряжение и рубашку, то его фантазия подходит к концу. Что Рома сделал не так? Он не давил, только подхватывал любые инициативы и всё равно умудрился спугнуть. Олень выходит из ванной влажный, в распахнутой рубашке, полузастегнутых брюках и без ремня. Рома смотрит на него широко раскрытыми глазами и не двигается, когда Марк осторожно садится на своё прежнее место и неловко, напряженно отводит глаза. Он бы не вышел из ванной в разобранном виде, если бы кое-что не предлагал, да? Значит, Марк сбежал в ванную, чтобы… вымыться перед более тесным общением? Это слишком интересная мысль, чтобы быть правдой. Рома подвигается ближе, кладет руку на оленье бедро и ненавязчиво гладит. Марк фиксирует напряженный взгляд на его ладони, но не дёргается, когда пальцы переползают на ширинку и слегка сжимают член через ткань штанов, лишь мёртвой хваткой вцепляется в длинный ковровый ворс. Облом, блядь, ну что за хуйня, Рома видит, что его инициатива бесполезна, со вздохом убирает руки, нашаривает бутылку вина, поднимается и выходит на кухню к столу, прикладываясь к красному полусухому прямо из горла. Ему надо выпить, ему надо выпить больше, потому что для контакта с Марком нужно великое терпение и, наверное, какие-то экстрасенсорные способности, которых у него нет. Какой смысл намываться в душе, намекающе не застегивать рубашку, чтобы потом страдальцем пассивно сидеть на жопе? У Ромы скоро хер знаком вопроса стоять будет. Можно хотя бы не светить волосатой грудью перед мужиком, который тебя откровенно хочет? Пока Рома мысленно разговаривает с воображаемым Марком, реальный Марк поднимается с пола, подходит к нему сзади и тихо спрашивает: — Ром, ты передумал? Блядь, что это за неебическая хрень, что за игра в виндоус-Сапёра, когда одним кликом ты либо открываешь множество свободных клеток, либо запарываешь всю игру? В его голове всплывает бородатый, как Марк, анекдот про то, что саперы ошибаются дважды и первый раз — при выборе профессии. Рома тоже, видимо, лоханулся не прямо сейчас, а с самого начала. — Да я смотрю, что это ты сначала решился, а потом передумал, — Рома ставит бутылку на стол и разворачивается к оленю. — Марк, чего ты сейчас от меня хочешь? Ты вообще… — он делает сложные пассы рукой, пытаясь показать то, о чем они так тщательно не говорят и что так сильно стараются не называть, охватывая широким жестом и очевидный стояк под своими собственными джинсами, — хочешь? — Ну, — Марк отводит глаза, — выбора у меня особого нет. Это что ещё за ерунда? — Стоп, — трясет головой Рома. — Марк, никто тебя насиловать не собирается. — Да знаю я, — олень стыдливо краснеет и трет свой затылок. — Как бы… надо. — Кому надо? — с выражением лица вселенского винного терпения спрашивает Рома. «Мне, например, надо, чтобы ты перестал ебать мне мозги. Если ты при этом будешь ебать меня, то буду рад, а если нет, то всего хорошего, до свидания». — Мне, — обреченно выдыхает Марк. — Мне надо. Я понять должен, окончательно разобраться. Ром, ты же меня за этим и позвал? — Марк, — Рома страдальчески вздыхает, — с таким настроем в постель не ложатся. Олень смотрит на пол несчастными глазами, и Рома думает: «Ну, пиздец, теперь меня ещё на секс надо уговаривать. Докатились. Ладно, попытка номер два, она же последняя». — Так, — решительно говорит он, наливает полный стакан вина и протягивает его Марку. — Пей. Тот безропотно глотает алкоголь, и Рома с тоской смотрит, как двигается его кадык, потом берёт его голову в захват и нетерпеливо целует, стягивая оленью отглаженную офисную рубашку и бросая её на стол. Марковы руки неуверенно зависают в воздухе, будто не понимая, что теперь делать, а Рома дёргает своего бывшего подчинённого на себя, прижимаясь к голой груди, и тот рефлекторно обхватывает его спину. Вот так уже лучше. Он вжимается членом в Марка, безошибочно чувствует чужую начинающуюся эрекцию, быстро стягивает свою футболку, подталкивает оленя в спальню, заваливает на кровать, и Марк на удивление не пытается перехватить инициативу, а тупо позволяет себя лапать, сдавленно помыкивая на особо приятных моментах. Рома решает рискнуть и полностью ложится сверху, коленом раздвигая Марковы бёдра пошире, и олень напрягается, но даже не пробует уползти назад в гетеросексуальные чащи, покорно подставляя голую, покрытую светло-золотистыми волосами грудь под Ромины губы. Здесь что-то не так. Общепринятые нормы идут вразрез со всем происходящим, так почему именно сейчас Марк не дёргается? Он не хочет быть сверху? — Точно? — спрашивает он и вглядывается в сложное выражение на оленьей порозовевшей морде. — Хорошо подумал? Марк явно юлит и стыдливо отводит глаза. — Угу. Рома смотрит на его брюки (ну, член точно стоит, что уже неплохо), стягивает их вместе с трусами, и тут его лампочки перегорают из-за резкого скачка напряжения в паху, потому что, блядь, настолько неожиданных сюрпризов Рома не разворачивал с дошкольного возраста. — Вот ещё и поэтому, — Марк тихо отвечает на незаданный несколько минут назад вопрос и пытается прикрыться. Не то чтобы у Марка в трусах необъятная устрашающая дубина, но его член явно больше нормы, порнографически больше, как в определенных фильмах, где актеров выбирают по размеру, и Рома смотрит на его хуй и упорно пресекает любые целомудренные попытки его спрятать. — В сексе, — пытается объяснить Марк, — ну, в реальном сексе мало кто хочет иметь дело с этим. Рома переводит огорошенный взгляд с лица оленя на его нервно опадающий член и назад, пытаясь скрестить в голове все данные и получить в итоге те мысли-мутанты, которые роятся в рогатой голове. Марк стесняется своего большого хуя? Вот зе фак? Видимо, с его предыдущими партнёршами дело иногда плохо выгорало. «Не о том беспокоишься», — почти нежно мелькает в Роминой голове. — «Кто захочет иметь дело с башкой твоей ебанутой?» Его самого вид внушительного члена не беспокоит, а даже наоборот — будоражит. Рома спешно стягивает с себя джинсы и видит, как Марк потерянно смотрит на его твёрдый член с лицом, на котором отчетливо видна растерянность пополам с «Как я здесь оказался?». Босс пытается не закатывать глаза слишком откровенно, говорит: — Ложись на живот. Марк цепенеет, а потом с красной рожей медленно перекатывается по кровати и поджимает руки к груди в защитном жесте. Бля, ну серьезно, ну бля, как Рома в это ввязался? Даже он сам, когда в первый раз подставлялся, с большим энтузиазмом отклячивал жопу. Рома садится на Марковы бедра, наклоняется и кусает его загривок, шею, плечи, лопатки, и Марк каждый раз удивлённо вздрагивает, как на приеме у невролога («Почему моя нога сейчас дёрнулась, когда вы ударили меня по колену?»), его кожа покрывается мурашками, потом Рома сползает ниже, обхватывает обеими руками Марковы мясистые ягодицы, сминает их ладонями, и только-только расслабившийся олень снова напрягается. Он раздумывает, стоит ли открывать Марку волшебство языка в заднице прямо сейчас, или тот всё же сгорит от стыда и подожжет под собой кровать. «Потом», — с предвкушением думает Рома, — «если будет продолжение банкета». Но отвлечь всё же надо. Рома скатывается с оленьих бёдер, говорит: — Поднимись на колени, — и дергает Марка вверх. Тот слушается, уткнувшись лицом в ладони, и Рома все же немного гордится Марком за то, что до сих пор не сбежал. Он достает из прикроватной тумбы лубрикант и презерватив (напоминая себе, что не факт, что будет секс с проникновением, совсем не факт, но он столько недель живет надеждой), смазывает себе обе руки, одну просовывает между Марковых бедер и сжимает его крупный твердый член в скользкий кулак. Марк охает, и, видимо, вцепляется в пальцы зубами, чтобы не орать, так как начинает нечленораздельно мыкать. Рома потом разберется, чего олень так боится издавать в постели звуки, но сейчас у него самого уже ноет член. Пальцами свободной руки он проходится по Марковой промежности и слегка давит на сфинктер, и тут-то Марк коченеет весь целиком и окончательно. — Расслабься, — говорит Рома, раздраженно выдыхает, а потом решает пойти ва-банк: всё или ничего. — Если не расслабишься, я не буду ничего делать, — на полном серьёзе произносит он, не пытаясь понизить голос до шепота, и эти слова разлетаются по сумрачной комнате. Олень выдает полузадушенное «угу», и когда Рома снова начинает двигать рукой по его члену, Марк давится горловыми звуками. Это настоящая музыка для Роминых ушей, он рад, что Марк сейчас не видит его самодовольной, бешено улыбающейся рожи. Он ритмично давит на сфинктер, втирается в него, потом приставляет кончик указательного пальца к входу, надавливает и говорит: — Теперь попытайся вытолкнуть, — здесь шестерёнки у Марка в голове должны прокрутиться до определенной мысли. — Да, вытолкнуть именно так, как ты сейчас подумал. Чужие внутренние мышцы приходят в движение, и Рома до упора просовывает скользкие фаланги в горячий зад, одновременно двигая кулаком, потом сгибает палец и пытается нащупать уплотнение простаты («Давай же, потерпи немного, и я покажу тебе Париж»). Марк дёргается, когда Рома проезжается пальцем по внутренней стенке, чувствуя, что, да, чудеса начинаются здесь, осторожно давит сильнее, потом слегка массирует по часовой стрелке, и его олень вмазывает лицо в матрас и коротко попискивает. — Выталкивай, — приказывает он и всовывает уже два пальца, с трудом разводит их в стороны, пытается терпеливо расслаблять и растягивать, чтобы потом (если будет «потом», хоть бы было «потом») Марк охотнее подставлял зад под его руки и член. Три пальца проходят с трудом, и Рома, у которого уже затекают ноги от неудобной позы, активнее массирует чужую простату. Оленя под ним уже бесперебойно трясёт, и босс убирает руку с его члена, иначе Марк кончит раньше времени. Рома дрочит себе и хочет уже хоть что-нибудь сделать, приступить, наконец, к основному блюду: вдолбить оленя в кровать, перебросить его на спину и начать давиться этим огромным членом, не обращая внимания на стекающую по подбородку слюну, или засунуть в его зад четвертый палец и попытаться протолкнуть половину ладони — у него уже голова едет, и мысли плавятся, оседая липким потом на шее и лице. Блядь, Марк, блядь, блядь. Он хочет всего и сразу, вынимает скользкие пальцы, зубами помогает себе разорвать пакетик кондома, раскатывает его по стояку, сверху поливает лубрикантом (сейчас мошонка узлом завяжется), пристраивается сзади, проводит членом по промежности, и олень снова предсказуемо зажимается. «Блядь, за что мне это, ну за что». У него в жизни не было ни разу девственников или девственниц, а теперь вот этот великовозрастный олень стоит перед ним жопой кверху и трясётся, как осиновый лист. Видимо, судьба выжидала. — Расслабься, — снова говорит он, но на этот раз мягко, уговаривающе, и думает, что, может быть, лучше развернуть оленя и поцеловать его, прижать к себе и устроить несколько мгновений чисто эмоциональной близости, но у него уже нет сил на нежность, его выкручивает от жажды, так что-либо Марк сейчас скажет: «Не, давай нет», — и Рома пойдет дрочить в ванную, либо Марк перестаёт изображать пугливое полено, и Рома честно попытается доставить ему первый анальный кайф. Когда он надавливает членом на сфинктер, Марк сам соображает, что пора «выталкивать», его мышцы обхватывают Ромин член так туго, что ему почти больно, и босс морщится от этой остро-сладкой пытки, тщетно пытаясь взять себя в руки. Он нагибается к напряженной спине Марка, прижимает лоб к мокрому от пота месту между лопаток, тяжело дышит, обнимает оленя руками и берется за опавший член, мягко проводя по скользкому от лубриканта стволу и головке. Рома раскачивает бёдрами и медленно проталкивается до упора, водит ладонями по нижней части Маркова живота, ласкает пальцами напряженный живот с мягкими волосками, целует оленью спину и трёт его член, который постепенно снова наливается кровью. Сейчас они оба мокрые и скользкие, и это обостряет ощущения по всему телу, делая контакт кожи более ярким, гладким, совершенно невыносимым. Марк под ним напрягается, и Рома думает, что вот сейчас-то и кончилось оленье терпение, но тот с трудом изгибается и нерешительно подается бёдрами назад, и Рома с готовностью дёргается ему навстречу. Это чистый кайф, это то, что он любит в сексе с мужчинами: сильные мышцы, способные принять на себя большую нагрузку, волосы на теле, делающие трение совершенно космическим, откровенность в своих животных желаниях и требовательное «хочу», «дай мне», «прямо сейчас». Марковы колени разъезжаются по простыне, он прогибает спину и резко охает, дёргается на Ромином члене, и он довольно думает: «Вот и началось волшебство». Рома жаждет увидеть его лицо, он не может просто так всё пропустить, он, черт возьми, столько времени хотел Марка, что лишать себя вида — это как с закрытыми глазами кататься на американских горках. Он отлепляется от чужой мокрой спины, обхватывает оленя за грудную клетку и дёргает на себя, но тот совершенно бескостно заваливается назад, и босс, не удержав равновесие, падает на спину вместе с Марком. Тот всхлипывает, его мышцы непроизвольно сокращаются, а голова бессильно падает Роме на плечо, и ему открывается вид на малиновые щёки и шею, совершенно безумные глаза, полуоткрытый рот, а если посмотреть вниз, то стоящий колом член, хоть гвозди забивай. Ёбаная профессиональная деформация пропускает через себя расхристанного Марка, и в мыслях вспыхивает совершенство цветовых сочетаний его тела, восхитительная архитектура его мышц, отчетливо проступающих при лихорадочных движениях бёдрами, и Рома, чёрт возьми, сейчас кончит. По Марку проходят сладостные конвульсии, он насаживается на его член, еле слышно ноет, пытается самостоятельно вести корпус вверх-вниз, и Рома не может попасть в его ритм, потому что нет никакого ритма, а если и есть — то только в Марковой голове. Он позволяет своему оленю свободно двигаться и присасывается к красному уху, маячившему прямо перед лицом. Марк вздрагивает, хрипло стонет от кайфа, начинает судорожно сжиматься, Рому окончательно накрывает, и он умоляюще шепчет: — Марк, Марк, стой, погоди, я сейчас… Тот не слышит или не обращает внимания, и Рома кончает, издавая гортанное «агрх», потом грубо скидывает Марка на кровать, отшвыривает подальше презерватив, раздвигает чужие, мокрые от пота и лубриканта бёдра, вводит в расслабленную задницу пальцы и обхватывает багровый от напряжения член рукой. Марк смотрит на него безумно, закрывает лицо рукой и спускает ему в ладонь, не проронив ни звука, будто к самому концу у него резко отказали голосовые связки. Рома пытается отдышаться, разглядывает полупрозрачную сперму на пальцах, смотрит на провалившегося в какую-то иную вселенную Марка, потом вздыхает, оглядывается на пол в поисках использованного гондона, сползает с кровати, подбирает, на слабых ногах идёт выкидывать его в мусорку и направляется в душ. У него кожа горит, и Рома в прострации трёт свою грудь, вспоминая касания с Марковой спиной. Он может сейчас вернуться в спальню, а Марка и след простыл, и это будет пиздецки обидно, даже несмотря на то, что секс всё же был и был охуенным. Кто знает, что сейчас происходит в рогатой башке? Может, олень вообще вырубился и сопит в простыню. Рома ополаскивается, наскоро вытирается, выходит в коридор, замотавшись полотенцем, и мимо него в ванную шмыгает голый Марк, мгновенно закрывая за собой дверь. Окей. Нихуя не понятно, но окей. Рома надевает свежие трусы, пьет водичку, меняет влажную простыню, накрывается одеялом и ждёт пришествия оленя. Его клонит спать от оргазма и уматывающего дня, и он еле соображает, что происходит, когда в постель пробирается Марк, но в голове мысленно появляется галочка «не съебался». Рому срубает в сон.