Что нужно клиенту

Днём Поля ноет о встрече с Пушистиком, а вечером Рома, основательно слившийся с алкоголем, устало разваливается на ковре рядом с кроватью, возложив голову Марку на колени: — Она ни разу не была здесь, — говорит он, дирижируя рукой со стаканом. — Катя вообще меня с ней наедине редко оставляла, а сейчас… Блядь, в этой квартире нет ничего для детей. Ладно, листочки для рисования найду, но даже цветных карандашей нет. Я не умею готовить так, чтобы ей было и вкусно, и полезно, я не знаю, куда бежать в первую очередь, если она заболеет. Этим всегда либо Катя занималась, либо тёща, — Рома замолкает на мгновение и смотрит на стакан. — Я ни разу не лечил Полинку от простуды. Я хуёвый отец, — он пытается лёжа хлебнуть ещё виски, но давится, кашляет и перекатывается вниз к Марковым распрямленным коленям, удобно тыкаясь носом в обтянутую тканью выемку сустава. — Ты отличный отец! — прочувствованно говорит почти трезвый олень, с кряхтением тянется вперёд и нежно гладит Рому по затылку. Боссу уже пора стричься, но Марк питает необъяснимую слабость к такой отросшей шевелюре, поэтому он не торопится в парикмахерскую, расплываясь под теплом чужой ладони. Его волшебный на всю голову олень начинает ластиться, касаться именно так, как нужно, только после пары стаканов спиртного, и это плохой знак, ведь сам босс уговаривал себя любить жену тоже исключительно в подпитии. Рома подошел совсем близко к тому, чтобы опустить руки и выдрать себя с корнями из сказочного леса, но только не этим вечером, сегодня у него нет сил. — Что нужно маленьким девочкам? — спрашивает Рома гостеприимные коленки. — Ну… — Марк убирает ласковое копыто с его затылка, и босс недовольно мычит. — Поесть им надо, игрушки всякие. — Завтра в магазин придётся заехать, — бормочет Рома, — хотя бы за карандашами и котлетами. — Я могу приготовить что-нибудь. Солянку, например, или борщ сварить, — предлагает олень. — Ни разу не делал пирожки, но можно купить готовое тесто и как-нибудь запечь его. Моя бабушка часто плюшки закручивала, можно погуглить технологию. Рома прячет улыбку, хмыкает мягко, не по-злому, подчёркнуто медленно целует Марковы ноги, потом раскрывает губы и от души вылизывает ткань брюк так, что она темнеет от слюны. Босс трётся лицом, выпадая в особое пьяное состояние, когда хочется выразить делом всё, что долго зрело в голове, и олень смотрит на него неотрывно, с горячо приправленным выражением и стояком в штанах. Горластый Поливитамин выбирает именно этот момент, чтобы мерзко, пронзительно потребовать жрать, и Марк от неожиданности дёргается всем телом, впечатывая колено в Ромин романтически настроенный фейс. С требовательным «мяяя» сочетается болезненное «бляяя», когда босс откатывается в сторону и быстро подставляет ладонь лодочкой, чтобы не залить ковёр кровью. — Ром, извини, ты в порядке? — Марк путается в ногах, когда пытается встать, потом опрокидывает аптечку в тумбе, а босс делает рывок в сторону ванной, орошая пол эритроцитами, суёт ладонь под напор воды и заливает раковину маленьким алым морем. — Ром, ты живой? — беспокоится любовник, и получает в ответ красноречивый взгляд, потому что, блин, Марк, догадайся с трёх раз, может, ещё пятьдесят на пятьдесят или звонок другу устроить? — Эээ, хочешь, поцелую, где болит? — предлагает олень, протягивая ватку, вымоченную в перекиси. — В зад меня поцелуй, — гнусавит Рома и затыкает левую ноздрю. — Ну, могу и в зад, — ляпает Марк и замирает под пристальным тяжелым взглядом любовника, — если хочешь, — медленно добавляет он. Рома кривится от боли и думает: «Господи, Марк!.. Хочу. Сделай уже хоть что-нибудь нормально, основательно, прояви чёртову инициативу, будь мужиком!» Вата в многострадальной ноздре насквозь пропитывается кровью и начинает пропускать жирные тёмно-красные капли на губы и подбородок, а олень приближается, нерешительно спускает свою руку с поводка приличий поближе к чужим домашним штанам, и всё, на что способно Ромино сознание, это думать: «Вставь мне, пусть всё катится к хуям, пусть затоплю соседей кровищей из носа, только нагни меня». Мелкий пушистый потаскун виснет на оленьих брюках и заводит вторую голодно-утробную арию, заставляя Марка отшатнуться. — Я закастрачу его, — гнусавит Рома, хватаясь за бритву. — Эээ, только не сам! — Марк отбрыкивается от кота, пытается оттеснить любовника подальше, и Рома роняет станок, вцепляется в оленью шею и целует жестко, так, что самому до одури больно в области носа, но, Марк, сука, хоть что-нибудь уже нормально сделай, почему с тобой ничего не может быть без оправдания алкоголем или из извращённого чувства благодарности? Олень оказывается у противоположной стены ванной, как только Рома ослабляет хватку. — У тебя кровь, — выдавливает из себя он и вытирает ладонью измазанные багровым усы и бороду. — Иди корми кота, — босс грубо выталкивает любовника в коридор, бросает взгляд в зеркало, рассматривая разбитое лицо и словившую несколько смачных капель футболку. Да уж, просто сказочный красавец, а завтра ещё краше будет. Рома невесело хмыкает, думая: «Видела бы меня сейчас Поля, не радовалась бы, что пиздюк живёт рядом». Пока Марк затыкает кошачью пасть едой, Рома ополаскивается, кидает вещи в таз с Ванишем, блокирует ноздрю очередной ватой и идёт в спальню. Да уж, нашелся герой-любовник, сраный рыцарь, который пытался покорить принцессу. Марк даже пьяный к нему не расположен. «Бутылка была початая, принцесса была рогатая», — бормочет он и залпом допивает виски, потом в растрёпанных и неудовлетворённых чувствах валится на кровать, несчастно заворачивается в кокон одеяла и вырубается. «Погода была ужасная, принцесса была… прекрасная». Утром олень скачет по квартире, как чумной, за ним по кровати, столу и стульям прыгает пиздюк, требуя тепла и ласки, и грохот мебели включает Ромино похмелье на раз-два. Палата номер шесть, а не жизнь, и сбежать бы подальше, да некуда. Босс разлепляет один глаз и сонно наблюдает за своим златобородым идиотом, который беспардонно открывает шкаф и начинает шарить по его вещам. — Что ищешь? — хрипит Рома, потом пару раз прокашливается в попытке вернуть голос. — Что-нибудь моего размера, хотя бы одну футболку! Ром, ты мне вчера рубашку кровью залил, на работе есть сменные, но до офиса ещё доехать надо, — Марк ныряет вглубь полок, и хвостатый уёбок сигает ему на спину, с бесячим любопытством пробираясь к вещам. — В пакете синем посмотри, — Рома слепляет глаз обратно и слышит, как любовник шуршит полиэтиленом, а потом издаёт победное «Ха!» — Нормальная, вроде. А почему не носишь? — спрашивает Марк, заставляя босса нечеловеческим усилием воли снова продрать глаз, чтобы порадовать себя видом босоногого оленя в семейных трусах и белой футболке свободного покроя. — Мала, — сипит Рома. — Я разжирел после развода. Марк издаёт многозначительное «ммм», потом хватает брюки и, пошатываясь, пытается вонзить правую ногу в штанину. Рома немного поворачивает голову, разлепляет второй глаз и наблюдает, как олень-следопыт, одержав победу над брюками, открывает сезон охоты за носками. — Погуглил еду, — Марк наклоняется жопой кверху и светит айфоном под кроватью, — можно сделать блины с творогом. У нас почти всё есть, осталось только творог купить, и там ещё для запаха можно что-нибудь. Ну или на крайний случай сгущёнку вместо творога, сгущёнка ещё никого не подводила. Поля же в выходные приедет? Маркова жопа вот-вот скроется под кроватью, потому что этот умник сначала оделся, а потом полез собирать пыль и носки по всей спальне, и сквозь муть похмелья Рома отчётливо понимает, что окончательно заблудился в этом ебанутом волшебном лесу и больше не найдёт пути назад, так как лес сам не собирается его отпускать. Златожопый рогач мягко выстилает травой тропы, ведущие в самую чащу, а Рома охотно ведётся. Марк выползает из-под кровати с носками, босс смотрит на его попытки стряхнуть пыль со светло-серых штанов и тихо говорит: — Перевози ко мне свои вещи. Олень удивлённо вытягивает морду, а потом начинает лыбиться так сильно, будто поставил себе цель расколоть лицо надвое. Рома тоже улыбается: скрытно, в подушку, но Марк ловит выражение его опухшего лица и бесстыже счастливо выдыхает: — Окей. Босс прикрывает глаза, думая, что с таким похмельем идти сейчас на работу нет смысла — лучше отлежаться, а днём поехать в офис. А вечером в квартиру прибудет Марк со своими мажорскими шмотками и домашней едой, и это будет очень здорово, и со всем они разберутся, и Диму он доебёт вопросами о том, что творится в рогатой башке, а потом они с оленем всё решат, будут жить счастливо и умрут в один день от сердечно-сосудистых заболеваний на пятидесятой коробке с пиццей, облагораживая её чертежами. Во второй раз Рома просыпается днём от того, что пиздюк молча сидит у него на груди и взглядом обгладывает его лицо. — Даже не думай, — хрипит босс и, сталкивая Поливитамина на пол, спешит в сортир. Хвостатый засранец караулит его под дверью и таранит желтыми глазами, не мигая. Рома насыпает кошачий корм в пластмассовый контейнер, оставшийся с прошлой доставки суши, пьёт водичку, прозванивает офис и ковыряется вилкой в тушёной брокколи, пытаясь сообразить, является зелёная капуста от Марка завуалированным «фак ю» или «лав ю». Звонит телефон, заботливо поставленный на зарядку тем же человеком, который «порадовал» босса травой на завтрак, и подозрительно бодрый олений голос из трубки заявляет, что Дима снова позвал в клуб, и, если Рома хочет, то может присоединиться. Это встряхивает босса получше кофе, смешанного с энергетиками, получше электроразряда в зад, и последующие несколько часов пролетают одним мигом: вот он на работе подписывает документы, сжимая ручку до боли в пальцах, вот он перекидывает пищащую Полю через плечо и заходит в подъезд, вот он с хмурой жопой сидит в баре и смотрит на крашеные брови Бори. — Иногда выступаю здесь Беллой, — поясняет мужчина. Рома не тупой, он уже всё понял, кроме этих выщипанных нарисованных бровей, и уже изрядно пьяный Дима ржёт над ним как мудак. — Какая разница, в какой позиции ты с мужиком, если вам обоим круто? — говорит Боря и поднимает новый шот. — Все знают, что первый опыт не определяет всю сексуальную жизнь. В первый раз я вообще был сверху. — Я снизу, — пожимает плечами Дима и бесстыже прижимает ногу к чужому бедру. Рома не понимает, что происходит и в каком контексте идёт обсуждение позиций, потому что, когда он вошел в клуб, мужики уже опрокидывали не первый стакан и требовали, чтобы он выпил штрафную. Лезть в их тесную разношерстную компанию изначально было плохой идеей, но к вечеру Рома скатился к настроению особенной поганости, когда хочется отлепить пластырь, догадываясь, что его встретит незажившая сочащаяся рана, и как следует её расковырять. Он хочет понять, что упускает в этих кастрированных отношениях с Марком, однако Дима пьян и точит член в противоположном направлении, так что вряд ли удастся что-нибудь из него выжать. На откровения от самого оленя рассчитывать не приходится. Как недодипломированный психолог, трансвестит и только что вылупившийся из шкафа гомо-долбоящер оказались в одной компании? Как они могут чувствовать себя комфортно, когда Марк знает, что его любовник спал с Димой, Дима знает, что его прокатили из-за Марка, а «Белла» заводит темы, которые, судя по стушевавшемуся виду, олень совсем не хочет обсуждать? — Нууу? — тянет Боря и выжидающе поднимает крашеные брови, глядя то на Рому, то на Марка, сидящего поодаль. — Я был сверху, — выдавливает Рома, нехотя поднимая шот. — Снизу, — тихо отвечает Марк и первым пьёт высокоградусную смесь. — Так вот, — продолжает Боря, — несмотря на первый опыт, больше нравится мне всё же позиция снизу. — Мне без разницы, да и Роме тоже, — откликается Дима и неотрывно смотрит на холёное лицо «Беллы». Что за хрень, как это может нравиться? Вот так бывший любовник смотрел на него позавчера, а сейчас сменил курс корабля и уплывает в какую-то неведомую хуйню. Дима громко ставит пустую рюмку на барную стойку и вваливается в Борино личное пространство, что-то тихо ему растолковывая, приобнимая за плечо. Рома с раздражением смотрит на растерявшего всё настроение Марка и полметра между ними, подзывает бармена, просит налить водки и оставить бутылку. Босс не из тех нимбоносных людей, которые могут спокойно смотреть на чужое счастье, сам будучи несчастным, а Дима, видимо, скоро дорвётся до седьмого неба, помахав этим фактом перед всем клубом. Босс играет в игру «Отрицай до последнего: обосрись, но не признайся» и совершенно точно не горит от внезапной нерациональной ревности, он полностью спокоен и категорически не погряз одной ногой в трансфобии, потому что, блядь, это лицемерно, его семья смотрит на Рому с таким же непониманием, но, сука, крашенные выщипанные брови непроизвольно притягивают к себе взгляд как всё вопиющее и неприятное, а Марк ведёт себя так, будто здесь ничего не происходит, будто между ними двумя ничего не происходит и километровая пропасть от Роминого барного стула до оленьего — это нормальное личное пространство любовников. — А ты, Марк? — Боря снова суёт свой напудренный нос не в своё дело, босс закипает ещё сильнее, а его олень отводит глаза, невнятно бурчит оправдания и сдристывает в туалет. Рома мрачно вышагивает за ним, не оглядываясь. — Марк, ты чего? — он ободряюще прикасается к чужому плечу, но олень нервно отбрыкивается и воротит морду. — Ничего. Ничего! Эти разговоры о сексе, будто это так просто, только это нихера не просто. А ты… ты поддерживаешь, хотя знаешь мою проблему! — возмущается Марк и стыдливо затихает, когда мимо проходят несколько одетых в дорогие костюм мужчин. Когда дверь закрывается, олень поднимает несчастный взгляд с пола обратно на Рому. — Даже некоторым женщинам от обычного секса со мной было больно, а представь теперь, что случилось, когда я попробовал анал с Юлей. И ведь мы потратили много времени на подготовку! Мой член не приспособлен для этого, он просто не войдет. И я знаю, что ты не был бы против, и я, — Марк нервно выдыхает и переходит чуть ли не на шепот, — я, блин, хочу, очень хочу, но тебе будет больно. Ты мне говорил быть мужиком, но этого я сделать не могу. Я и так пытаюсь не вешаться тебе на шею по-бабски, но тут… Стоп. Рома продирается сквозь джунгли Марковых комплексов и резко проваливается с головой, падает лицом в родник первопричины всего этого ебанизма: — То есть ты все это время сознательно «не вешался мне на шею», а я думал, что у тебя просто понятие дружбы немного спермой размыло, — говорит он сквозь зубы. — В смысле? — Марковы брови удивлённо разъезжаются, и Рому бесит, просто бесит его по-детски невинная и непонимающая рожа. — Ты, блядь, ничего не инициируешь трезвый, ты даже не трогаешь меня и ведешь себя как друг, который позволяет себя потрахивать в знак благодарности! — Что за ерунда, Ром? Что за хуйня, Марк? Олень выглядит совершенно растерянным, и это выбешивает ещё больше: — Ты Ксюшу в офисе больше трогал, чем меня наедине! То есть мне не надо ничего такого, да? Для меня можно пару раз нагнуться, дать денег, и я доволен? Так у тебя башка работает? — Рома наступает, как разъярённый бык. — Ещё круче: больно он мне сделает, ага. Я столько мужиков перетрахал, а именно великий Марк собирается порвать мне жопу в клочья. — Что ты несешь? — бестолково спрашивает олень, вжимаясь в стеночку. — Что ты несешь? Рома не собирается давать Марку шанс себя пожалеть, он вываливается из туалета, кидает деньги на барную стойку и сваливает по-английски, нутром чувствуя оленя, следующего по пятам. Он ловит такси, позволяет Марку нырнуть в машину вслед за ним и называет адрес. Этот хуесос размазывал его сомнениями по полу, ничего не говорил, не шёл на контакт, а страдать должен Рома, ну заебись. Рома, блядь, влюбился в него как дебил, а он осознанно решил к нему не прикасаться. Марк входит в квартиру и переключается на кота, оставляя босса в коридоре разуваться и снимать куртку. Рома заворачивает в ванную, умывается, засовывает футболку в стиральную машину, тоже идет на кухню и ставит чайник. Нужен кофе, нужно протрезветь, а то он наговорит лишнего. Кстати, если подумать, то Марк уже когда-то заикался о… — Когда я говорил, что ты как баба, я имел в виду, что ты должен не сидеть на жопе ровно, а решать свои проблемы, — говорит Рома, и олень резко разворачивается. — Я не как баба! — Да? Ну-ка, — босс озирается по сторонам, потом ловит эврику, ставит локоть на обеденный стол и приглашающе шевелит пальцами. Водка наконец-то добирается до головы и бьёт изо всех сил. — Кто выиграет, — самоуверенным тоном предлагает он, — тот сегодня сверху. Марк скептически смотрит на неприкрытые футболкой массивные мышцы Роминого плечевого пояса, но все равно ставит правую руку в упор, намертво пойманный «на слабо». Босс молча обхватывает чужую ладонь и начинает давить, наблюдая, как ячменные брови съезжаются на беспокойном лбу. Марк честно даёт отпор, весь напрягается, шумно выдыхает, неотрывно глядя на их руки, и Рома тянет время, любуясь, а потом позволяет своему предплечью резко вдавиться в стол, чуть не выворачивая сустав. Когда олень вскидывает голову, босс почти обречённо думает: «Ну, блядь? Даже сейчас ничего? Вообще ничего?»  — Ну? — нетерпеливо говорит он. Марк смотрит на свою руку, вплавляющую чужую ладонь в холодную поверхность, и, видимо, складывает два и два на калькуляторе, при этом делая совершенно ошарашенное лицо человека, у которого дебет с кредитом не сошелся на несколько лямов в плюс. Когда олень, наконец, расслабляет пальцы и тянется к его губам, Рома подаётся вперёд всем телом, сворачивая стол, захватывая Марка в беспощадные объятья. Блажен, кто верует, и босс толкает оленя в спальню, отчаянно надеясь, что тот не успеет включить свои перекорёженные мозги. Марк пока держится на автопилоте, нетерпеливо вымыливается из рубашки и штанов, спотыкается, размякнув под голодными губами Ромы, и довольно мычит, всасывая чужой язык в рот. Босс впихивает ему в руки лубрикант и гондон, Марк открывает рот, чтобы начать пороть очередную хуйню, но прерывается твёрдым «Заткнись». И только тогда Рома познаёт настоящий смысл фразы «Я на тебе, как на войне». Оленья морда приобретает жёсткое сосредоточенное выражение, Марк сжимает губы, хмурится и медленно, будто надеясь, что любовник передумает, стягивает с него джинсы и трусы. Рома не собирается давать поводов для отступления, бесстыдно разваливается на одеяле жопой вверх. Олень заползает на постель омерзительно медленно, и босс скептически думает, что именно этот человек не больше часа назад заявлял, что хочет его трахнуть. Босс послушно перекатывается на спину, когда любовник толкает его в бок, видимо, в «военное время» Марку необходимо «знать врага в лицо». Почему почти каждый секс с ним превращается в комедию? Олень, будто уловив суть претензии, вжимается губами в его пах, и, ох, может быть, реально хочет трахнуть, может, сегодня Рому наконец-то нормально, с чувством выебут так, что он будет открыто ржать при виде Ксюши, и она положит уже ему на стол заявление, которое несколько недель назад распечатывала на общем принтере в холле прямо под носом у любопытной Алёны из ресепшена. Марк с убийственным выражением лица лезет скользкими пальцами ему в задницу, осторожно разминая и растягивая, и у Ромы от такой физии пропадает эрекция. — Ты будто меня к ритуальному жертвоприношению готовишь, — бурчит он, обхватывая рукой вялый член. — Ром, — Марк замирает и серьёзно смотрит на него в упор, — я стараюсь. Ох… Член каменеет, как по команде, в груди разливается тепло, и оленьи пальцы находят простату, заставляя Рому инстинктивно податься бёдрами вперед. — Давай уже, — торопит он, шире раздвигая ноги. Любовник раскатывает презерватив по своему массивному члену, и босс видит, как сильно натягивается латекс. Он не продумал этот момент как следует, но потом надо будет купить размер XXL. Внутри этот хуй чувствуется еще больше, до боли растягивает сфинктер, и Рома мысленно заводит мантру «расслабься и выталкивай», с силой надрачивая себе, чтобы Марк при виде вялого члена внезапно не передумал и навсегда не зарёкся быть сверху. Раз Марк старается, то всё нормально, то сейчас всё будет. Олень наваливается на него и тяжело дышит, жмурится от переизбытка ощущений, и босс довольно усмехается, потому что он отлично знает, каково это, когда тугое и горячее мужское нутро обхватывает со всех сторон. — Нормально? — спрашивает Рома в чужое ухо. Марк согласно стонет и медленно ведёт бёдрами, вталкиваясь глубже, потом отстраняется, обхватывает Ромины ноги и сгибает любовника пополам, притягивая его колени к плечам. Босс кряхтит и уже хочет сказать: «С бабами акробатикой занимайся, а мне 32 года, у меня растяжки нет от слова «совсем», — когда Марков член мягко проезжается по его простате, вызывая дрожь по всему телу. Бля… Олень задаёт неспешный мучительный темп, утыкается носом между Роминым коленом и плечом и еле-слышно мыкает, когда тот рефлекторно сжимается. Мягкий Марков живот мерно трётся о его член, и Рома, зажатый в неудобной позе, ничего не может сделать, не может даже помочь себе рукой или сдавить основание хуя, чтобы не кончить раньше времени от этой блаженной пытки. — Подрочи мне, — хрипит он, и Марк отстраняется, находит ладонью чужой член, в мгновения теряя весь «военный» настрой, когда видит и чувствует, насколько сильно у Ромы стоит. Оленье лицо становится растерянно-счастливым, будто он не ожидал, что может доставить кому-то удовольствие, и, блядь, что за хуйня у него творилась с бабами в постели, что он настолько не верит в свои способности как любовника? — Марк, — мирно говорит Рома, пытаясь убрать из голоса претензию и нетерпение, — трахни меня уже. Я не в том возрасте, чтобы разложить тебя и скакать на твоём члене весь вечер, у меня колени не железные. Нет, я понимаю, что и ты давно не пацан, и если устал, мы можем поменяться… Оленье лицо возмущённо вытягивается, и он лезет целоваться, бурча: — Нет уж, дедуля, я тебя младше, так что доверь это дело молодёжи. Рома фыркает от смеха, с улыбкой ловит губами чужие губы, и Марк отпускает его ноги, вгоняет свой елдак до упора, обхватывая член любовника скользкими пальцами. Ох, вот так, вот так — да, если бы олень так трахнул его в первые дни в офисе, то босс выделил бы ему отдельный кабинет с плотными жалюзи на стёклах и повёлся бы на шантаж с увольнением, он бы на что угодно повёлся. Рома задыхается, подаётся навстречу движениям любовника и просит: — Надави мне на горло. Марк моментально сжимает его глотку, так быстро, что он сам не до конца понимает, что случилось, когда перекрывается доступ к кислороду. У него горят лёгкие, горит всё тело, принимающее в себя толстый член, который беспощадно елозит сладким ребром головки по простате, заполняя нутро до упора, в ушах колотится пульс, и чужая рука ускоряет темп, втирает большим пальцем смазку. Рома отчаянно пытается глотнуть воздуха и на секунду вырубается — с фейерверками в голове и под гул труб вакуумного апокалипсиса. — Ром, — беспокойно спрашивает Марк, вытаскивая свой божественный елдак, — ты в порядке? В полном порядке. У него кружится голова, тело вот-вот расслабится до комы, и из последних сил босс притягивает к себе оленя, мокро, с чувством целует, глубоко ласкает языком, заставляя Марка постанывать, когда тот трётся о его бедро и кончает, подставляя губы. Они лежат на влажной простыне, переводят дыхание, потом олень тяжело приподнимается на локтях и смотрит на него с нежным, невероятно добрым выражением. Босс ждет, что Марк сейчас выдаст что-нибудь особенное, а сам Рома физически не будет в состоянии выдавить ни слова в ответ и все испортит, но олень лишь довольно вздыхает и подкатывается к нему под бок, как Колобок, который от бывшей ушел, от Ксюши ушел, а от Ромы уходить не желает. Он вцепляется в Марка, как Горлум в свою прелесть, исступленно целует золотистый висок и довольную раскрасневшуюся рожу. Марка нужно оставить здесь насовсем. — Мне кажется, я порвал рубашку, когда раздевался, — задумчиво изрекает олень. — Ну, я предлагал тебе перевезти вещи, — Рома отвечает разморенно и тихо, наслаждаясь моментом. — Дима позвал в клуб, не ехать же с чемоданом. Завтра перевезу, у меня в кабинете всё уже собрано, — Марк зевает, клюёт носом в его плечо, тепло посапывает, а Рома улыбается. В полудрёме мысли крутятся вокруг бюро и оленя, и босс думает, что этого самородка пора переманивать назад: работа в торговом центре вытягивает из Марка все соки, а быть архитектором ему откровенно нравилось. Рома косится на любовника, нежно хмыкает, и в его голове созревает план. Конец.