после него —
день, после визита хейзел
Громкий и противный звон разносится по всей квартире, отталкивается от стен и заставляет Нико закатить глаза, последующий стук в дверь — тихо проматериться. Нико только собирался расслабиться на балконе с сигаретой в руке и теплым какао в другой. Предаться всяким печальным мыслям, например, о Перси Джексоне, о идиотском споре и о пустых ожиданиях. Он верит в Джексоновское абсурдное «все хорошо», потом режется об него одним движением. Сказать, что он не предполагал о чем-то таком, будет ложью. Нико думал, что скорее всего что-то подобное есть, но все равно довольно обидно, и смотреть на Джексона больно. Звон повторяется, и Нико думает притвориться, что в квартире никого нет, но потом все-таки почему-то идет открывать дверь. Открыв ее, он жалеет о том, что не сделал вид, что его нет — в слабом свете от подъездной лампы стоит его отец, высокий, с коробкой торта в руках и с гадкой полуулыбкой на лице. Почти сто девяносто сантиметров нежеланного груза, которые уже начинают ложится на его плечи. Заходит без приглашения, оставляет один ботинок раздражающе перевернутым около шкафчика с обувью, проходит в кухню прямо в пальто, растряхивает мокрые капли и просто ужасно бесит. Нико держится, чтобы не начать рычать как какой-нибудь пес, охраняющий огромный богатый дом, но в реальности под угрозой находятся только его нервные клетки. — Да, каждый раз когда сюда захожу, у меня начинает развиваться клаустрофобия, — говорит старший ди Анджело, ставя коробку на стол. — Мог бы жить в большом доме. — Ты вообще-то меня сюда отправил. — Позже я предлагал переехать обратно, но ты… «Ага, когда надо было похвастаться наследником перед кучкой богатых идиотов» — думает Нико. — Мне больше нравится одному, чем со сборищем лицемеров, — обрывает он отца. Тот хмыкает, снимает пальто, бросая его на спинку стула, и смотрит на сына. У Нико сжимается сердце и начинают трястись коленки, он облокачивается на стойку рядом с мойкой и пытается перевести дыхание. Так происходит всегда, Нико старается не ломаться под отцовским взглядом, но тело решает нарушить все его планы. Поэтому ди Анджело старается не смотреть ему в глаза и разглядывает прекрасный рисунок на полу. Это бывает больно и обидно, потому что безумно хочется дать отпор, но никогда не получается этого сделать. — Поставь чай. Нико разворачивается, ненавидя себя, и послушно наливает в чайник воду, ставит над голубым огнем и возвращается обратно в реальность только после того, как отец чуть не роняет стул за спиной. Грохот раздается, потому что спинка стула стукается об стол, а тот немного двигается вправо. — Зачем пришел? — спрашивает Нико, поворачиваясь обратно к плите. По звукам определяет, что отец садится и начинает распаковывать торт. Упаковка трещит, раздражает, Нико сжимает руки, держится и кидает в кружки по пакетику. — Ты опять накурил, от всего несет, — отвечают за спиной. — У тебя такими темпами скоро рак легких будет. — Хах, отчего такая забота? Нико слышит, как отец тихо смеется и чувствует его взгляд на спине. Он тяжелый, холодный и давит на позвоночник своей невыносимостью, расползается чернотой по всему телу и ломает постепенно. Ди Анджело продолжает его ощущать, терпит и не поворачивается. — Ты наследник так-то. Щелчок. Все кости трескаются разом, падают на кухонный пол, и от Нико остается только темная тень рядом. Его трясет, руки хватают край стойки, сжимаются, и в самом Нико тоже все сжимается в жалкий комочек. — Я вроде сказал, что мне нахер это не надо. — Давай ты не будешь меня злить. Свист раздается как раз в тот момент, когда Нико открывает рот, чтобы послать отца подальше и посильнее, и возможно, раздается все-таки вовремя. Огонь внутри разгорается выше и выше, ди Анджело старается его сдерживать, горит изнутри и жертвует собой, глаза прикрывает, дыхание выравнивает. В очередной раз на темной стороне века мелькают картинки из прошлого: почти белые, нечеткие и страшные. Отец забирает его у матери, дает ей деньги, она смотрит на сына, шепчет что-то, берет отвратительно белый конверт, сует в карман куртки и растворяется. Нико помнит еще пару месяцев ее глаза и запах, но потом все исчезает постепенно и даже безболезненно. Последний раз они видятся, когда ему десять, а ей уже не важно сколько. Она холодная, фиолетово-голубая в тесном ящике, с цветами в руках и скоро будет под землей, Нико без разницы. Вскоре отец с Бьянкой попадают в аварию, потом Бьянка оказывается в больнице, лежит там три года не двигаясь. Нико надеется на каждый завтрашний день, надеется, что она очнется. Но завтрашний день так и не настает. Бьянка не просыпается, она засыпает еще глубже, когда отец соглашается отключить ее от аппаратов и увезти на брякающей каталке вниз под мятой простыней. Холодную, фиолетово-голубую, с пустыми руками и скоро под землю. Нико не без разницы. Позже отец уезжает от Нико подальше, снимает ему ужасно одинокую квартиру в ужасно сером доме и пропадает за порогом. У него там новая жизнь, семья и счастье коробками, наверно. Нико спит в своей ужасно одинокой квартире и к сожалению просыпается каждый завтрашний день. Его не спрашивают, хочет ли он предательство матери, хочет ли больше не видеть Бьянку, хоть и спящей, хочет ли жить один в ужасно сером доме. Его не спрашивают, а просто дают уже готовое решение. А дальше Нико соглашается, не говорит ничего против, не кричит, не взрывается настоящим, принимает, и это уже его выбор. Ненавидит себя за этот выбор, ненавидит отца, который вручает ему вот этого поломанного себя, говорит словно: «Вот, живи с этим как хочешь». А Нико никак не хочет, но берет, разрывает тонкую кожу на груди, царапается о ребра и засовывает это я в сердце. Он ненавидит отца, потому что это он творит с ним какую-то хуйню. Он ненавидит себя, потому что сам выбирает, чтобы с ним творили какую-то хуйню. Ненавидит себя, потому что обвиняет во всем отца. Ночью, в одиночестве, в сером доме, приходит мысль, что он сам с собой творит всякую хуйню, и это самый настоящий страх, который сидит под кроватью, прячется и возможно, когда-нибудь схватит за ноги. Нико боится. Он открывает глаза и берет теплую ручку чайника. — Когда закончишь школу, то переедешь сначала к нам, после я подумаю, в какой колледж тебя отправить, скорее всего куда-нибудь в Азию. Начнем готовить тебя к будущему… — Ты меня вообще слушаешь? — раздраженно спрашивает Нико. Он ставит перед отцом чашку с чаем, обходит стол и ставит свою напротив, бросает взгляд на подарок. Торт кажется вкусным, Нико даже его хочет, но все равно решает, что и куска в рот не возьмет. — Нико, я специально приехал сюда, хотя мог бы остаться дома, в тепле и со своей семьей. Не заставляй меня сейчас об этом жалеть. Слова «со своей семьей» бьют под дых, большим, тяжелым, младший ди Анджело морщится ненароком, но потом быстро пытается отделаться от противного больного чувства, потому что такое не должно вызывать в нем ничего, тем более обиду. — Можешь валить обратно к своей семье. Думал купить мою жизнь ссаным тортиком и своим приездом. Извини, но мой мозг немного больше, чем ты думаешь, — прорывает его. Нико не успевает понять как, но торт в следующую секунду оказывается на полу, размазанным коричневым пятном у стенки кухонной стойки. Ди Анджело вскакивает тогда, когда на полу уже осколками лежит кружка в луже горячего чая. Отец стоит перед ним со скошенным до ужаса страшным лицом, с замахнувшийся рукой и взглядом стальным. Нико съеживается, зажмуривает глаза и поворачивается щекой. Ждет. Но удара не следует, когда Нико приоткрывает один, то отец около плиты, смотрит на вытяжку и облокачивается одной рукой на столешницу. — Если уж так хочешь быть один, то пожалуйста, — говорит он, поворачивает голову медленно и бросает взгляд на испуганное лицо сына. Он подходит к стулу, берет пальто, натягивает. — Я от тебя устал, — говорит он, смотрит разочарованно. — Квартира проплачена до конца твоей учебы в школе. Я не знаю, как с тобой бороться, поэтому теперь ты обеспечивай себя сам. Нико прекрасно все понимает, что если он не согласится переехать через полтора года к отцу, то больше они скорее всего не увидятся, и с деньгами он тоже не увидится. — Я пошел. Нико провожает его до дверей, отец лепечет что-то про то, что надеется, что сын образумится и просит позвонить, когда он все-таки решит жить с ним и заняться подготовкой к наследованию компании. Треплет его по волосам, словно не отказался парой минут назад и не пытался разгромить кухню. Берет ручку двери и скоро окажется за порогом, в другой жизни. Нико без разницы. За порогом оказывается ебаный Джексон, весь такой замерзший и потерянный, но Нико слишком зол, чтобы хоть как-то проникнуться ему сочувствием. Перси смотрит на него, умоляет, а Нико решает набить ему лицо. Все-таки пускать его на кухню нельзя, некрасиво будет, там же торт пятном вкусным на полу и лужа из чая.день, когда они впервые видятся после драки
Около окна кровать. По бокам от окна огромные синие шторы. Рядом с шторами высокий комод. На комоде старая игрушечная пирамидка и беспроводная колонка. Перед ними в дверях застрял Джексон. Джексон красный, как свежий помидор. Ноги у него из самой мягкой ваты. Глаза за какой-то странноватой дымкой. Сердце бежит стометровку, как на олимпиаде. Выжженная влюбленность на корке черепа и губы в воспоминаниях. Перси подходит к кровати, кое-как сгибая колени, смотрит на дом за окном — внизу шумят машины, солнце висит за фиолетовым облаком. Ползет взглядом по краям облака и все еще не может осмыслить последние два часа. Он садится, кровать мягкая, но холодная, Перси пофиг, потому что у него пожар внутри — пожар, поглощающий сразу же даже шестнадцатиэтажный дом. Перед глазами лицо Нико. Близко и с опущенными глазами, под носом его дыхание, на губах его прикосновение. Перси чувствует слишком ярко и помнит тоже слишком отчетливо. Перси старается успокоиться, смотрит в потолок со знакомыми трещинами, а по нему ползет еще одна, огромная такая — черная, змеей извивается, пробирается через все тело и расширяется около сердца. Перси страшно. Страшно, потому что вдруг любовь. Потому что вдруг настоящая. Потому что вдруг единственная. Потому что в Нико, мать его, ди Анджело. Потому что, сука, в парня. Перси страшно. Потому что хочется больше, дольше и ответно. В голове жжет настырно желание пойти снова наглотаться снотворных, но по-любому ночью приснится Нико и потом еще гляди что-нибудь, поинтереснее поцелуя. Перси сокрушенно утыкается в ладони, елозит ими по лицу, тормошит себя прошлого, но как-то тот Перси не просыпается. Парень раз в тысячный убеждает себя, что это не поцелуй и не цунами там какие-то, это просто странная расчетливая хуйня ди Анджело, и скоро он опять будет сравнивать его взглядом с землей. Срочно нужно отвлечься, но у Джексона на этот счет огромный зияющий своей дырой ноль. Нихуя красным фломастером. Просыпается ебаное воспоминание, хотя оно, наверно, и не засыпало, Джексон мычит, смотрит на подушку и на синий плед — и впервые в жизни не хочет побыстрее в него укутаться. Нико стоит около доски объявлений на следующий день. Тонкой линией параллельно стене, увешанной разноцветными листами, смотрит на вывеску с плакатом о карнавале и щурится. Выглядит хрупкой красивой статуэткой и такой лишней среди суетливых учеников. Перси нерешительно делает первый шаг, жмется, теребит лямку рюкзака, смотрит. Нико неподвижен и продолжает тянуть. Перси делает еще несколько неловких шагов. Их разделяет почти метр, ди Анджело смотрит в его сторону, смотрит так, словно ничего и не было, словно он, блять, не касался его щеки и не прижимался теплым. Словно он не виноват, что у Джексона сейчас вместо жизни огромное поле с руинами поперек друг друга. — Привет, — кивает он. — Привет, — хрипит Перси. Это привет обжигает горло, раз шесть или пять, взгляд расплывается. Нико в толстовке огроменной, Перси думает, что одна из его смотрелась бы на нем идеально. Засматривается, а потом старается быстрее выбить это из своей головы. Ему нельзя впадать в такое. Для него это смертельно почти.прошлое
Спина ди Анджело ударяется о стену, глаза Джейсона блестят перед ним. Он приближается, медленно, с улыбкой и жестокостью, зажатой в кулаке. Нико смотрит в ответ, пытается спалить — Джейсон не горит. Он только подходит ближе, смотрит в ответ и продолжает лыбиться. Растягивает губы, хватает Нико за челку, тянет вверх, смотрит сверху вниз и явно чувствует свое превосходство. У Нико в животе что-то скручивается, и ноги отказываются двигаться. Джейсон — лед. Он дышит своей неизвестной ненавистью в лицо, тянет сильнее, так, что у Нико лоб начинает гореть. Нико смотрит, дальше, за голубизну, в чужую противную голову, но Джейсон вообще не разгадывается. Он лыбится сильнее и отпускает резко. Бьет в живот, прямо туда, где что-то скручивалось, сейчас оно, наверное, сдохло. Нико выдыхает громко, сам скручивается, хватается тонкими руками и терпит. Он видит кроссовки Джейсона перед собой, слышит его дыхание и чувствует этот холод, который заставляет все вокруг замерзать и стоять айсбергами. Следующий удар приходится на бедную скулу, Нико не выдерживает и падает на пол, царапая ладони. Старается дышать ровно, старается держаться и старается перестать чувствовать. Перед ним все также кроссовки Джейсона, над ним его дыхание, улыбка, вся гниль. Нико отбрасывает волосы, смотрит на него и улыбается в ответ, за что получает пинок в лицо. Пол холодный, грязный и явно не то место, где хотелось бы лежать, но Нико просто мечтает остаться здесь, в одиночестве, и не двигаться больше. Во рту привкус крови раздражает, рядом все еще ужасно бесит Грейс. Когда Нико открывает глаза, то первым что он видит, оказывается Перси Джексон, стоящий за кроссовками Грейса. Нико смотрит на него, и Перси это прекрасно знает. Нико шепчет одними губами «пожалуйста», он видит, что Джексону противно здесь находиться, но Перси испуганно глядит в ответ и отворачивается. Становится побольнее там всяких ударов. Нико шипит, пытается встать, ладони болят, изо рта капает кровь, в животе свежая могила, любезно сделанная Джейсоном, в груди просто пустота вперемешку с отчаянием. Нико не знает, что он будет делать после того как встанет, но знает, что если он останется лежать, то просто не выдержит. Встать ему не дают, точнее не дает ботинок Грейса — Джейсон пинком заставляет его плюхнуться обратно. Земля на этот раз кажется как-то тверже и холоднее, Нико закрывает глаза и надеется оказаться в другой жизни или забыть о реальности. Через звон он слышит голос Чжана, слышит шарканье обуви, ругательства Грейса, потом не слышит ничего. Лежит бесчувственным куском боли, не двигается и старается пережить. Терпит, терпит, терпит свое тело, терпит безумно холодный пол, твердую стену сзади, удары Джейсона. Все оказывается слишком настоящим. Слезы появляются сами собой, их мало, видимо ди Анджело устал настолько, что даже плакать не получается нормально. Они печально скатываются, вместе с кровью, смешиваются и высыхают на его грязном лице, шее и гребаном полу. Нико старается не задавать вопросы Вселенной, которые впрочем задает каждый день, старается забыть взгляд Перси Джексона, пытается, по крайнем мере. Перси Джексон смотрел словно сочувствовал, а потом пнул похлеще всякого гнилого Грейса. Хотя Нико ничего от него и не ожидал. Перси Джексон — трус, который всегда стоит в сторонке. Смотрит странно, ходит за Грейсом и причиняет боль просто своим существованием. Он словно степень для Джейсона, помогает Грейсу умножать себя на самого себя, чтобы гнили в мире больше становилось. Перси Джексон просто похуже всяких там Грейсов. Нико открывает глаза. Перевернутая улица, серая, с мусором, истоптанная Грейсом, его улыбкой и дыханием ди Анджело. Опрокинутая, ползет противно, пустая и тихая. Нико чувствует, как темное и липкое льется по телу, через кровь и дальше в каждую частицу. Он обвиняет Джексона. Он обвиняет Грейса. Он молчит, когда кулак бьет по его податливому и бледному телу. Молчит, когда получает обзывательства в лицо. Молчит, когда ему в ноги падают окурки из шкафчика. Молчит. Начинает казаться, что во всем он виноват сам. Молчание — собственный выбор. Принятие — собственный выбор. Настоящее — собственный выбор. Ненависть — собственный выбор. Нико чувствует, как это темное ползет, расползается, пронизывает все. Он пытается встать, ноги не слушаются, руки болят от каждого движения, живот от каждого вдоха. Джейсон Грейс — насильник. Перси Джексон — трус. Нико ди Анджело — мазохист.— буквально пустыня