Наказание Брэдли Гловера

Было почти четыре, когда Гловер снова коснулся ручки этой двери. Он зашел боком, стараясь протиснуться с пакетом и тяжелым коробком, в котором умещалось двенадцать литров апельсинового сока. Он сухо поприветствовал завязку на воротнике Биссе и опустил ношу между кроватью и тумбой. — Серьезно? Ты издеваешься? — выдавил Йен и в ужасе выпучился. Брэдли непонимающе задрал голову, так как все еще пытался выдернуть из-под коробки указательный палец. Француз закатил глаза и выдохнул с обреченным гудением. — Забудь. Ты не хочешь этого знать... Гловер отряхнул руку и выпрямился. Решил, что не станет садиться. — Выглядишь получше. Как дела? Биссе издал неопределенный хриплый звук, и в памяти Гловера вспыхнул его высохший распахнутый рот и длинная, истонченная и бледная шея. — Придется выучить ирландский. Хоть будет чем развлечь вас через три месяца, когда вернусь на работу. — Если будет не терпеться, то вот, — Брэдли пошарил в нагрудном кармане, — я отснял тебе все помещения. Но это не к спеху. Йен вытянул ладонь, но Брэдли сделал вид, что не заметил, и положил флешку на стол. После вчерашнего опыта ему не хотелось закреплять пройденное. Он, кажется, заметил, как Биссе внимательно бросил на него взгляд. На его похудевшем лице сейчас только глаза и видно... Черные, острые, какие-то орлиные глаза... — Если я могу что-то еще для тебя сделать... — неуверенно начал он, обращаясь к шву на плече. — Все в порядке, спасибо. Езжай. Гловер удивленно моргнул. — Нет, ты что, я еще приду... завтра. Треугольное лицо скептически наклонилось и глаза теперь смотрели аккурат из-под бровей. — Серьезно? Вали давай. У тебя до хрена дел перед комиссией. А у меня — безлимитный интернет и аккаунт на Kindle. Брэдли поймал себя на идиотской нерешительности и начал машинально осматривать палату. — А где твой ноут? Или ридер? — Достану, когда наркота меня отпустит и я смогу что-то соображать. — Я приду завтра, — сказал Гловер после паузы. Йен пристально изучал его несколько секунд. Потом вытянул пятерню и растопырил пальцы. — Спасибо, что вытащил меня. Гловер постарался скрыть испуг, взглянул сначала на ладонь, потом в черные суровые зрачки Биссе. Замер в замешательстве, ошпаренный внезапностью. — Иди на хрен, придет он завтра. Ты даже руку мне ни разу за полгода не пожал. — Тебе не кажется, что ты это сейчас переборщил? — ответил Брэдли тихо, спокойно, не выдав себя. — Да? С чего бы? Раз теперь я не на работе, то могу сам выбирать, кого хочу видеть в свое личное время, а кого нет. И уж точно я не хочу, чтобы мне носил фрукты чувак, которому противно до меня дотронуться. — Йен, ты сдурел? — решил праведно психануть Гловер. — Надеюсь, в тебе говорит трамадол, или что там тебе дают... — Да? А вот давай. Давай, докажи, что ты друг! — снова вытянутая пятерня. — Ты хочешь вот так, по-детски это решить? Тебе не кажется, что у меня могут быть свои причины? Тебе сорок, твою мать! Ты правда сейчас хочешь, чтобы я пожал тебе руку на принцип?! Это сейчас действительно происходит?! — Твои причины работают только со мной? Потому что с остальными подобного не случается. Щеки Брэдли обожгло жаром. Что, если сейчас он обо всем догадается? Что, если все это на лице написано? — Знаешь что, Йен! Сам иди на хрен! С тобой еще вожусь, как идиот! Ты даже не ребенок, ты просто мерзавец! В твоем возрасте тебе пора бы уже повзрослеть, черт возьми! — Гловер почувствовал прилив яростного отчаяния, ведь он сейчас оскорблял то самое, что в Йене было святым, что его так очаровывало. — Жуткий ты мерзавец и эгоист! Пошел ты к черту! Он уверенно направился к выходу и постарался захлопнуть дверь так, чтобы она поставила очень внятный знак препинания. В коридоре поймал себя на желании заорать или даже заплакать от бешенства. Что произошло? Что пошло не так? Ведь он старался все делать правильно. К черту... Гловер вытребовал у автомата еще кофе и вышел на балкон проветриться. Через десять минут он снова вернулся в палату Йена. Молча сел на стул, протянул ему второй стакан, вынул из купленной только что пачки сигарету и отдал французу, вместе с зажигалкой. — Фа-ак, Гловер, за сигарету, считай, все тебе простил. Брэдли смотрел, как длинные суставчатые пальцы несколько раз нетерпеливо нажали на колесо, выбивая искру, как щеки втянулись, жадно хватая дым. Черные глаза сосредоточены на огоньке, в них отражаются две светящиеся красные точки. Две глубокие затяжки, потом третья, уже неторопливо, размеренно. Взгляд Биссе гуляет по противоположной стене. Ему правда нужно это объяснять? Пожалуйста, пусть ему не придется это объяснять... — Я знаю, — начал Йен низким тембром, с хрипотцой, — я слишком выделяюсь, а что слишком выделяется — действует на нервы. Я это уже давно понял, и перестал обижаться. Но скажи, — он поворачивает голову и глядит на Гловера, — я тебя реально настолько раздражаю, что ты мне единственному руку не подаешь? О, нет, пожалуйста. Не обязательно ведь это делать теперь... пусть это прекратится. — Я, серьезно, предпочел бы избежать этого разговора сейчас, — осторожно ответил Гловер, не в силах обманывать и увиливать. — А я очень серьезно хотел бы его закончить, раз уж начали. Давно пора. — Дело не в тебе, — попытался оправдаться Брэдли, неуверенно и растерянно. — О, да брось! Этот тон, словно Биссе мог видеть насквозь, начинал выводить из себя. Кто он такой, что возомнил, будто может здесь говорить по душам? — Послушай, Йен, у меня могут быть свои причины. И тебя они не касаются. — Не касаются? И какие же это такие причины? Вот мерзкий нахал! Да как он вообще смеет! — Которые тебя не касаются, слышал, что я сказал? Хочешь продолжать это? Это бессмысленно! — Да, хочу продолжить и наконец добраться до сути. Давай, выкладывай! — Так вот разбежался и давай тут перед тобой выкладываться. Ты вообще хоть иногда границы чуешь? Как придурок себя ведешь. — О, до придурка добрались! Хорошо! Что еще? — Да прекрати ты это! Можешь себя как мужик вести? — венка на лбу Брэдли начала набухать. — Как мужик? А мне казалось, это ты тут себя не как мужик ведешь! — Следи за словами, наглец! — Придурок, наглец! Дальше! — Да в чем проблема?! — Брэдли заорал, чтобы прекратить этот абсурд. — В том, что ты, лицемер, решил построить из себя заботливого папашу, — стальным голосом заключил Йен, глядя на посетителя железным лучом. Брэдли вскипел. Значит, весь этот всплеск эмоций был только его маской. Значит, он прекрасно себя контролировал — и — наблюдал за сценой? Наблюдал за ним, как за экспериментом? Долбанный засранец! — Ты прав. Наверное, все дело в том, что я ненавижу тебя. Потому что... ох, мать-перемать, как я тебя ненавижу! — Ну вот, выяснили. Теперь должно полегче пойти, — констатировал Йен, непринужденно затягиваясь. Гловер с трудом удерживался, чтобы не выбить у него сигарету из пальцев. — Потому что ты самый отвратительный из паяцев и негодяев, которых я встречал! Левая бровь Биссе манерно выгнулась, его взгляд по-прежнему сосредоточен на пламени. — Потому что меня одно уже твое присутствие, один твой вид выводит из себя, потому что на фирме только ты — моя единственная проблема!!! Йен поворачивает лицо к Гловеру и спокойно спрашивает: — Почему? Гловер пышет яростью, лицо его наливается краской. — Потому что... Ты хочешь знать, хочешь знать, почему? — Не мешало бы знать, да. Это непоколебимое, равнодушное выражение во взгляде и голосе! — Хочешь знать, почему? Ты, долбанный засранец, хочешь знать, почему?! Йен прищуривается, не сводя с Гловера взгляда, и глубоко затягивается. Когда сигарета освобождает рот, Брэдли поднимается и занимает его своим, обхватывая острый подбородок ладонями. На поцелуй это похоже меньше всего. Скорее, на какое-то насильственное принуждение, на желание продемонстрировать обладание, на мольбу об обладании... Нос вжимается в щеку до боли, зубы стиснуты. Еще чуть-чуть, и послышится хруст шейных позвонков. В заполненных легких Йена начинает жечь, француз давится и с кашлем выталкивает сигаретный дым в глотку Брэдли. От внезапного напора тот вздрагивает, приходит в себя и отнимает руки. Молча, он отходит к окну и рассматривает тяжелые облака. — Lord, make the nation see that men should brothers be, and form one family the wide world o'er, — напевает Йен вполголоса средневековую народную песню, рассеянно изучая свою загипсованную ногу. Брэдли натягивает ремень сумки на плечо. Ему совсем не смешно. Он знает, что и Йену тоже не смешно. Разворачивается к двери, делает шаг, потом в невыразимом порыве негодования и отчаяния воздевает руки. — Почему?! Господи, ну почему?! — рычит он в потолок, впервые давая вылиться тому, что сковывало его изнутри и лишало свободы. Ощущение громовых раскатов еще долго растекается по груди приятным эхом. Выйдя из госпиталя, он звонит заказать билет на ближайший рейс.