Видно пора наши крылья в рюкзак…
Больней. Ей и, правда, больней — от страха, стыда, вины и даже холодного воздуха, врывающегося в трепещущие, будто рваные сети, лёгкие. Слёзы покатились по мокрым бледным щекам, сжатым синюшным губам, дрожащей в открытом вороте шее. Незваные и бесполезные они вызывали лишь кривую ухмылку Кураходора и невыносимо горький осадок в собственном горле. Кая судорожно сглотнула, крик оборвался в натужный сип, и лишь рука продолжала тянуться к ускользающим слепящим осколкам, необходимым ей, как кислород.Зелёные стёкла… Целуются в тостах за наши мечты!
Охрана, её, Каи, так удачно обманутая прошлым вечером, взяла их уже утром на пустыре, совсем рядом с домом Зоро. Ей казалось, что всё образуется, что она сможет их убедить какой-нибудь милой ложью и смущённым видом. Пока из-за широких спин не выскользнул Кураходор. Его сальная улыбка оказалась приговором — для мальчишек, для группы, для неё самой.Хоронят нас в жёлтых горбатых дворах…
Сип угрожающе нарастал. Она ощутила подзабытую распирающую боль от невозможности выдохнуть. Нащупала в кармане ингалятор, сжала подрагивающей рукой. Мальчишки на её глазах корчились в грязи, вставали вновь, бросались на амбалов и падали. Ещё и ещё. А ей никак не удавалось ни покинуть крепкие, душащие объятия, ни разбиться окончательно — клетка с дребезгом захлопнулась. Навсегда?! Сдавило. Зашумело в голове. Потемнело. Рука разжалась. Под ногой охранника хрустнул баллончик. Она больше не хочет дышать. Не может. Без них.Нам завтра нести на могилы цветы: Убьют одного за одним Нас Зелёные стёкла…
Очнулась уже в машине. Тут же вывернуло наизнанку — мучительно долго — от гордого вида истекающего слюнями Кураходора, от ощущения под головой острых паучих колен, от мерзких, бросающих в брезгливую дрожь касаний ледяных пальцев, от ужасающей своей неизвестностью судьбе ненаглядных мальчишек. А может от передозировки лекарств, судя по тяжёлому буханью в груди и исколотой голой руке дозу она получила с лихвой.Зелёные стёкла... В губы целуют нас вновь и вновь: Мы в красную книгу мечты занесли!
Костюм ненавистного учителя испортился окончательно, так же, как и его настроение. Поток страшных угроз в адрес её друзей превратился в сокрушительную лавину, локоть дёрнулся непроизвольно, четко попадая в стратегически уязвимое место, а из пересохшего рта вырвались подхваченные у Зоро ругательства.Зелёным осколком кроится дыра…
Бледная щека расцвела алой розой, в ушах зазвенело, словно миллионы осколков пришли в движение. Кая рассмеялась так истошно, что водитель резко затормозил. Она ещё слышала сквозь перезвон и смех злые крики охраны, жалкие оправдания Кураходора, но вскоре звуки отдалились, побледнели, угасли совсем. Осталось лишь нарастающее вновь удушье, будто кто-то сжимает пальцами горло, не давая вытолкнуть воздух. В груди распирало, болело, кашель разрывал бронхи, вяз в слюне, давил в гипоксии, только ощущения стали менее острыми, будто сквозь вату. Лишь страх, липкий, гложущий разум, обрёл ещё большую силу, слился с тоской и тревогой — топил в отчаянии, скручивал руки, застилал глаза, петлёй затягивался на тонкой шее.Так крылья достань свои из рюкзака! Весна пусть подавится рваным пальто! Ведь небо в твоих изумлённых глазах Цвета, точно такого же что И Зелёные стёкла…
Дышать… Синие губы беззвучно шевелились — слова песни, будто вплавились в память. Кая вымученно улыбнулась — ничем теперь эту дурь не вычеркнуть, пусть не стараются даже. Больше не страшно — ни жить, ни умирать. Но теперь, когда она вкусила лишь самый краешек пряной, острой реальности, добыча кислорода перестала быть целью, хотя и осталась непременным условием продолжения пути по усеянной битыми стёклами тропинке. А значит всё остальное — истерики, слёзы, стенания, жалобы — подождёт. А пока… дышать. Выдох — скупо, сквозь боль и кашель. Вдох — медленно, словно обжигаясь. Выдох. Вдох. Выдох. Вдох. Бесконечно.Дышать…
чужим стеклянным крошевом
сквозь облупившуюся позолоту клетки,
до схлопывания альвеол.