Битое стекло

Двумя месяцами раньше. (Два шага назад)

Мир вокруг теперь звенел, бряцал, гремел и грохотал. Каждый день проносился со скоростью света, не притормаживая на виражах, заставляя цепляться пальцами и зубами в шипованный напульсник руки рядом. В каждой клетке тела билась резкая срывающая маски и топчущая картонные декорации музыка. Луффи взрывался от переполняющей его энергии, ненароком задевая окружающую серо-бурую плесень и частенько получая за это синяки и ссадины. Зоро топал рядом, тяжёлыми ботинками давя сомнения и сожаления — собственные и чужие. Теперь они сбегали почти каждый день. Подкупив старушку-вахтёршу, срывали куртки с вешалок и неслись в морозный неприветливый город. Пили пиво — нахмуренному Зоро с тяжёлым загипсованным аргументом никогда не отказывали в маленьких магазинчиках — воровали порножурналы в супермаркетах, чтобы рассматривать потом на уроках, шатались по безлюдным улицам до посинения губ и пальцев, а замёрзнув совсем, катались в трамваях, собирая чужую грязь и боль зазубренными краями сверкающих граней. Тот день был особенным: в кармане, ближайшем к душе, теплились билеты на концерт, прожигая тело до самого сердца, нервно вздрагивающего с самой бессонной ночи. Луффи даже есть не хотел, в предвкушении он изводил Зоро нелепыми вопросами и глупыми просьбами, так и оставшимися без ответов. Ведомые отмалчивающимся панком они забрели в какой-то запылённый запасной холл. Худенькая бесцветная девчонка пустыми глазёнками впивалась в потолок. Чем-то очень вкусно пахло.

Треснутое стекло никогда не звучит.

Кая была нежной хрустальной птичкой в золотой клетке. Она ещё не разбилась — лишь треснула, но уже не пела. Всё тепло, забота и внимание, старательно вливаемые в неё родителями просачивались сквозь паутинку прорех, оставляя её вновь пустой и немой. Болезненная с детства большую часть времени она проводила в своей комнате или в палате. Школу она не любила — там было холодно и одиноко. Её терпели, иногда использовали, а чаще всего не замечали. Или учили жизни. Жёстко, нещадно и не со зла. От скуки. В попытке вызвать слёзы или мольбы. Кая молчала. Не из гордости или высокомерия. Она просто избегала жить, боялась, что от громкого звука или неосторожного движения разобьётся. Её учили, что осколки падают на самое дно, становятся изгоями и никогда уже не видят света. Вот и теперь она смиренно стояла, теребя в руках свой обед — ватрушку в шелестящей упаковке, — и лишь смотрела на недоступную, но так нужную ей вещь. В груди начинало хрипеть, тело подрагивало от её личного ветра, рот сомкнулся в ожидании мучительного кашля. Она закрыла глаза. Страшно. От предстоящей боли и возможности умереть, к которым она так и не привыкла за столько лет. — Так, сколько говоришь, ты весишь? — Сорок два? — Да, ни фига! Все пятьдесят! Кая изумлённо распахнула глаза. Местный панк, славящийся агрессивностью, стоял, согнувшись около высокого, под самый потолок, шкафа. Неизвестный ей худенький парнишка, используя друга — кому же ещё можно позволить делать такое — как подставку, подпрыгивал в попытке дотянуться до её ингалятора, закинутого неизвестными шутниками так высоко. — Достал! — парень широко улыбнулся и, спрыгнув с ругающегося панка, небрежно сунул ей в руки заветный баллончик. Слёзы сжигали глаза, горло перехватило спазмом, и сквозь кашель она всё же крикнула. Прямо в раздражающие лица. — Я вас не просила! — А нахуя просить? — панк, разминая гудящую спину, прошёл мимо. Будто сделал то, что хотел. — Надо просто брать! — другой мальчишка мимоходом прихватил аппетитную, хоть и помятую ватрушку из рук опешившей Каи и тут же зашуршал пакетом. — Вкусная булка! — он отхватил сразу половину и проглотил практически не жуя. — Где взяла? — В столовой. — Зоро, купи мне булку! — Ты же уже эту сожрал! — Но она вкусная! Попробуй! — Луффи затолкал остатки ватрушки в открывшийся для ответа рот Зоро, проталкивая пальцами так глубоко, что панк не только подавился, но и покраснел. Хрустальный искрящийся смех раздался за их спинами. Девчонка, с раскрасневшимися щеками на бледном личике привалившись к шкафу, заливалась до кашля. Трещины в хрупкой птичке углублялись с каждым звуком и вибрировали в ответ. Лишь почувствовав, что скоро упадёт от гипоксии, Кая привычно засунула в рот ингалятор. Два вдоха и удушье отступило. Давно ей не было так больно и сладко одновременно. С ними хотелось разбиться. Вдребезги.

Треснутое стекло никогда не звучит.

На концерт они так и не попали. Зимой тьма поглощает город слишком быстро, он ссутуливается, сжимается в комок и тонет в страхе. Противостоять ему непросто, инстинкт самосохранения естественен и непреодолим. Пятеро массивных парней непритязательной наружности, серые до отвращения, окружили и оттеснили в проулок. Зоро намеренно отодвинулся подальше от удивлённого друга и замер в ожидании. — Эй! Мелкий! Можешь валить. Нам нужен только Ророноа. Зоро вроде стоял не двигаясь, но Луффи всеми клетками ощутил, как тело друга напряглось, как сжались челюсти и кулаки. В собственную голову ударило безбашенное веселье, губы расползались в широкой улыбке, в груди восторженно звякнуло: — Правда?! Вы меня отпустите? — Конечно. Беги к мамочке! — под грубый царапающий гогот Луффи подошёл к главарю. Тот даже отступил в сторону, выпуская из каменной западни. Впереди мигали жёлтым светом фонари, там ждал концерт и несложная жизнь. За спиной, в темноте, остался друг, подобравшийся и оскалившийся, словно дикий зверь перед прыжком и возможность болезненно умереть. — Вот только, — Луффи шмыгнул носом, — Зоро мне и самому нужен! Стиснутый кулак впечатался в челюсть противника. До хруста. От звенящего натянутой струной Зоро сердце Луффи разрывало. Вдребезги.

Лишь Зелёные стёкла… Хоронят нас в жёлтых горбатых дворах, Со свистом проносятся словно шрапнель… Зелёным осколком кровится дыра…

Спустя неделю — когда опухоль с лиц сошла, синяки поменяли цвет, ссадины и губы покрылись прочными корочками — Луффи, наконец, наелся до отвала. Жевать было всё ещё некомфортно, и тело по-прежнему ломило, зато из-под домашнего ареста выпустили, и можно было встретиться глазами и прикоснуться руками. Луффи соскучился настолько, что не закрывал рот ни на минуту. Зоро молчал, в груди за него отзывался звоном осколок. Впервые другой человек вошёл в его жизнь так глубоко, что в драке можно было не беспокоиться за свою спину. С битым стеклом всегда так. Однажды звякнув, они будут притягиваться вновь и вновь, цепляться неровностями и звучать ещё ярче. Зоро смачно ругался, дёргая левой рукой застрявшую молнию на брюках. Благодаря гипсу он мог ходить в одной лишь футболке без пиджака, но вот спортивные брюки менять на форменные всё равно приходилось. Луффи неожиданно пришёл на помощь и двумя руками быстро справился с проблемой. Закрыл. Потом открыл. Потом снова закрыл, надавливая костяшками пальцев на пах. Открыл ещё раз, проводя уже кончиками пальцев по отозвавшемуся члену. И в общем-то, Зоро уже собрался его отгонять, чувствуя, что кровь приливает ещё и к щекам, как последовавший вопрос озадачил ещё сильнее: — Тебе одной левой, наверно, неудобно дрочить? — Нормально, — голос захрипел, дразнящие прикосновения делали своё дело и Зоро не заметил, как стал двигать бёдрами, стараясь сильнее прижаться к руке. Любопытство в глазах Луффи и непривычная усмехающаяся улыбка распаляли ещё больше. Секса у Зоро давно не было, обычно ему перепадала какая-нибудь фанатка тех групп, с которыми он играл, но чёртов гипс обеднял жизнь уже два месяца. Насколько он, Луффи, истосковался, ему стало понятно только сейчас, когда Зоро был совсем близко и не отталкивал. Хотелось не просто смотреть или прикасаться к его телу, а попробовать на вкус, ведь Луффи для познания мира использовал все шесть чувств. Зоро, прислонившись к стене, смотрел расширенными зрачками на растрёпанную голову Луффи, едва сдерживаясь, чтобы не схватить его за торчащие вихры и не всадить член глубже. Тот едва вбирал обнажившуюся головку, работая больше рукой, чем ртом и языком. Но и таких неумелых ласк Зоро вполне хватило, чтобы кончить достаточно быстро, забрызгав лицо густой липкой спермой. Вытирая лицо своей футболкой, Луффи всё же попробовал белой жидкости, слизав с угла рта. Задумчиво покатал на языке, проглотил и сделал вывод, что на вкус, конечно, не мясо, но и не противно. От дегустации оторвал голос друга. — Сначала обычно целуются, а потом отсасывают, — небрежно, скрывая смущение и не понимая в какую сторону теперь шагать, бросил Зоро. — А, наоборот, что ли, нельзя? А то очень хочется! — Луффи, облизывая губы и не отрывая голодного взгляда от Зоро, огорчённо размышлял, что если этикет уже и до секса докатился, то он предпочтёт остаться невежливым. «Сначала без спросу отсосал, а теперь просит разрешения поцеловать?» — весь мыслительный процесс отразился на удивлённом и растерянном лице Зоро, вызвав у Монки приступ острого смеха, прерванного жадным долгим поцелуем определившегося с направлением партнёра. Зоро впервые покидал школу так поздно, что их выгоняла вахтёрша. Они протаскались по обледенелым тёмным улицам до самой ночи, но так и не могли расстаться. Зоро хотел коснуться Луффи вновь. Луффи хотел услышать об этом от Зоро. Затарившись в знакомом магазине целой упаковкой пива, Зоро решился: — Хочешь посмотреть на мою гитару? На девушек такое предложение обычно производило впечатление, но вот что прокатит с Луффи, предугадать было невозможно. В этом Зоро убедился на собственном опыте за последние месяцы. — Если ты имеешь в виду настоящую гитару, то хочу! — честные глаза в сочетании с ехидной улыбкой производили двоякое впечатление. Зоро, не определившись, чего ему больше хочется — дать подзатыльник или поцеловать — молча повернул в сторону дома. Родители, как обычно, жили своей насыщенной жизнью и не должны были им помешать. Теперь Зоро впустил этого странного сияющего мальчишку и в свою святую обитель. В последние месяцы он тщательно игнорировал это место. Здесь находилось то, не касаться чего стало настоящей мукой. Теперь место баса занял Луффи, его тонкое, бьющее током тело Зоро обнимал одной левой, вгрызаясь всеми острыми краями в живое звенящее тепло. Старенький продавленный диван недовольно скрипел под их весом, но в опоре не отказывал. — Безумие какое-то, — Зоро, ссадив партнёра с колен, потянулся к сумке за пивом. Сегодня ему хотелось напиться вдрызг. Голова кружилась от новых непонятных ощущений, и разбираться в них он даже не собирался. — Безумие не повод разрывать поцелуй, — Луффи резко открыл банку и пиво с шипением полезло наружу, обливая его, клетчатую обшивку дивана и даже Зоро. — Да ты поэт! — раздражённо цыкнув, хозяин отобрал у друга хмельной напиток и залпом вылил в себя. Луффи уже в восхищении вертел головой. Когда-то давно — до того как разбился — он и, правда, писал детские наивные стихи, но сейчас его занимало совсем другое. Когда Зоро упоминал о своём подвале, то Луффи представлял маленькую тёмную каморку с притулившейся в углу запылённой гитарой. А здесь — довольно просторная комната, поделённая старым диваном, на котором они и расположились, надвое. Прямо напротив него располагалась имитация сцены с настоящей ударной установкой и кучей ещё каких-то усилителей, колонок и проводов. Позади были тренажёры, что вполне объясняло отличную физическую форму Зоро. Белые стены, расписанные явно вручную панковскими символами, не давили, а, наоборот, расширяли пространство, не мешали вдыхать так глубоко, как нужно. Сильно хотелось — до иголок в пальцах — немедленно всё потрогать, погладить, постучать. Но больше всего Луффи привлекал одиноко поникший микрофон на длинной ножке. Его серебристая выплетенная головка призывно сверкала в приглушённом свете, чёрная ручка, наверняка гладкая, отполированная чьими-то руками, истосковалась по прикосновениям — нежно невесомым и требовательно грубым. Только сам воздух казался затхлым, плотным, тяжёлым. Луффи сглотнул слюну, горькую от пропитавшей всю эту студию, да и самого Зоро, тоски. Резиновый мячик ухнул до самых пяток и забился от чужой отравляющей боли. — Крутой у тебя, оказывается, подвал! — он пристально посмотрел в неприятно опустевшие глаза друга. — Предки постарались? — Это не для меня. Для сестры… — что-то неуловимо изменилось в Зоро, мелькнула какая-то тень отчаяния — безумного, без проблеска малейшей надежды. — Она уехала? — протянутая рука Луффи замерла на полпути — Она умерла, — закрыв глаза, Зоро откинулся на спинку дивана. Больно уже не было. — Лучше бы уехала, — рука бессильно опустилась мимо, как тут поможешь? Зоро задохнулся от внезапно нахлынувших воспоминаний, горло снова сдавило ледяной хваткой, обнажённое лезвие впилось в запястья. Он зашарил рукой, пытаясь найти свой спасательный круг — тару с алкоголем. Прохладные губы накрыли судорожно хватающий воздух рот, и расслабленный язык затолкал живительный кислород прямо в глотку. Отказаться от стеклянных, бьющихся в поцелуе, губ оказалось невозможным и даже смертельно опасным. Луффи так и не ушёл домой. Просто заснул, распластавшись на диване, пока Зоро отлучался на кухню за добавкой пива. Очнулся от резкой ломоты в плече. Вывернутая рука находилась в плену сидящего на полу друга, терзавшего сухими губами запястье, особенно сильно, до боли, прижимая пульсирующую артерию. — Зоро, — Луффи дотронулся свободной рукой, — да ты пьян. В ответ Зоро стащил друга на пол и подмял под себя. Зоро был не просто пьян — влюблён. Вдребезги.