Один месяц назад. (Один шаг назад)
Кая в задумчивости перебирала клавиши фортепиано. Скучно. Серо. Уныло. Музыка никогда не привлекала её, не доставляла удовольствия. Все эти частные уроки игры на инструменте, так же как и вокала, были всего лишь курсом терапии, порекомендованного лет десять назад одним светилом медицинской сферы. Родители хватались за любую возможность хоть как-то разнообразить её жизнь без вреда для слабого здоровья и не жалели никаких сил и средств на это, вот только для самой Каи не было никакой радости в таком занятии. Её вялое сердце не трогали ни Бах, ни Чайковский, ни Шопен, хилые руки машинально нажимали на клавиши, воздух через голосовые связки прогонялся автоматически, и результат всегда оставался бездушным, пустым, сухим. Хотя учитель хвалил. А вдохнув до самых альвеол несколько дней назад гитарные рифы вырываемые Зоро из баса — неистово, страстно, нещадно — поняла, что больше не сможет притворяться. Она хотела снова испытать тот ураган чувств, что разгоняет сердце и вспенивает кровь, погружает в эйфорию и позволяет взлететь. По ночам Кая слушала диски, одолженные ребятами, тщательно пряча их среди белья от родителей, и теперь те тусклые звуки, что с трудом выбирались из-под её пальцев, вызывали отвращение до тошноты. — Я больше не буду заниматься, — Кая с грохотом закрыла клавиши крышкой и поднялась с табурета. —Вы плохо себя чувствуете? Отложим урок до субботы? — Курахадор, её личный учитель музыки, в успокаивающем жесте положил руки на её плечи, заставляя присесть обратно. — Я не вижу больше смысла в этих уроках, — девушка продолжала настаивать, — это не музыка! — А что же тогда это? – учитель, поглаживая острые плечи, наклонился совсем близко, и уши Каи зажгло от его дыхания. — Просто набор нот, не вызывающий чувств, — ей стало трудно дышать, и она зашарила глазами по комнате, силясь вспомнить, где оставила ингалятор. — А если так, — учитель навис, практически обнимая её, открыл крышку, проводя длинными паучьими пальцами по чёрно-белым клавишам и извлекая пронзительно-романтичную мелодию, которая когда-то вызывала в ней розовые мечты о прекрасном принце. Только от неё и раньше сердце едва билось, а теперь и вовсе замерло, увязнув в мягкой паутине. Кая совсем засипела и едва нашла в себе силы, чтобы выбраться из душащих ватных объятий. Ингалятор нашёлся на столике, сервированном для чаепития, и она схватилась за него как за спасательный круг. А мальчишки сейчас, наверно, репетируют в подвале, потом возьмутся за пиво и карты или достанут порножурналы из-под дивана. Она хотела бы помчаться к ним сию минуту, там не было душно или скучно. Вместе с ними хотелось просто жить. Прошедшие две недели казались волшебным сном. Кая никогда бы и не подумала, что в таких простых вещах может заключаться столько удовольствия. Гулять по холодным улицам без цели, просто разглядывая витрины и фасады, убегать от дворников по скользким мостовым, падать всем вместе в одну кучу от усталости или запинании об преграды, отряхивать друг друга от снега и песка, кататься в трамваях под недовольные крики степенных матрон об их недостойном внешнем виде и поведении. А ещё слушать громкую рвущую музыку, неудержимо безоглядно смеяться, разговаривать обо всём на свете и даже просто молчать, лёжа рядышком на скрипучем диване в подвале Зоро. Самое главное что, несмотря на такое буйное времяпрепровождение, Кая совсем не задыхалась. Она чувствовала себя свободной от своих ингаляторов, да и от всего остального тоже. Вот только врать приходилось всё больше и чаще. Родителям, учителям, знакомым — всем им она твердила о новой подруге, шахматном кружке, внезапном приёме у врача или школьной экскурсии. В том, что ей не разрешат делать все эти вещи, да ещё и в такой компании, она не сомневалась. Слишком сильно отличались её новые друзья от привычного круга — рафинированных приличных мальчиков и хороших правильных девочек. Ложь всё сильнее оплетала липкими нитями, затягивала узелки, сплеталась с паутиной гиперопеки, наброшенной родителями и постепенно загоняла в угол. Кая не знала, как теперь выбраться — острые ножницы бесполезно щёлкали в руках. Резать было страшно, плыть по течению стыдно.***
Ребята и, правда, проводили этот вечер в подвале. Зоро, разрабатывая руку, не расставался с бас-гитарой, Усопп отбивал ритм на барабанах. Сначала Зоро его просто вынудил силой — довольно было и одного хмурого взгляда, — а потом тот втянулся и даже стал получать удовольствие, тем более что обычно за ними наблюдала блестящими глазами Кая. Луффи неохотно перебирал струны обычной гитары, получалось у него неплохо, но вот терпения не хватало. К тому же к гитарам он, с тех пор как был снят гипс, охладел, ведь им доставалось теперь намного больше внимания Зоро, чем самому Луффи. Это не было заметно рядом с Каей и Усоппом, но наедине, казалось, что Зоро в нём больше не нуждается. Несколько небрежных поцелуев или объятий — Луффи этого было чертовски мало. Он давно уже вместо журналов с грудастыми блондинками доставал телефон с фотографией друга и дрочил, закрывшись в своей комнате, несколько раз за вечер. Луффи никак не удавалось стать настоящим панком — безумное желание безраздельно обладать Зоро делало его несвободным, ограничивало в выборе поступков и загоняло прямо в расставленную паутину страха. Зоро ведь на цепь около себя посадить невозможно, он из тех, кто ненавидит границы, рамки, ограничения. И Луффи оставалось лишь улыбаться — глупо и неотразимо, находиться рядом и стараться не давить. Наконец, Усопп без сил свалился на пол и издыхающим голосом запросил воды. Зоро уселся на диван с несколькими банками любимого тёмного пива и, смилостивившись, бросил одну на блеющий звук и, судя по звонкой тишине, попал. Луффи тут же взобрался на его колени, конкурировать с пенным напитком было сложно, но тот имел свойство быстро заканчиваться. Когда Усопп выбрался из-под ударной установки, то его вновь брезгливо передёрнуло — парни целовались взасос, абсолютно не стесняясь не только его, но даже и Каи, когда той удавалось провести с ними вечер. Поэтому пункт о беспорядочных половых связях и разврате среди панков беспокоил его больше, чем даже неприкрытая агрессивность Зоро или эпатирующее поведение Луффи. Мысль о том, что Кая могла решить, что и он сам такой же, разбивала мозг на противоборствующие части, но отказаться от принадлежности к панкам стало уже невозможным. Усопп очень не хотел признаваться, особенно себе, но ему такая жизнь нравилась. Вымыслы — с подачи лёгкой руки Луффи или увесистого пинка Зоро — претворялись в жизнь с чудовищным постоянством. Но всё же такое открытое проявление чувств, да ещё и между людьми одного пола, вызывали в нём чувство жгучего стыда и неподдельного смущения. Поэтому, прошипев очередную колкую фразу об извращенцах, он ретировался за дверь. — Луффи, — Зоро разорвал поцелуй и объятия, — следующие две недели я буду занят все вечера. — Совсем? — друг выглядел обиженным, губы слегка дрогнули, но улыбка так и не сложилась. — Меня позвали на субботний концерт. Я буду репетировать с группой. Можешь взять пока гитару домой, — Зоро был невозмутим и спокоен, для него такое длительное расставание не являлось проблемой. — А я могу прийти на выступление? — Луффи, наконец, нашёл силы для лучезарной улыбки, не собираясь сдаваться. — Конечно. Я возьму вам билеты.***
Однажды Усопп так долго ныл о том, как в школе они все без него развлекаются, что Зоро, не выдержав раздражающего шума, натянул на того свою форму, заставив в таком виде метнуться за пивом — врун оказался весьма полезен в доставании алкоголя. Усоппу размерчик явно не подходил, зато мысль подкинул отличную. На следующий же день он явился в новенькой форме, одолженной теперь у Луффи, в чужую школу и за считанные часы посредством виртуозной игры слов и подтасовки фактов умудрился не только убедить окружающих, что является новым учеником, но и втереться в доверие к учителям. Кая вновь смеялась до кашля, Луффи требовал в качестве оплаты костюма тонну мяса, а Зоро упорно делал вид, что он с этой шумной компанией незнаком. Эти ребята не только его напрягали, он ощущал раздражающее чувство радости от их присутствия. Зато Луффи вкусил теперь и горькие плоды другого положения в обществе — со стороны изгоя и отброса. Сначала ему тонко намекали, потом говорили открытым непечатным текстом о необходимости держаться в определённых рамках, течь по течению, подчиняясь мнению и решениям большинства и не общаться с неугодными обществу личностями — такими как Зоро. И, наконец, перешли к тяжёлым аргументам: толчки в спину, подножки, испорченные и пропавшие вещи. Луффи даже не молчал — скрывал. Стать обузой, лишней цепью на груди свободолюбивого друга он просто не мог. Он хотел остаться равным. В их странных, несомненно, ненормальных отношениях он не собирался играть роль слабой защищаемой стороны, а оттого должен был разрешить эту проблему самостоятельно. Зоро хмурился. Хмурился не так, как обычно, а по-настоящему, зло. Усопп теперь отличал изменения настроения панка по одному лишь изгибу складок на лбу и прищуру глаз. То, что у Луффи были проблемы понимали все, вот только что с эти делать было непонятно. Луффи помощи не просил — Зоро медленно плавился от бессилия. — Ророноа! — Кая всё ещё стеснялась называть того по имени, по крайней мере, в школе. — Почему ты ему не поможешь? Ты же всё видишь! — мальчишечьи заморочки были ей непонятны, хотя Усопп и пытался объяснить отличие обычной драки от побоев исподтишка. Усопп мысленно сжался в пространстве и отодвинулся подальше от взбешённого такими вопросами Зоро. — Он же не девчонка, чтобы пасти его и защищать от хулиганов, — желваки заходили ходуном, взгляд приобрёл убийственную резкость — одна лишь Кая такого Зоро не боялась. — Но вы же друзья! — она кинула в лицо последний свой аргумент, сердце заходилось от тревоги, и пальцы судорожно, в привычке, сжали ингалятор. — Вот именно поэтому! — Зоро резко поднялся из-за стола, стул отлетел в сторону. Слишком дорог стал ему Луффи, чтобы так вот бессмысленно лишать его чести и свободы выбора — возможности отказаться от их остро опасных для здоровья и жизни отношений. — Рядом с таким неформалом как я, его всегда будут ждать лишь пинки и толчки. Вас это тоже касается! — Да ты! Можно подумать звезда! — Кая звенела от негодования, красным огнём загорелись бледные обычно щёки, пластмассовая часть ингалятора потрескивала в сжимаемом кулаке — Усопп никогда не видел её такой рассерженной. — Да скоро тебя начнут бить за то, что ты рядом с Луффи ошиваешься! — Жду не дождусь! — в голосе Зоро засквозило отчаяние и Кая мгновенно пожалела о сказанных колких словах. Вот только, что толку в жалости, если пришло время резать и кромсать.***
Луффи так и не успел пообедать. Его зажали вшестером в мужском туалете, отрезав не то что путь к отступлению, а даже возможность вдохнуть полной грудью или шевельнуть мизинцем. Галстук впился в горло, придушивая чуть ли не до эйфории, замутняя взгляд и мозг. Руки и ноги, зафиксированные чужими телами, не отвечали на команды и не могли дать сдачи. По лицу били долго, смачно, с удовольствием, разбивая губы в ошмётки, нос до кровавых соплей, скулы до синяков. Смотрели в незакрывающиеся безумные глаза. Ждали мольбы или хоть стона. Рассказывали милые выворачивающие наизнанку истории о Зоро. О том, почему не надо не только с ним дружить, но даже находиться рядом. Луффи им верил, вот только для него в поступках друга не было греха или злодеяния. Луффи снова улыбался. Сквозь боль от ударов и бессилия он улыбался так ярко, что у нападавших ослепли глаза и опустились карающие руки. Не сразу, конечно, лишь после звонка. Он долго умывался холодной водой, но вид не становился лучше и надеяться на то, что друзья не заметят не стоило. Но и рассказать правду было невозможно. Зоро зашёл, не таясь, и долго всматривался в обезображенное опухшее лицо. Не просто друга, а любимого человека. Зоро было сейчас больнее, даже чем самому Луффи, что-то в груди давило настолько сильно, что не давало даже вдохнуть. Ярость. Тупая безрассудная ярость поглощала и сковывала. Зоро подошёл совсем близко и, заглянув в упрямые глаза, провёл большим пальцем по нижней губе. Луффи даже не кривился, лишь пытался вновь улыбнуться. Зоро отчего-то рассердился ещё больше. Скорее на себя, но вот выместил, как и полагается на другом человеке. Он обвёл с силой распухшие, запёкшиеся от крови губы и едко спросил: — Больно? — Нет. Тогда Зоро коснулся губами. Жёстко и настойчиво. Рот Луффи дрогнул, из трещины в углу посочилась кровь. — А так? Тоже не больно? — Нет, — губы лишь разомкнулись, выпустив воздух без звука, и сомкнулись обратно в прямую линию. Зоро пришёл в исступление — гнев смешался с возбуждением в убийственно беспощадный коктейль и затуманил разум настолько, что все сдерживаемые желания вырвались наружу. Он резко рванул молнию на брюках, другой рукой обрушил несопротивляющегося друга на колени. — Соси! Луффи с трудом разомкнул рот и прикоснулся к возбуждённому члену. От резкой боли выступили слёзы и перехватило дыхание. —Глубже, Лу, глубже. Тебе же не больно! — Зоро с силой вталкивался в рот до самой глотки, вцепившись в волосы партнёра, но и кончив не успокоился. От вида перемазанного кровью и спермой лица, искривлённого болью, но всё такого же улыбающегося, он окончательно впал в бессильную ярость. Ударив ногой со всей накопленной силой, Зоро проломил в двери изрядную дыру и, бросив напоследок взбешённый взгляд на молчащего друга, ушёл. Луффи проторчал весь урок в туалете, пытаясь ледяной водой унять боль и дрожь нарастающего вожделения. То что он был ещё более ненормален, чем Зоро, скрывать стало уже невозможно.***
Кая никогда раньше не испытывала таких ярких чувств. Она всегда была апатичной и малоэмоциональной девочкой: улыбалась скромно, плакала лишь в подушку, говорила тихо, двигалась осторожно. Несла по жизни свою хрустальную персону сдержанно и благоразумно. Сегодня она кричала вздорные слова, идущие от бьющегося слишком сильно сердца, на виду у множества людей, да ещё и в лицо одному из самых опасных людей в её жизни. От Зоро сквозило силой и разрушением, а от его случайных прикосновений Каю пронзало током, так же как от естественных объятий Луффи разбегались приятные мурашки, а от заботливых рук Усоппа разливалось уютное тепло. Кая не обольщалась насчёт своей привлекательности, как бы ей ни хотелось, но никто из троих и не думал её лапать специально. А от вида чужих поцелуев её накрывало не стыдом, как Усоппа, а завистью. Никто и никогда не вызывал в ней таких непринуждённо плотских желаний: дотрагиваться руками, губами, языком, да даже одним лишь дыханием до кого-то другого и не в награду или ожидая того же в ответ, а просто так. Исходя из собственной естественной потребности. Вот только они так же бездумно и небрежно резали друг друга, как и ласкали буквально минуту назад. Безотчётная ревность и нелепая обида на глупых гордых мальчишек, не берегущих недоступного другим счастья — вдыхать одно желание на двоих и выдыхать единое чувство — жгла ей грудь, душила не хуже асфиксии, не давая сосредоточиться на домашнем задании, вопросах родителей и реальности вокруг неё. Поэтому прикосновение ледяных пальцев к плечу стало неприятной неожиданностью, а сам гость и вовсе принял на себя всё раздражение и негодование. — Я же ясно выразилась, что больше не желаю продолжать наши занятия, — она брезгливо повела плечами, сбрасывая неприятные ощущения вместе с рукой. — Прошу прощения, но я взял на себя смелость предложить вам другой инструмент! — Курахадор указал на футляр, — Возможно, вас заинтересует гитара? А ведь и правда. Как же она сама не догадалась. Вот он шанс получить естественно и легко порцию новых будоражащих ощущений! Только сначала нужно выковырять одну мизерную, но глубоко засевшую занозу. Лицо Каи светлело на глазах, приобретая вновь неяркое, но чистое сияние, способное вывести из тьмы любую заблудшую душу. Курахадор откровенно залюбовался. Раньше эта девочка напоминала холодную фарфоровую марионетку — безупречную в своей мёртвой красоте, но неподвижную без ниточек умелого кукольника. Сейчас из хрупкого кокона начали прорезываться тонкие, нежные, но ослепительно-радужные крылья с настолько острыми краями, что никакие путы не сдержат более свободного полёта. Если только не оборвать их раньше. Рука учителя легко коснулась золотистых волос, заправляя выбившуюся прядку за ухо. Не встретив сопротивления, пальцы двинулись дальше по бледной шее, торчащей ключице, изящной руке — оплетая невесомым, но липким слоем шелковистой паутины.***
Луффи вернулся домой слишком рано. Пойти одному было некуда, Зоро не отвечал на звонки, а от Каи с Усоппом он сам таился. Показываться в таком виде не хотелось и немоглось. Завалившись в кровать, он просто лежал. Лицо горело, губы уже не смыкались от опухоли, тупая нескончаемая боль сводила с ума. Червячки сомнений вгрызаясь в тоску и обиду, росли на глазах, множились и вскоре заполонили всю душу, подталкивая вновь к пропасти, от которой не так уж он далеко и отполз. Знакомый запах приторных духов вызвал позыв к рвоте. Луффи сжался в ожидании, но прикосновение мерзко горячих рук всё равно заставило вздрогнуть. Сладко-паточный шёпот прямо в ухо. Его невозможно не слышать. — Малыш сегодня рано. Поссорился с друзьями? Или девчонкой? — пальцы, перебирая волосы, провели за ухом, по шее, вгоняя в мелкую липкую дрожь. — Чего же ты ожидал? Разве может тебя кто-нибудь любить? Такого ненормального. Такого испорченного мальчика, — она обняла, прижавшись упругой полной грудью к его тощей спине, язык заскользил по тонкой шее, обводя торчащие позвонки. — Уйди! — Луффи скинул чужую душащую притворной заботой руку и попытался сесть. — Да ты снова подрался! — цепкая паучья лапа ухватила за подбородок и завертела его головой, тёмные глаза с наслаждением всматривались в синяки и ушибы, язык коснулся разодранных губ — Луффи пронзило выворачивающей наизнанку волной отвращения. — Придётся тебя снова посадить под домашний арест... — Нет! — он дёрнулся от дикой боли, сжавшей сердце. — Пожалуйста, не надо... — в голосе засквозила мольба, и глаза женщины заблестели. Её так возбуждало, когда он просил. — Разве любит тебя кто-нибудь больше меня? Ведь я забочусь обо всех твоих неприятностях, закрываю глаза на поздние возвращения и даже ночёвки вне дома, прикрываю перед отцом, даже о твоём непутёвом братце беспокоюсь. А ты? — она жарко навалилась, прижимая к кровати и расстёгивая рубашку. — Ты меня отталкиваешь... Луффи зажмурил глаза, ещё бы уши закрыть, но вряд ли это поможет. Голос мачехи проникал в самое сердце, дёргая за тонкие надорванные струны между осколками, окутывая их мягкой тягучей паутиной, чтобы ни один звяк не вырвался. Руки скользили беспрепятственно по телу, срывая одежду, сжигая кожу, оставляя несмываемые следы. Он вспомнил Зоро, вкус его члена и спермы сегодняшним утром, то непередаваемое возбуждение, что он сам испытал тогда и мачеха, радостно вскрикнув, присосалась словно пиявка своим накрашенным ртом к стоящему колом пенису. По крайней мере, заткнулась и отстанет теперь быстрее. Отвращение и стыд нарастали вместе с приближением оргазма, неуверенность и сомнения гудели набатом, набирая силу. Больше всего Луффи боялся однажды поверить ей. В то, что он и правда никому не нужен. В то, что такого разбитого уродца никто не сможет полюбить. Наигравшись, она, наконец, ушла. Луффи поплёлся в ванную и долго стоял под горячей водой. Он не пытался смыть вуаль её запаха или паутину прикосновений. Всё это повторялось так долго, что он знал тщетность попыток очиститься. Самое мерзкое заключалось в том, что он и правда был извращённым одержимым психом — Луффи и сам её хотел, по крайней мере, раньше. От такого даже дустом не отмоешься. А сейчас он хотел лишь Зоро. Так сильно желал оказаться просто рядом с ним, что не оставалось сил бороться со страхом. Зоро ведь нормальный, такой безрамочной черноты он не примет. Бросит, словно ненужную игрушку, получив обратно свою гитару и музыку, едва разработает руку, освобождённую от гипса. Луффи лёжа в горячей ванне, рассеянно вертел в руках хрупкий пузырёк с какой-то пахучей женской дрянью. От всех этих мыслей тело вновь задрожало и трясущиеся руки не удержали скользкую стекляшку. Осколки разлетелись по полу, он поднял самый крупный. Острый край притягивал, заставлял решиться. Он взглянул на телефон. Пусто. От Зоро ни словечка, хотя он звонил ему уже раз двадцать. Осколок ведомый недрогнувшей рукой коснулся кожи — красная царапина заныла, но не смогла перекрыть ту — другую — боль. Он нажал сильнее. Уже не страшно. Телефон звякнул, словно колокольчик в непроглядном тумане. Потом ещё раз. Луффи, выплёскивая пенную воду прямо на пол, вывалился из ванной и мокрыми руками схватил спасательный круг. Сердце колотилось так сильно, что из надрезанного запястья сочились горячие капли тёмной крови. С битым стеклом всегда так. Осколки не только звучат. Они без устали режут друг друга по живому.