Полмесяца назад. (Полшага назад)
Зоро сбегал. Самым позорным образом пытался убежать от неприглядной действительности, избитого другими, но униженного им самим друга, от самого себя — беспощадного эгоистичного ублюдка, севшего на цепь безумных плотских желаний. А ведь считал себя панком. Человеком без рамок, переступающим несуществующие границы, установленные тупым стадом, плетущимся под реквием из дудочки пастуха. Конечно, попирание моральных и нравственных ограничений панками приветствуется, но только тех, что ты сам считаешь ханжеством, двойным стандартом, лицемерием. А если грудь разрывает и сдавливает горло, если стыдно взглянуть в глаза не только чужие, а и свои — значит, ты такой же раб, опутанный цепями, да ещё и наслаждающийся попиранием чужого достоинства. Он остановился уже на улице — холодный ветер, плюнув в лицо снежным крошевом, несколько отрезвил и заставил повернуть в обратную сторону, одежда и сумка остались в школе. Когда-то давно сестра говорила, что остаться по-настоящему свободным может лишь одинокий человек. Тогда — пять лет назад — он ей не поверил. Сейчас, если мог, спросил бы — стоит ли любовь той свободы? Стоит ли свобода этой любви? А если это и вовсе не любовь? В последние дни мысли о Луффи преследовали его, не отпускали ни на минуту даже во сне. Он просыпался мокрым, испачкав простыни и бельё, чего не случалось уже несколько лет. Он хотел Луффи — трогать, обнимать, целовать, видеть, слышать, вдыхать — настолько сильно и так постоянно, что это уже пугало, сводило с ума. Нет, это не любовь — патологическая зависимость и безумное наваждение. Он чувствовал как тяжёлая леденящая цепь обвивает шею, лишая возможности говорить; сдавливает грудь, не давая той размахнуться для вдоха; сковывает руки и ноги, подчиняя их движения, подвешивая на тонких прочных нитях собственных постыдных желаний; пережимает мозг, выдавливая остатки разума гормонами и инстинктами. Но даже такие бредовые чувства стали ему дороги и, кажется, жизненно необходимы. Зоро стоял перед дверью злополучного туалета. Оттуда доносился шум льющейся воды. Он не смог заставить себя войти в эту реку вновь. Стало страшно. По-настоящему страшно, что он не сможет обуздать настоящего себя, давно похороненного под каменной маской и ледяным склепом, и причинит настолько сильную боль, что перестанет чувствовать себя не то что панком — человеком. Даже приобретая любовника, он не желал терять друга. Даже теряя свободу, он не хотел заковывать в цепи кого-то ещё. Невыносимо потянуло резать. Себя. А ещё трахнуть. Луффи. День определённо не задался. Кая молчала. Снова. Как тогда в реанимации — после астматического статуса она боялась даже открыть лишний раз рот, не то, что разговаривать или смеяться. В тот, такой же незадавшийся день они и встретились. Усопп мог бы поклясться чем угодно, что он ясно увидел за спиной полупрозрачной девочки белоснежные крылья. Совсем небольшие и явно слабенькие, но тем не менее материальные. Когда ему удалось в первый раз вызвать тень улыбки на синюшных губах — крылья слегка затрепыхались, когда она тихонько сквозь кашель рассмеялась — подросли в длину. С тех пор он стал самым истинно верующим одной-единственной богини в его жизни — Каи. Он повторял её имя, словно молитву в тёмные дни и как благодарение в светлые. Он вознёс её на недосягаемый пьедестал, усыпал нерукотворными цветами и дарами, посвящал ей все свои подвиги и благородные деяния (неблагородных, Усопп в это верил даже сам, он никогда не совершал). И никогда ничего не требовал, да даже не просил в ответ. Раньше ему хватало и тусклого блеска её глаз или хрустального звона смеха. Он просто желал всегда быть рядом, служить ей и защищать. Пока не познакомился с этими грязными развратными отбросами, коих интернет — самый надёжный источник информации для тех, кто не думает сам — велит называть панками. Эти попиратели общественного порядка и нравственных основ медленно, но верно свели его — порядочного рыцаря со стойкими моральными принципами — в бездну огненную страсти и похоти. Нет, к счастью, мужской пол не стал для него привлекательным, но вот к благостному поклонению богине стали присоединяться мерзкие тёмные мыслишки и — убереги от соблазна чистая красота непорочной Каи — постыдные желания. Усопп не считал себя святым, он пользовался порножурналами по прямому назначению, но осквернять бесценный безупречный образ Каи подобными аналогиями было стыдно, страшно и даже в какой-то мере больно. И безнадёжно естественно. Светлая возвышенная любовь Усоппа неотвратимо превращалась в пагубную животную страсть, разрывая мозг и душу на две противоборствующие части, вводя в соблазн и стращая муками одновременно. Усопп запутался окончательно и теперь боялся даже случайно коснуться Каи, чтобы не испачкать её своими грязными руками. Отрезать бы. Всё то, что оскверняет. Зоро уже переделал всё что можно: стёр пальцы до крови струнами, натягался штанги до ломоты в мышцах, доломал спинку дивана, даже учебник открыл несколько раз, правда, по какому предмету не вспомнил бы и под пытками. Теперь остервенело бил по запылённой груше, вымещая нескончаемые ярость и досаду, подавляя неутолимое желание секса. Если бы этот дурак дал ему хоть один намёк на то, что примет помощь и защиту. Всё могло бы быть по-другому. Хотя, кого он обманывает? Сорвался бы всё равно и скорее рано, чем поздно. Луффи словно срезал с него тормозные колодки, обнажив все те неприятные качества, от которых он стремился избавиться все последние годы.Зелёные стёкла… Целуются в тостах за наши мечты! Бегут сумасшедшие дни… Щёки намокли. Нам завтра нести на могилы цветы: Убьют одного за одним Нас Зелёные стёкла…
Зоро бесцельно бродил в одиночестве по школьным коридорам. Луффи сегодня не пришёл. Вчера он слишком поздно увидел десятки пропущенных звонков, а сегодня его телефон уже не отвечал. Как назло, не попадались и Кая с Усоппом, хотя он даже специально заглянул в их класс. К концу большой перемены он вернулся к своей парте. Белый клочок бумаги, одиноко лежавший на столе, подписал смертный приговор. — Эй, Зоро! Ты Каю не видел? — из-за спины донёсся обеспокоенный голос Усоппа, но друг ему не ответил. Он скинул пиджак на стул и решительно зашагал из класса. От его сосредоточенного вида на Усоппа вновь напала гнусная болезнь — страх. Зоро шёл не убивать — умирать. Тихонько подвывая в душе, Усопп сделал осторожный шажок в сторону. Затем ещё один, и, наконец, помчался следом, чувствуя, как напряглись все сфинктеры в организме, сдерживая подлую хворь. А вот Кая почти не боялась. Резать ещё рано. Парни вокруг неё корчили устрашающие по их мнению рожи, но даже до обычного выражения Зоро недотягивали. «Дилетанты!» — Кая брезгливо повела плечами. — Ты уверена, что он придёт? — местный заводила и организатор всех репрессий в этой школе выглядел как нашкодивший котёнок, хотя и пыжился больше всех. — Куда он денется, — Кая мило улыбнулась, — объявим его зачинщиком драки и он мигом вылетит из лицея! — Чем же он тебе-то насолил, мышка? — подобное обращение раньше бы вызвало у неё чувство неполноценности, а теперь даже не трогало. — Он меня не захотел, — Кая томно вздохнула небольшой, но изящной грудью, вызвав заинтересованные сальные взгляды. — Может быть, я тебя утешу? — липкая ручонка легла на талию, другая скользнула по плечу, в шею ударило горячее влажное дыхание. — Если как следует его отделаете, то я вся ваша, — Кая небрежно скинула противные конечности и расстегнула в качестве поощрения верхнюю пуговицу на блузке. Нож для резки бумаги подрагивал в правой руке, спрятанный пока в кармане куртки. Сердце выпрыгнуло из груди сразу же за здравым смыслом. Зоро ещё издали разглядел тонкую фигурку, спокойно стоящую среди потеющих напряжённых парней — блюстителей заведённых порядков и попирателей отбросов. Усопп позади сдавленно вскрикнул, но шаг его стал твёрд. Биться за Каю и раньше было пределом его мечтаний, а теперь ещё прибавились и мысли о поцелуе в награду. Они подошли совсем близко, прежде чем поняли расстановку сил. Кая не только спокойно улыбалась. Её никто не удерживал. — Молоток! — один из противников стукнул девушку по спине в знак одобрения. — Твой план удался! Зоро ощерился хищной улыбкой — девчонка оказалась и правда хороша, и как только Луффи умудряется таких разглядеть. Усопп с видом мученика достал из кармана рогатку и прикинул план укрытий. «Богиня желает его смерти — он не смеет отказать!» В сладких грёзах он уже видел торжественные похороны в братской могиле и прощальный поцелуй, запечатлённый на его лбу — губы непроизвольно расплылись в мечтательной улыбке. — Они похоже и, правда, психи! — донёсся осторожный голос из стана врага. — Они не психи, — Кая медлила, всматриваясь в горизонт, — они панки! — Одна херня! Драка, как и положено, началась без предупреждения. Противник превосходил в численности в несколько раз, а вот в скорости и опыте явно уступал. Тем не менее Зоро пришлось туго, и он больше защищался, хотя бил от души, отрываясь за вчерашние свои страдания. Усопп бегал зигзагами по полю, уводя за собой почти половину, и ловко отстреливался из рогатки с истошными криками о принадлежности своей персоны к пацифистам. — Без меня развлекаетесь?! — с недовольным возгласом, будто они втихомолку сожрали таз с мясом, в толпу врезался подбитым стелсом Луффи. Завертелся волчком, и, щедро раздавая пинки и хуки, прорвался к Зоро. Прижался горячей спиной, прикрывая тыл. У Зоро мгновенно окрепли кулаки и зачесались губы, а Усопп прибавил в беге до первой космической. От смеха и стресса Каю накрыло удушьем. Она всунула в рот ингалятор и, вдохнув привычную дозу, достала из кармана нож для резки бумаги. Рванув блузку со всей силы, вырывая пуговицы с мясом, она резанула по коже над правой грудью и завизжала от боли. Пронзительно и даже музыкально. Прижимая уши ладонями, цепные псы в удивлении завертели головами. Кая прибавила мощности — вскоре от здания школы отделились тёмные фигуры. Судя по выправке — охрана. — Итак, вы утверждаете, что лучшие ученики школы собирались вас изнасиловать, но вот эти молодые люди, — директор раздражённо и невежливо ткнул пальцем в сторону невозмутимо молчащих панков, — одного из которых я вижу впервые, несмотря на наличие формы нашего лицея, случайно проходя мимо, оказали вам помощь? Кая кивнула и, скромно потупив глазки, попыталась поправить разорванную блузку, из-под которой теперь виднелся край белого кружевного бюстгальтера — будущий эротический кошмар Усоппа. Директор без сил свалился в своё кожаное кресло и даже закрыл глаза, которым всё равно не верил. Справа от него столпились негодующие ученики — в количестве двенадцати штук — отличники учёбы, дисциплины и спорта. Все как один с выражениями крайнего раскаяния и абсолютной невинности на избитых лицах, с бегающими масляными глазками и дрожащими руками. Имеющие отличные характеристики учителей и поддержку большинства учеников школы. Слева — троица в шипастых напульсниках и разодранных формах. С наглыми открытыми улыбками и честными глазами на гордо поднятых головах. Тоже побитые, но вроде как в меньшем объёме. Прогульщики, хамы, дебоширы, но, к сожалению, не двоечники. Вон тот, длинноносый, который даже не является учеником вверенного ему лицея, и вовсе одарённый мальчик, если судить по восторженным отзывам наставников. Посередине главная проблема — отличница со слабым здоровьем, тихая спокойная девочка, дочь одного из самых уважаемых людей этого города. Разорванная блузка, след от ножа в области декольте, задыхающаяся от слёз, астмы и страха. Как ей не поверить? Они стояли за школьными воротами и молча переваривали прошедший день. На Усоппа нарисовали листовки, раздали всем охранникам и учителям и строго-настрого запретили переступать границу частных владений. Кая клятвенно уверила директора и несостоявшихся насильников, что если никто больше не будет домогаться, то она об этом инциденте тоже не вспомнит. Псы на страже порядка обиду затаили, но проглотили. Зоро и Луффи отделались выговором за непотребный внешний вид. Путы из терновника под острым лезвием распались на части и выпустили из своего плена. По крайней мере, на время. Зоро едва ощутимо почти нежно коснулся затылка Каи, затем неожиданно притянул её рукой к себе, ткнув носом прямо в шипы на косухе. — Не смей так больше делать! Нашла из-за чего резать, дура! У Каи сердце ухнуло до самых почек и покраснели уши. — Тебя это тоже касается! — глухой звук удара и рядом с девушкой засопел не менее счастливый Луффи. Усопп сразу же сдался, подняв руки вверх, и поспешил успокоить панка, что уж он-то точно на такие поступки неспособен. Зоро дотянулся до него ногой и удовлетворённо прослушал визгливые возгласы: «За что?» — В назидание! — свободных рук у Зоро больше не было, но Усоппу вроде и пинка хватило в качестве проявления чувств. — Ладно! Мне на репетицию пора, потом поговорим, — панк с сожалением отлепил друзей от себя и вскоре скрылся за поворотом. — Хочу мяса! — возвестил повеселевший Луффи и заурчал. — Мы тоже сегодня заняты, — Кая подхватила обоих мальчишек под руки, — идём в караоке! — А мясо там дают? — Там поют! — Я не соловей! Песнями сыт не буду! Луффи ждал его у дома. Стоял под мокрым снегом, сгорбившись словно под грузом самого неба, и даже не думал — лишь смотрел вдаль. Опухоль с лица практически спала, губы покрылись плотными корками и лишь в углах рта кровили незаживающие трещины от попыток улыбаться и поглощения мяса. Тёмные глаза пугали отчаянной решимостью. Зоро остановился, не зная какие слова сказать и как подступиться. Днём, благодаря Кае, было не до выяснения отношений, но теперь делать вид, что ничего не произошло нельзя. Стыд за свои вчерашние поступки — специальное причинение физической боли — не отпускал Зоро до сих пор, только извиняться он не умел. — Лу! — голос слегка дрогнул, обнажив слабину там, где её не должен никто видеть — в самом сердце. — Можно я останусь на ночь, — Луффи нагло перехватил инициативу, он не хотел видеть жалких попыток Зоро извиняться за те грехи, которых он сам не признавал таковыми. Тот лишь молча кивнул. Зоро переоделся в своей комнате и вернулся, захватив на кухне еды и бутылку виски из запасов отца. Записка на холодильники привычно гласила, что родители будут поздно, но теперь вызывала тепло в груди, а не глухое раздражение, как раньше. Неприятная небывалая раньше скованность царапала по душам. Луффи тихо сидел на диване, едва ковыряя мясо вилкой. Зоро опрокидывал стакан за стаканом, не пьянея, а лишь разжигая чувство вины. Тишина душила тонкой скользкой полоской недоговорённости. Стакан выскользнул вдруг из ослабленных сомнениями пальцев Зоро. На полу заблестели прозрачные осколки с капельками пахучей коричневой жидкости. Резать. Себя. — Луффи, прости! — он выдохнул горчащие слова, едва подняв замутнённые глаза на друга. — Прощу, — прямой серьёзный взгляд в упор, — если будет за что, то обязательно прощу. А сейчас заткнись и целуй меня! — Луффи придвинулся так близко, как только мог — прикосновения Зоро были для него воздухом. Тот, наконец, откинул все колебания и покорно подчинился непреодолимому обоюдному желанию — его и самого уже ломало от долгой разлуки. Зоро раздирал корки шершавыми губами и тут же зализывал открывшиеся ранки языком, обводил контур рта влажным выдыхаемым воздухом и судорожно впивался в растерзанный рот, будто ища в нём спасения. Железный привкус крови возбуждал с неимоверной силой и руки сжимали чужое тело всё сильнее, оставляя новые синяки, спускаясь ниже и ощупывая более чувствительные места. Зоро чувствовал приближающийся предел, границу, перейдя которую он не сможет остановиться, даже если Луффи будет просить. А ведь ему и сейчас больно. —Всё, Лу, хватит, — Зоро резко отстранился, продолжая сжимать плечи мёртвой хваткой, но уже выпрямленными до предела руками, — подождём когда заживёт. Губы снова распухли и представляли кровящее месиво без чётких контуров. Луффи чувствовал колющую боль в них, оттеняющую удовольствие от желанных поцелуев, но слишком резкую сейчас без прикрытия тепла другого рта. Он хотел бы сказать Зоро, что ему было слишком приятно для простой боли, но один лишь взгляд на вновь виноватое и напряжённое лицо друга заставляли проглотить несказанные слова обратно в глубину своей порочности и безумия. Стало страшно. Он не поймёт. Не примет. Прогонит. — Ладно. Подождём, — Луффи протянул руку, пытаясь дотянуться до Зоро, но тот отодвинулся ещё дальше и сидел, выпрямившись будто на мессе. — Я не хочу делать тебе больно, — Зоро подавился своими же словами — итак, ведь сделал — и быстро поправил, — ещё больнее. Дрожь отвращения к самому себе пронзила Луффи, он сглотнул солёную слюну и зябко поёжился. Холод, расползаясь из глубины души, пронзал его тощее тело, чужие слова впаянные намертво в мозг, снова брали верх. Он, Луффи, ненормальный. — Да кто хоть тебе такую ересь сказал! — тёплые сильные руки сграбастали в охапку и прижали к ещё более горячему и надёжному телу — Луффи и не заметил, как выдал вслух свою тайну. — Нормальный ты! Это я отморозок. Луффи прижался сильнее, уткнувшись носом в шею, и замер, боясь обнаружить, что всё это лишь прекрасный сон. Зоро подтянул к себе початую бутылку и хлебнул прямо из горла. Как-то он слышал, что если напиться вдрызг, то уже не встанет. Именно это ему сейчас и было нужно. Или резать.