Битое стекло

Траходромы. Благородного рыцаря Усоппа коробило от одного лишь звучания этого странного слова, а уж если он начинал задумываться о смысле, то и вовсе подташнивало. Его чистая и наивная Кая — словно ангел в геенне огненной, — должно быть, напугана до смерти, заливается горючими слезами и молит богов забрать её жизнь раньше невинности. Картины мученически искривлённого бледного личика, изломанного чужой похотью тонкого тела, наполненных вселенской болью глаз за считаные минуты довели Усоппа до апогея праведного гнева. Он воссиял незамутнённой постыдными желаниями любовью и загнал-таки свой неукротимый инстинкт самосохранения в самый уголок души — понёсся по лестнице с прытью арабского жеребца и ворвался в первую же дверь на пути с громкой молитвой во славу воздержания. Тишина и пустота. В первой комнате не оказалось ни единой души — пыл как-то погас. Усопп осторожно прикрыл дверь и замер перед следующей. Поджилки привычно затряслись. Он сглотнул вязкую слюну и, немного подумав, едва слышно постучал в дверь — всё-таки он был прилично воспитанным мальчиком. Не дождавшись ответа, осторожно потянул ручку на себя и сунул длинный нос внутрь. Он скорее услышал, чем увидел страстную парочку, раскачивающую кровать — захлопнул дверь и, сгорая от стыда, зашептал извинения. Каи здесь не было — Усопп знал точно, что уж она-то не стала так бесстыже стонать. Около третьей двери он замер, профессионально прислушался практически сливаясь с преградой — радостным колокольчиком зазвенел знакомый, родной смех. Что там переключилось у него в голове Усопп не понял, но дверь с петель снёс в две секунды и, ворвавшись в тёмную комнату, с разбегу врезался в гитариста, бесстыдно обнимавшего Каю за плечи, опрокидывая того сначала на кровать, а потом на пол. Удары — короткие, сильные, на удивление очень точные — обрушились на панка непрекращающимся потоком, даже крики Каи не могли достучаться до разума взбесившегося Усоппа. Он не остановился, и когда оказался прижат более рослым и сильным противником к полу, лишь раззадорился от вкуса собственной крови, наполнившей рот из разбитой губы. Впервые инстинкт самосохранения дал осечку, и тело Усоппа, хранившее силы как раз на такой вот экстраординарный случай, и мозг, подметивший ранее приёмы Зоро и Луффи, заработали слаженно в режиме берсерка, не заботясь нисколько о степени дырявости собственной шкуры. А Кая вдруг затихла, удивлённо наблюдая за судорожно вцепившимся в противника, харкающим кровью, оглушительно звенящим парнем — будто впервые увидела. Хотя, так и было — она в первый раз подумала об Усоппе не только как о друге: милом, заботливом, но не будоражащим ни воображение, ни тело. Сейчас же перед ней бился в неравной схватке разъярённый зверь — сильный и опасный. Дрожь прошла по телу сладостной волной, руки покрылись мурашками, захлестнуло жаром — язык непроизвольно прошёлся по пересохшим губам, хотелось целоваться, прямо по чужой крови — до одури. Руки машинально зашарили вокруг, оценили тяжесть невесть кем забытой полупустой бутылки. Она вложила в удар всё своё нетерпение и желание. Усопп, едва вкусивший выцарапанной зубами победы, рухнул на пол. Растрёпанный гитарист ощупал распухшую щёку, попробовал моргнуть правым заплывшим глазом, устало выдохнул: — Так говоришь, нет у тебя парня? А этот берсерк тогда кто? — Мы ещё не встречаемся, — едва слышно прошептала покрасневшая в миг Кая. Панк кряхтя поднялся, бросил настороженный взгляд на зажатый тонкой ручкой смертоносный предмет. Восторженно хмыкнул чему-то своему и, похлопав по плечу распростёртого на полу Усоппа, — «удачи, бро» — направился нетвёрдым шагом к выходу. Кая зашлась в кашле, сердце так и норовило выпрыгнуть из груди — она сползла по стене в попытке успокоиться и отдышаться. Глаза не могли оторваться от его губ, покрытых коркой засохшей крови, беззвучно шепчущих имя. Её имя. То, что Зоро ушёл, Луффи даже не увидел — почувствовал. Вскинулся было следом, но тяжесть какой-то непонятной вины не давала подняться, даже рука замерла на полпути и опустилась обратно — на узкую талию лолиты. Острые ноготки царапнули подбородок, вынуждая поднять голову — беспощадно равнодушное личико заслонило весь мир. — Знаешь ли ты, что нужно Зоро? — её глаза казалось высасывали волю — Луффи даже дёрнуться не мог, словно всё тело оцепенело. Хотя винить в этом стоило совсем не Перону, а собственный страх — боязнь, что Зоро будет презирать, увидев сколь много в нём червоточин. А скрыть их Луффи уже не мог. — Свобода… — он ведь знал, знал точно, чем так сильно дорожит его друг, так же как был уверен, что не сможет этого дать. Он сам не был свободен и раньше — бился бессмысленно в липкой паутине лживой заботы и холодных объятий, — а теперь и вовсе запутался в цепях похоти и эгоизма. — А знаешь ли ты, что для Зоро значит свобода? Делать всё, что вздумается? Не оглядываться на мнение толпы? А, может, принимать ответственность за собственные поступки? — каждое слово гремело в ушах, отдавало многократным эхом в опустевшей груди, раздирая истрёпанное сердце на ошмётки. — Не знаю, — Луффи хрипел от боли — стеклянное крошево продиралось через суженное спазмом горло вместе с не менее острыми словами. — Но я не смогу… как ты делить его с другими! — Делить? Звучит омерзительно, грязно, будто я продаю Зоро кусочками — на развес! — Перона даже подскочила от возмущения на острых коленках парня, затем, в отместку, ударила между рёбрами маленьким локотком. — Я не делю его — я разделяю с ним: мечты, желания, помыслы, прошлое, настоящее и будущее. Зоро не вещь! Так же как ты! Как я! Кажется, она кричала что-то ещё, била его в грудь слабыми кулачками, всхлипывала, размазывая тушь под глазами, углубляя готический макияж до смехотворной формы. Вот только Луффи не смеялся. Он прижимал к себе тщедушное тело в пышном платье, гладил вздрагивающие крылья — лопатки и криво улыбался: себе, ей и тому миру, что подмигивал разноцветными глазами из забытой Усоппом кружки с пивом. Всё встало на свои места, стоило лишь осколкам сложиться в правильный ответ. Для Луффи он не заключался в свободе. Зоро пялился в потолок, но не видел ни зги, пальцы судорожно вцепились в бёдра девчонки, старательно прыгающей сверху. Он двигался автоматически, но ничего не чувствовал, хотя бег сердца и пот, заливающий глаза, вполне соответствовали физической нагрузке. «Как на тренировке», — мелькнуло в голове и Зоро разозлился, увеличил резко амплитуду, насаживая отозвавшуюся стоном блондинку глубже. Тихо скрипнула дверь — обычное дело, кто-то, видимо, ищет пустую комнату для уединения. Он заметил Луффи, когда тот забрался на кровать и, обняв девушку, лизнул той шею. Ожгло чужой улыбкой, перехватило дыхание, но Зоро не сдался — с коротким рыком ушёл в галоп. Девчонка застонала громче, пальцы Луффи сжали её сосок, улыбка на его лице приобрела пугающе безумный вид. Теперь Зоро чувствовал — каждую клетку своего тела, охваченную сладкой истомой, — казалось, что кончит прямо сейчас, от одного только взгляда. Луффи продолжал грубо ласкать подпрыгивающую блондинку, тиская пальцами грудь, обводя языком линию скул, шею, ключицы. Зоро заворожённо следил за недосягаемыми губами, задыхаясь от сладостной беспомощности. Он хотел Луффи, желал чтобы тот занял место этой девчонки настолько, что был готов признаться в этом вслух. Вот только пересохшее горло издавало лишь скребущие хрипы, а руки и вовсе, казалось, прилипли к влажной коже. Оргазм накрыл небывалой жгущей волной, следом накатило новое непреодолимое желание — трахнуть Луффи. Зоро столкнул непривлекательную больше блондинку с себя и притянул друга — его больше не волновала чужая свобода. Панк рвался вверх, чтобы смять ухмыляющиеся губы Луффи в поцелуе, но тот упёрся руками в грудь, сохраняя дистанцию. Тёмные глаза не таили обиды или ревности. Только страсть и ярость. — Я не собираюсь вбивать тебя в рамки, Зоро, — слышать собственное имя оказалось чертовски приятно. И почти так же больно. — Давай, будем свободны вместе?! — Ладно, — сейчас Зоро согласился бы даже на концерт Бибера или ношение юбки по вторникам, — только, Лу, — голос даже не хрипел — сипел, — если ты меня сейчас не поцелуешь — я сдохну. А вот этого Луффи допустить никак не мог — он ведь только отыграл любимого. Нет, не у всего остального мира — у себя самого.