Такая вот история - 2

Серега уехал поздно вечером. Так Макс сказал, все это происходило без меня. А я в это время спал. Как уснул и как проснулся, я прекрасно помнил. Человек, видимо, все же существо не из какого-нибудь семейства баобабовых, которые и Тунгусский метеорит хлебом-солью встретят, и выживут после его падения. У деревьев нет сердца где-то в одном месте – оно рассредоточено и под корой, и в листьях видно его биение, хотя со стороны кажется, что они дрожат на ветру. Это не ветер – это пульс. Он везде, но основа и сила всегда находится в корнях. И корни эти должны за что-то цепляться и чем-то питаться. И первое, и второе должно быть по факту, иначе – медленная смерть. Сначала изнутри, и это, как правило, никто не видит. А потом следы отсутствия жизни проступают снаружи, и это всего лишь маленькая часть того кошмара, который надежно спрятан под видимостью. Человеческому сердцу, в общем-то, жаловаться не на что. Болит? Кардиологи всех возрастов и национальностей – пожалуйста. В удобное для пациента время и в любой степени человеколюбия. Кто-то с порога адреналин засадит, а кто-то будет нежно раздирать твою грудь в попытке добраться до левого предсердия. По любой цене, даже бесплатно. Каждый «сердечный» врач давал клятву Гиппогрифу, не понимая на тот момент, что теперь по жизни будет заведовать самым важным комочком самых упертых в мире мышц. Не осознавал важности, не заразился ответственностью. После первого не выжившего, говорят, это проходит. И амбиции тоже. Остается вера в чудо и стойкое желание успеть хоть что-то, пока не умер. Ни ты, ни тот, кто тебе доверил свое сердце. Мое сердце не болело. Болела задница, болел послеоперационный шов, болела голова, болели мышцы, привыкшие пребывать в расслабленном состоянии, пока их хозяин валялся на больничной койке. Мне даже и в голову не приходило, что мы с Максом теперь можем меряться не только матюгами или тем, что у каждого из нас в штанах, а еще и шрамами. После душа я рассекал – громко сказано, скорее, я слабо парил в пространстве – по квартире с видом случайно зашедшего сюда знакомого двух проживающих тут людей. Или я просто устал думать, делать выводы и чувствовать – уж слишком стремительно летел последний год, выдумывая для меня все более трудные загадки. А эти двое, каждый из которых спас мне в свое время жизнь, теперь тоже не были друг другу чужими, и я слегка не догонял ситуацию. Потому что, ну, ладно там Серега – он спокойный, а вот Макс… Макс с ним рядом – это еще вчера представлялось бы смертельным номером. Но они как-то смогли. Да еще несколько дней подряд. Да еще в одной квартире. Да еще без меня. Говорят, что по людям всегда видно, в какой стадии находятся их отношения. Наверное, Макс, видел, что мы с Серегой не совсем дружили, а еще и хрен знает, чем занимались. Это же действительно видно: по жестам, по паузам, повисающим в разговорах, по взглядам – быстро брошенным друг в друга, пойманным или упущенным. Ничего подобного я между ними не наблюдал. Но я видел другое, и это, надо сказать, меня весьма напрягало. Объясни я кому ситуацию – точно не поняли бы. А все потому, что не были в таком раньше. Тепло. Между ними теперь была связь. Блин, если бы не мое косноязычие, я бы поэтически сравнил эту связь с запахом горячей картошки в тот момент, когда с кастрюльки, перехваченной чистым и слегка влажным белым полотенцем, снимают крышку. И из нее выстреливает пар. Белым пушистым грибом вверх – пышшшшшш… И запах по кухне сразу уютный, и другие ароматы проявляются цветными пятнами: хрустящая редиска и свежие огурцы, с которых капает вода; зеленая лохматая петрушка, солидные помидоры. А еще молоко, наверное. Холодное молоко поверх горячей картошки, раздавленной во рту языком. Ассоциации, блять. Отрава для врослых людей. Детство, спокойствие, дурость, мало лет, а впереди – каникулы. Вот такие ассоциации были у меня, когда я увидел их вместе, не заметивших меня, качающегося на пороге комнаты. Они были дома, и у них тоже было свое общее прошлое, в котором меня, естественно, не было. Я все слышал, зай. И хоть я не увидел между вами ничего, кроме полутора метров свободного пространства, все же меня это задело. Я вдруг подумал, что мне очень хочется доверять, но никто никогда не скажет мне никакой правды. Просто, наверное, мне и через это надо было пройти. - А где он? Давно уехал? Я забрел на кухню, где Макс сидел в обнимку с ноутбуком и бутылкой кваса. Родителям звонить поздно, хоть и обещал сразу сообщить, что я дома, и все со мной в порядке. Слава богу, когда они узнали, что их сын чуть не умер, сцен устраивать не стали, а папа даже поржал над тем, что хорошо хоть на сцене меня не прихватило. Мама в ответ влепила ему свернутым журналом между лопаток. Но это была бравада, я видел. Отец бодрился, а мама не собиралась лить слезы перед двумя мужиками. Хотя, какой из меня теперь мужик… - Уехал давно, - не отрываясь от экрана, пробормотал Макс, а потом, спохватившись, поднял на меня взгляд. – Голодный? - Нет. - Ну, тогда приглашаю тебя на свидание. - Правда? - Одевайся. Цепляй собак на поводки, и пойдем на улицу. Он угадал – ночью на улице было великолепно. Лето умирало, и его старость выглядела очень стильно: воздух становился тягучим, дни мягкими, а ночи были выдержаны в стиле червленого серебра. Мы сели на скамейку возле детской площадки, по которой сразу же стали носиться наши псы. Макс подвинулся ко мне поближе. - Пойдешь ко мне? – приподнял он руку. Я сам втиснулся к нему под плечо, и он тут же меня обнял. Дожили. Макс. Обнял. Сам. Меня. За плечи. Мне казалось, что это выглядит со стороны как гротескная картинка, на которой кто-то наспех изобразил две невнятные фигуры. Но, тем не менее, это были люди. Однако, я слишком много мнил о себе. Это раньше я был плечистым воплощением мышечной массы, но после болезни мой экстерьер значительно пострадал: я словно сдулся. И хоть меня и предупреждали о том, что последствия удаления аппендицита могут быть какими угодно, а потом все пройдет, это не успокаивало; чувствовал я себя не лучшим образом. Вокруг не было ни души, словно была не половина первого ночи, а половина четвертого утра и, как минимум, первого января. Откинув голову на плечо Макса, я занимался вуайеризмом, лениво рассматривая то, что милостиво нам предоставили люди, живущие за окнами рядом стоящих домов. Словно маленькие экраны, на каждом из которых крутили фильм – именно так выглядела сейчас жизнь пока еще не спящих людей, за которой мне пришлось наблюдать. Макс курил, держа сигарету свободной рукой. Изредка подносил ее к моим губам, ждал, пока я затянусь, а потом убирал руку в сторону. Мы одновременно дышали одним и тем же воздухом, в котором улавливались сладкие нотки московской августовской ночи с дымчатыми вкраплениями вкуса сигаретного дыма, улетающего в черное бездонное небо. - Устал? Вопрос был ожидаемым. Макс за сегодняшний день спросил меня об усталости уже раз в шестой. Наверное, когда я спал, он тоже подходил к постели и думал о том, устал ли я. И, не получив ответа, уходил к Сереге. Сережа. Сергей. Сереженька. М-да. - Как вы тут без меня жили? – спросил я и уперся взглядом в его нижнюю челюсть. Наши безжизненные тела неплохо освещал свет из окон. Я увидел его ресницы и блеснувшие белки глаз. Отросшие волосы он уже довольно успешно заправлял за уши, но все равно жаловался на то, что выглядит с таким хайром, как придурок. Мне же это безумно нравилось – ему очень шло. Моя голова лежала у него на плече, и мы были так близко, что я чувствовал, какой он теплый. - Не жили, а тебя ждали. Зачет, Макс. Но ответ настолько не искренний, что аж тошно. - Ничего не было, Марк, - угадал он мои мысли. Я и то не угадал, а он сразу в лоб. - А я об этом и не говорю, потому что знаю, что ничего не было. - Ну, а что тогда? Он опустил голову и посмотрел мне в глаза. Будь другая тема, наверное, он поцеловал бы, а сейчас ему было неприятно. Он повел плечом, показывая мне, что теперь я посижу и без его поддержки. - А, ну-ка, Макс, заканчивай, - вырвалось у меня. – Я просто задал вопрос. Что случилось? - Да ничего не случилось, - раздраженно сказал он. – Просто ты спрашиваешь о чем-то, словно уже все знаешь. Ты и так в курсе. Мы тебя ждали, и все. Ничего нового без тебя не произошло. И ничего того, о чем тебе не надо бы знать, тоже. - Да я и не думал, если честно, - я даже растерялся. – Чего ты завелся? - Не завелся. Вечер окрасился в другие цвета. Пропало ощущение спокойствия, которое только-только стало появляться. Видно, совсем слабенькое было. Чуть какой толчок в его сторону – и все. Вот и не выдержало, уступив место знакомому и наглому беспокойству. Выспавшись вечером, ночью я нормально уснуть уже не смог, сморило только ближе к рассвету. А до этого о чем только не передумал, но навести хоть какое-то подобие порядка в мыслях так и не получилось. Макс спал, и я, рассматривая его, лежащего рядом, даже не попытался сделать то, что делал очень часто раньше: не дотронулся до него, не потянул на себя, не прижался к нему. А когда Кашка завозилась около входной двери, поскуливая, я решил, что пора поспать хоть сколько-то. Она потерпит, а Макс все равно скоро проснется. Вот и сходит с ней на улицу. Мы снова были не вместе. Мы просто существовали друг рядом с другом, а разве это жизнь? Мой отпуск увеличился за счет больничного, но я не знал, радоваться этому или нет. На работу не тянуло, дома находиться было тоже тяжело. Макс занимался своими делами, устраивался на должность учителя, пропадая в диспансерах, пытаясь получить какие-то дурацкие справки о том, что он не псих и не алкаш. Ну, и про дом тоже не забывал. Гулял с собаками, ходил в магазины, пылесосил, чем-то гремел на кухне. Освободил меня от всех домашних дел. И молчал. А если и говорил о чем-то, то непременно таким тоном, словно ничего не случилось, и это выбешивало со страшной силой. Однажды я прикинул в уме, что мне уже можно принять на грудь, о чем и сообщил ему как-то вечером. - Ну, чтобы не быть совсем уж скотиной неблагодарной, я все же купил вино, а не пиво, от него вреда меньше, - сообщил я, заходя без стука в ванную комнату. В каждой руке у меня было по бокалу с вином, и я чуть не задохнулся от духоты и влажности. А Максу в этих субтропиках было просто прекрасно – ни капли пота на лице. Он валялся в ванне, наполовину наполненной водой, держа в руках какой-то журнал, и, кажется, не слишком рад был тому, что я нарушил его мироздание. - А я вот возьму и помешаю, - заявил я, ставя бокалы с вином на полотенцесушитель. – Не вставай, я быстро – табуретку только притащу. - И дверь оставь открытой, - попросил Макс. – А то тут дышать нечем. Когда я уселся рядом с ванной, в которой отмокал знакомый мне голый чувак с зализанными назад волосами, он все же поинтересовался, почему это вдруг меня пробило на романтику. - Да вот, захотелось, - сказал я. – Давай пить за просто так, без тостов и пьяных обещаний. Выжрем эту бутылку во славу всех антибиотиков, которые помогли нам прийти в себя. - А если я не хочу? – на его лице не было даже намека на улыбку. - Тогда вылью вино в воду, - ответил я. – Может, через кожу в тебя впитается. Макс согнул ноги в коленях. Автоматически опустив взгляд, я увидел шрам на его животе. Он заметил это и, не выдержав, вытянул вперед руку, сел и подтащил меня за шею к себе. Вода в ванной угрожающе заволновалась. - Мы с тобой Мальчики-Которые-Выжили, - тихо рассмеялся он мне в губы. – Только вот с кем боремся – не понять. Мне кажется, ты достаточно восстановился для того, чтобы немедленно раздеться, я прав? Я отстранился, поднялся на ноги и не выдержал, устроил перед ним маленький спектакль. Одной рукой полез себе под майку, а в другой был бокал с вином, которое я залпом влил в себя. - А сделай так еще, - попросил Макс. Я и сделал. Правда, табуретку пришлось убрать в коридор, иначе места для меня не оставалось. Я вспомнил пару движений из своего неудавшегося стрип-прошлого, начав с закладывания больших пальцев за резинку штанов с последующим стягиванием этих самых бедных штанов до уровня коленей, а, закончив злобным смехом, медленно перебрался к Максу. Мы устроили с зачетный «заплыв», потому что сильно друг по другу соскучились. Винные пары витали в воздухе, и для двух не слишком крепких особей мужского пола этого оказалось достаточно, поэтому по шарам дало обоим. Все закончилось быстро и внезапно взаимовыгодно. И хоть мы старались беречь израненные тела друг друга, но спина у него все же потом болела. Ну, и мои колени, как водится, пару дней ныли о чем-то понятном только им. И я опять словил это чувство. Наступило расслабление. То самое, которого так не хватало. Именно в той степени, о какой мечталось. Мы никуда не торопились, мы ничего не выясняли и никого не делили. Я даже про Серегу вспоминать перестал. Максим всегда просыпался раньше меня. Наливал себе в кружку чай и выходил гулять с собаками на улицу. Прямо с кружкой в руках. Возвращался, готовил для нас что-то на быструю руку. Если не хотелось, то не готовил – в принципе, я следил за тем, чтобы в деревянной миске на кухонном столе всегда лежала пачка какого-нибудь печенья, а в холодильнике ждали своего часа плавленый сыр или докторская колбаса, которыми тоже можно было подкрепиться с утра. Сделав все дела, он всегда возвращался в постель, но не будил меня, а издевался. Однажды обвел зеленым маркером силуэт человека, изображенного у меня на спине, а потом не смог оттереть это даже ацетоном. Фотографировал меня. Одного, с собакой в ногах или со своей довольной рожей на переднем плане. Ну, чтобы выглядеть мужественней на фоне моего бессознательного, жалкого и бесполезного существования. - Ты храпишь, Марк. - В следующий раз разбуди меня, чтобы я тоже послушал. Или он просто читал, сидя рядом, и, боже ты мой, как же это было классно, открыв глаза, увидеть перед своим лицом его согнутую в колене ногу, встретиться с ним взглядом и, задохнувшись от ощущения уютной и надежной защищенности, обнять его под футболкой. И уснуть снова. В то время нас словно кто-то оберегал. Даже проблем с родителями не было. Он не срывался к матери, а мои родители решили провести остаток лета в Крыму, откуда присылали мне ежедневные сообщения, поэтому за них я тоже не волновался. Поехать к воде я бы тоже не отказался, хоть и не любил жару. Но денег у нас было совсем не много. Но, блин, я не хотел терять момент, я хотел, чтобы у нас с Максом случился полноценный отдых. Хоть раз в жизни. Не на Серегиной даче в сосновом бору, а на берегу того же Черного моря. Пораскинув мозгами, я ввел режим экономии. Макс не возражал – сигареты в «черный» список запрещенных предметов я не занес. «Свободных» денег хватило бы на полчаса отдыха на турецком пляже без лежаков, но вдруг мне на банковскую карту «капнула» неплохая сумма. А потом позвонили с работы: - Замятин, - сообщила мне по телефону моя коллега Анохина. – Помнишь, мы с договором возились? Ну, нас чуть не кинули? Я прекрасно это помнил. Организация, заключившая договор с нашей конторой, после этого резко перестала существовать. Причины на это были – этих аферистов, поимевших несколько фирм, никак не могли прищучить, и мы бы тоже потеряли энное количество денег, но «серый воротничок» Марк Замятин вдруг один-единственный из всех обратил внимание на ошибку в реквизитах, пристал сначала к экономистам, потом к бухгалтерии, а потом, посланный везде и надолго, решил указать на ошибку в тексте гендиректору. Все же это финансовый вопрос, но цифры почему-то вот тут и вот тут разные. А синие печати уже стоят, между прочим. И по телефону никто не отвечает. А плановики отмахиваются, и я не понимаю… Тогда на мои слова мало кто обратил внимание – каждый решал сам за себя. Но когда проблема, о которой я говорил – по сути, со стороны выглядело это как обыкновенная опечатка – стала актуальной, то никто обо мне и не вспомнил. Мало того – мне это поставили в вину. Ведь клиентурой тогда занимался я. Мне потребовалось много времени для того, чтобы объясниться с генеральным. Я пошел к нему сразу, минуя в этот раз остальных. В итоге вломили всем: от главбуха до уборщицы, которая так не вовремя решила протереть пыль в приемной. Я думал, что меня уволят. А оказалось, что выписали премию. - Замятин, - Анохина что-то жевала. – Генеральный сказал, что, когда ты выйдешь из отпуска, он сделает тебя своим замом. Но выйти ты должен будешь с этого понедельника. - Мы никуда не едем? – спросил Максим, которому я в двух словах описал ситуацию. - Меня на работу вызывают, - растерянно ответил я. – Я, ты знаешь, всегда избегал высоких должностей. Но вроде как я теперь заместитель. Может, одумаются? - Когда-то должно было повезти. - Это не везение, Макс. Я же сказал, что не хотел бы этого. - А почему? Людям нравится быть сверху. - Дело не в высоте. Дело в должности. Руководящие должности напичканы «жучками», и мне придется больше общаться с людьми, чаще задерживаться, нести ответственности хер знает за чьи и за какие деяния. Я не карьерист – я исполнитель. И несвобода меня очень напрягает. - Ну, так увольняйся. Мне показалось, что это прозвучало от него с изрядной долей сарказма. - И этого я бы не хотел делать, - спокойно ответил я. – Потому что мы с тобой должны иметь хоть какие-то деньги. - Мы? Он вдруг резко переменился в лице. - Я нахлебник, Марк, да? - Боже, да ты чего? Мне не удалось подойти к нему – он резко отошел в сторону. Совершенно другой человек. Совершенно не тот, каким был минуту назад. Да что случилось-то? - Ты уж прости, что я тут жру и сру на твои деньги. - Макс, хватит. - Моих было маловато, признаю. И все мы быстро профукали. - Пожалуйста. Что происходит? - То, что должно было. Его уносило прочь, а причин я не знал. Это был не мой Макс, потому что мой бы вообще бы так себя не вел. А этот деньги какие-то делит. - У тебя месячные, что ли? – ляпнул я первое, что пришло на ум. – Если так, то закроем тему. Он не ответил, ушел из комнаты, по пути вытягивая из кармана пачку сигарет. Я сел в кресло и уставился в стену. Это было похоже на психоделичесий короткометражный фильм, прокрученный задом наперед. Просто что-то происходило прямо у меня под носом, а я даже не знал, в какую сторону протянуть руку, чтобы дотронуться до этого. Я уж не говорю о том, что схватить это я и не мечтал. Словно подменили человека, пока я успел моргнуть один раз. Хлопнула входная дверь, с легким стоном отозвались оконные стекла. Кашка, спавшая на кровати, подняла голову и смотрела в сторону прихожей. Мы снова были чужими. Может быть, я еще не проснулся. А, может, ощущалось отсутствие Сереги, а рядом с ним мне было… легче. Однозначно легче. И тогда я сделал то, что должен был сделать. Я позвонил на работу и сказал, что не смогу выйти в понедельник. Анохина со вздохом заметила, что это я зря, ой, как зря. Позже позвонил генеральный и сообщил о том, что грядут сокращения. По всей стране. Он не уговаривал – он просто поставил перед фактом. И разрешил мне выйти на работу тогда, когда я смогу, о чем я и известил Максима. - Прости, - пробормотал он. – Не знаю, что на меня нашло. - Ты о чем? – улыбнулся я, радуясь, как ребенок, тому, что он снова со мной нормально разговаривает. - Прости, - уже более настойчиво произнес он. – Потому что я урод. Мы закрепили перемирие в душе. Два раза. Мы уронили бутылку с гелем для душа и чуть не разбились, когда поскользнулись на вытекшей из флакона белой жидкости с запахом очередного океанского бриза. Но не это было причиной моего последующего удивления, очень сильного, к слову. Он вдруг раскрепостился. Да так, что я и предположить не мог. Не знаю, что тут сыграло главную роль: его желание извиниться, или вода, которая была повсюду. Конечно, и я жадно пытался погрузиться в состояние умиротворенности, которое так часто давало сбои. Держа ладони на его животе, я чувствовал его дрожащие мышцы. Я прижимал руками его руки к холодному кафелю, и запретил себе сосредотачиваться на своих ощущениях, иначе снова потерял бы ту связь, которая вдруг выросла между нами. А Макс, казалось, забыл о обо мне. Отпустил себя по полной. И я, впервые видя его таким, вдруг словил сильный приход, во время которого о бережливом отношении к другому человеку уже нет и речи. Контраст между жестким порно и внезапно сменившей его беззащитной нежностью был разительным. Это был один из тех моментов, в которых хочешь остаться навсегда, потому что ни одна часть тела не устанет даже при том, что наши мыщцы были напряжены до предела. И, расстреливая друг друга в упор, мы как будто бы решили доказать всему миру, что солнечные батареи – это не инновация, а полное гавно, потому что мы в тот момент могли бы разнести своей энергией комету Галлея. В песок. - Ты же не уйдешь? Это было первым, что мне пришло в голову. Макс посмотрел на меня и нахмурился. Вот так, со сдвинутыми бровями, и протянул мне бутылку с минералкой, которую достал из холодильника. - Пока не думал об этом. - Значит, мысли все же есть? - Марк, - он сел на край стола, и я снова увидел перед собой какого-то не знакомого мне человека. – Ты взрослый дядя. Задай себе вопрос, пожалуйста: что будет, если ты останешься без меня? Мир ведь не расколется на части, верно? - Но я не хочу, - упрямо заявил я, не вникая в его философию. – Объясни мне, пожалуйста, что случилось. Потому что трудновато, знаешь ли, не догонять. - Да ничего не случилось, - спокойно ответил он. - Не держи меня за идиота. - Не держу. Вечером я вышел с собаками один. Улучил момент, выскочил на улицу без Макса. И тут же набрал Сереге. - Живой? - Живой, зай. Пока торчу у себя в квартире. А они все на дачу уехали. - Если будет надо, то ты не стесняйся, мы подвинемся. - Зай, - наставительным тоном произнес Серега, - я не могу себе этого позволить. Если вдруг только замаячит бродяжничество, а я этого не допущу. - Скажи, - спросил я его в лоб, - вы были с Максом вместе? Это… я не знаю, как я сумел задать ему этот вопрос. После всего, что он сделал для нас. Но не спросить не мог. И молил бога о том, чтобы Серега понял меня правильно.