***
Рёта со скучающим видом смотрит на свои ногти, сидя за столом на небольшой кухне родительского дома. Мать стоит возле его плеча, а отец сидит напротив него, говоря ему что-то про пользу психологов и прочего, о чем он уже просто устал слушать. Он поднимает на него взгляд, а потом опять принимается изучать ногти. Те здорово отросли за последнее время и, наверное, не мешало бы их обрезать, но этим займутся на работе. В его агентстве не стало секретом то, что произошло, и хуже того, что те знают, могут быть только гребаные жалостливые взгляды в его сторону. Кисэ не нужна чужая жалость, ему вообще ничего не нужно. — Рёта, ты слышишь меня? — спрашивает отец, а Рёта опять переводит на него взгляд. — Сузуки-сан посоветовал нам хорошего психолога, — Рёта вздыхает. Наверное, переехать к родителям было не самой лучшей идеей, но, во-первых, те настояли, а во-вторых, Рёта не хочет возвращаться туда, где нет Дайки. Он не сможет там жить в одиночестве, видеть его вещи, его одежду, это выше сил. Ему и так кажется, что сил не осталось. — Малыш, — его мать кладет руку на его плечо и заглядывает в глаза. — Мы знаем, что тебя мучают кошмары и… ты иногда как будто не слышишь нас, — Рёта хмыкает и усмехается. — Думаете, если я пойду к психологу, это прекратится? — он приподнимает брови. — Или он скажет что-нибудь, чего я сам не знаю? Или найдет сто других причин, почему же мне снятся эти сны? — Рёта… — Правда в том, — перебивает он отца, не повышая тона, — что меня изнасиловали, избили, сломали два ребра и оставили шрам на подбородке, который я вижу каждый день в зеркале, — родители с болью в глазах смотрят на него, но он продолжает, не жалея их: — А, и еще пытались убить, прирезав, — он прикусывает губу, — Мой любовник, — он специально выделяет последнее слово, глядя в глаза отцу, — Который убил того, кто это сделал, запретил мне появляться в тюрьме, сказав при этом, что я могу изменять ему, и я не увижу его еще пять лет, — он глубоко вздыхает и откидывается на спинку стула. — И знаете, то, что мне снятся кошмары, в принципе, не самый плохой вариант развития событий. По крайней мере, меня сейчас не жрут черви, как Хайзаки. Родители молчат, и Рёта знает, что им нечего ответить. Он делает им больно своими словами, но не чувствует себя виноватым, хоть и понимает, что в первую очередь те беспокоятся за него. — Я тоже считаю, что тебе надо обратиться к специалисту. — Рёта поворачивает голову и видит, как его сестра входит на кухню. Он оглядывает свою семью. Все выглядят так, будто бы они не спали много дней. — Потому что мы волнуемся за тебя, мы твоя семья. И мы тебя уже записали на прием, — она встает около матери, а Кисэ поджимает губы. — Так вы и идите к психологу, мне это не нужно, — отвечает он. — То, что ты так говоришь, верный признак, что как раз это тебе и нужно, черт возьми, Рёта, — она заглядывает в его глаза и сводит свои тонкие брови. — Я хочу, чтобы все было как раньше, хочу, чтобы ты улыбался… — Рёта молчит. Он даже не начинает отрицать того, что уже ничего никогда не будет как раньше. Ему кажется, это и так очевидно. Ему кажется, что и родные прекрасно это знают. — Мы просто боимся за тебя… — Что со мной может случиться? — Кисэ усмехается. Все, что могло, — уже случилось, чего еще бояться. Он оглядывает мать, отца и сестру. Смотрит в их глаза, видит их грустные уставшие взгляды. Мать отводит взгляд, и Рёте кажется, он понимает, что они имеют в виду. Понимает, о чем они думают. — Рёта… — Боже, — он качает головой. — Да вы же несерьезно, да? — когда он смотрит на отца, то видит подтверждение своим мыслям. — Вы правда думаете, что я могу что-то с собой сделать после того, что пережил? — он горько усмехается. — Вы ни черта не можете понять, что я чувствую прямо сейчас, и поверьте, желание убить себя не входит в число того, что бы я хотел сделать! — он зарывается рукой в свои отросшие волосы. Пробегает мысль состричь их к черту. Семья молчит, он их, видимо, не убедил. — Аомине-кун… — начинает его сестра, а Кисэ перебивает ее, поднимая взгляд: — Дайки сделал все, чтобы мне было лучше, мне надоело слышать от вас что-либо про него, — он поднимается со стула и громко стукает ладонями об стол. — У тебя прием завтра, мы пойдем вместе, — просто отвечает отец, а Кисэ взмахивает рукой. — Плевать, — отвечает он. Он проходит мимо матери и сестры из кухни. — Плевать, — тихо говорит он сам себе. Спит этой ночью он плохо. Впрочем, как и каждую ночь до этой. Он так и не привык к тому, что опять живет в своей старой комнате и спит на неудобной односпальной кровати. Сны снятся все меньше и меньше, но бессонница продолжает мучить его. Засыпает только под утро, и то от изнеможения, а к двенадцати его будит сестра. Кисэ идет в ванную комнату и смотрит на себя в зеркало, опираясь руками о раковину. Под его глазами темные тени, а сами белки красные от недосыпа. Отросшие волосы раздражающе лезут в лицо. Белый шрам на подбородке мозолит глаза. — Рёта, собирайся, выезжаем через тридцать минут, — говорит мать за дверью, постучавшись несколько раз. Рёта не отвечает, просто открывает кран и начинает умываться. Зарплату в этом месяце он потратит на то, чтобы убрать этот гребаный шрам. Он надевает темные джинсы и свободную белую футболку. Перед зеркалом заплетает очень короткий хвост, волосы еле собираются, но хотя бы не лезут в лицо, выбивается только несколько прядей. Когда он выходит к прихожей, видит, что родители уже готовы. — Вы все хотите ехать? — спрашивает он, глядя и на одевшуюся сестру. — Мы хотим быть рядом, но на приеме ты будешь один, — осторожно говорит она, а Рёта кивает. Он берет свой телефон с наушниками. По крайней мере, до того, как они доедут, он не хочет ни с кем разговаривать. Он сразу садится на задние сидения отцовской машины и включает музыку. Кисэ не слушал плеер с того самого дня. Он сжимает кулак и глубоко вздыхает. От того, что он вспоминает, не будет легче, ничего не изменится. Нужно смириться. Смириться и жить дальше. Включается плейлист Дайки, и Рёта не переключает его, хоть и предпочитает другую музыку. Эти песни навевают очень много воспоминаний. О том, как Дайки врубал их на всю их квартиру, о том, как они спорили, чью музыку включать, пока они пытались приготовить хоть что-то съедобное, о том, как Дайки слушал ее по утрам на выходных в наушниках, когда просто не хотелось вставать с кровати. Кисэ никогда не хочет об этом забывать, он всегда хочет помнить об этих моментах. Об этих совсем неважных мимолетных мелочах, которые так много значат для него сейчас. Его кто-то дергает, и он поворачивается. — Рёта… — Что? — он вынимает наушники, а она прикасается пальцами к его губе. Он хмурит брови и сам дотрагивается. Прокусил нижнюю губу и даже не заметил. — Ох… черт, — тихо говорит он. Мать с пассажирского сидения смотрит на него с болью в глазах, и Рёта закрывает свои. Как же он устал от подобных взглядов. Они доезжают до большого здания и паркуются. Рёта идет за отцом в приемную, тот все время смотрит на часы, но Рёта знает, что они пришли вовремя. В приемной сидят несколько человек, которые выглядят вполне нормально, хотя, наверное, они и должны так выглядеть. Две девушки, взрослый мужчина, женщина средних лет и подросток с матерью. Женщина-секретарь подходит к его отцу, приветствуя его, потом здоровается и с ним и просит пройти за ней. Рёта кивает и оборачивается к семье, все напряженно смотрят на него, он отворачивается, когда его заводят в кабинет. Он видит письменный стол, кушетку, кресло, стеллажи с книгами, какие-то антистрессовые игрушки и прочие вещи, которые, наверное, должны быть в кабинете психолога. Мужчина встает со своего места. На вид ему лет тридцать пять, у него каштановые волосы, и одет он в обычную одежду, не сказать, что он на работе. — Кисэ-кун, присаживайся, — он указывает на кушетку, а секретарша, дождавшись кивка мужчины, выходит. — Меня зовут Сато Акихико, — он улыбается Кисэ и подходит к креслу, но первым не садится, а указывает Рёте на кушетку. — Я не хочу, — отвечает Рёта, качая головой. Он идет к письменному столу и поворачивается к мужчине. — Могу я взять ваш стул, раз уж мне сидеть здесь час? — мужчина кажется ни капли не удивленным, скорее всего, он повидал и не такое. Рёта двигает стул на колесах к креслу и садится в него, откидываясь на спинку. Мужчина тоже садится. В его руках планшетка и ручка и он заинтересованно смотрит на Кисэ. — Я, если честно, не особо верю в это, — начинает Рёта, смотря в его глаза. Мужчина кивает. — Хорошо, это абсолютно нормально, — отвечает он. — Давайте просто поговорим. — Простым разговор вряд ли выйдет, — Рёта вздыхает, — Вы здесь для того, чтобы решить мои проблемы, которые на самом деле могу решить только я, — мужчина смотрит на него, не отрываясь, и Рёту раздражает то, что тот ведет себя с ним так, будто он какой-то псих. — Может быть, для начала расскажете о себе? Ваши увлечения, может, что-нибудь из детства? — предлагает мужчина, глядя на него, а Кисэ фыркает. — Нет, не думаю, что это как-то касается того, что происходит, — мужчина опять кивает и ждет, пока Рёта заговорит. — Возможно, если у вас получится за час в неделю сделать так, чтобы я почувствовал себя живым, то я поверю в то, что психология дело крутое, но очень сильно сомневаюсь, что вы сможете. — Кисэ-кун, вы… — Понимаете, Сато-сан, меня изнасиловал мой бывший одноклассник с двумя мужчинами, которых я знать не знаю, но мне придется в скором времени опознавать их и вновь вспоминать все, что случилось со мной в тот день, — Рёта чувствует, как начинают дрожать его руки, — Мой любовник сидит в тюрьме из-за того, что убил одного из них, и я уверен, что если те мужчины все-таки попадут в тюрьму, он не остановится и отомстит и им тоже. Я слишком хорошо знаю его, — Кисэ видит удивление в глазах мужчины и усмехается. — И я не считаю ненормальным то, что меня мучает бессонница и снятся кошмары о том дне, все могло быть хуже, не так ли? — Кисэ-кун… — старается вставить свое слово врач, но Рёта перебивает его: — Я каждый день вижу этот шрам, — он указывает на подбородок, — что тоже, если честно, не помогает, особенно учитывая то, что лицом я зарабатываю на жизнь, и редакторов раздражает фотошопить его каждый раз, хотя это, конечно, их работа, — врач хмурится, уже не перебивая его. — Ну и, конечно, вот это, — он приподнимает свою футболку, показывая длинный шрам на боку. Он еще не до конца заживший, вокруг краснота, — Не даст мне забыть о том, что произошло, ни через год, ни через пять, — Кисэ поднимается со стула и сжимает кулаки. — Мои родители отправили меня сюда, потому что боятся, что я покончу с собой, но они не понимают, что я живу мыслью о том, что я все-таки выжил, несмотря ни на что. С тем, что мне станет лучше, что бессонница вскоре пройдет, а кошмары исчезнут, — он чувствует, как начинает дрожать нижняя губа. — Я смогу пережить это, я смогу жить дальше, и буду с человеком, который убил за меня, я буду, мать его, счастливым, а Хайзаки будет гнить под землей. Вот почему мне не нужна ваша помощь, я и сам со всем справлюсь, а разглядывать черные кляксы и говорить свои ассоциации я не собираюсь, у меня и так дел по горло, — Рёта выговаривается и начинает тяжело дышать. Он садится на стул, упирается локтями в колени и опускает голову на скрещенные пальцы. Его сердце часто бьется, а в груди почему-то легко. Видимо, потому что высказался, черт его знает. Мужчина молчит, а потом и вовсе откладывает планшетку с ручкой. Он смотрит на Рёту, тот чувствует его взгляд, но молчит. И Рёта, на самом деле, не хочет, чтобы тот что-то говорил. Он видит, как мужчина поднимается со своего кресла и подходит к нему. Он осторожно касается плеча Рёты, и тот хмурит брови. Впервые за весь месяц он не вздрогнул от прикосновения чужого мужчины. Кисэ поднимает на него глаза. Во взгляде мужчины нет жалости, только понимание. И Рёта понимает, что тот сейчас действует крайне непрофессионально, что тот должен бы сидеть с видом робота и говорить что-то типа «вы хотите об этом поговорить?». Кисэ не сторонится прикосновения и прикрывает свои глаза. Его сердцебиение успокаивается. Остальное время мужчина говорит с ним сам, он задает обычные вопросы, спрашивает про его отношения с Дайки, спрашивает про работу, и Рёта не чувствует больше неприязни к нему. Кисэ знает, что видит этого мужчину первый и последний раз. Когда он выходит с сеанса, отец заходит вместо него. Сестра сразу подхватывает его под руку. — Ну как ты? — спрашивает она, поднимая на него взгляд, а он кивает ей. — Все хорошо, — мать подходит к ним, и Рёта кивает на дверь. — Что он хочет? — Насчет лекарств… — Мам, психологи не выписывают лекарства, — отвечает за него сестра, а Рёта вздыхает и отстраняется. Не будет он никаких лекарств пить. — Рёта?.. — Я подышать свежим воздухом, — отвечает он и отворачивается, чтобы выйти. Он выходит на улицу, дует осенний ветерок, пока еще не холодно, но уже не жарко, он любит такую погоду. Кисэ достает мобильный телефон и открывает контакты, а найдя номер Касамацу, звонит ему. Тот берет сразу. — Касамацу-семпай, — начинает Рёта, чувствуя, как на губах непроизвольно появляется улыбка. — Не хочешь один на один? Давно он не играл в баскетбол, но почему-то сейчас ему кажется, что это будет лучшим лекарством.***
Дайки слышит, как массивная дверь открывается, и слабо ухмыляется. Прошла чертова неделя, и ему кажется, что он готов взвыть от этого гребаного изолятора. Ощущение, будто он провел здесь не неделю, а как минимум месяц. Тихо, темно, еда три раза и ни единой души вокруг, только шаги охраны, которая без слов приносила еду. Он выходит к двум охранникам, те разговаривают друг с другом, а Дайки немного щурится от лампочки в конце коридора. До этого она казалась ему тусклой. — Который час? — спрашивает он у них. — Ночь, — отвечает один и опять обращается ко второму охраннику. Его ведут в камеру, и Дайки рад видеть даже то, что вокруг него больше, чем четыре стены. — Пиздец, — тихо выдыхает он, а охранник кидает смешок. Они открывают решетку, и как только Дайки входит внутрь, закрывают ее. Тот морщится от громкого звука. — Аомине… — Дайки опускает взгляд на нижние нары. Тоширо поднимается с них, его взгляд невозможно прочесть, на лице заживают раны. — Что? — Тоширо вздыхает и подходит к нему, а Дайки хмурится. После того, что он видел, воспринимать Омои он начал по-другому. От него это не зависит. — Я… хочу сказать спасибо, — отвечает Тоширо, заглядывая в его глаза. — Они могли убить меня. — Зачем к ним сунулся? — спрашивает Аомине, снимая с себя одежду. Он остается в боксерах, а когда хочет подняться на свои нары, чувствуют на своем локте холодную руку Тоши. — Я думал, он будет один, хотел взять у него гаш, ну, за отсос, а там оказался второй, — Аомине приподнимает бровь, а Омои вздыхает. — Кроме как отсосать, ты не нашел способа достать дурь? — Аомине отстраняется от него, а Тоширо отводит взгляд. — Посмотри на меня, Аомине, — тихо говорит Омои, вновь заглядывая в его глаза. — Думаешь, с моей внешностью получится зарабатывать иначе? Ты здесь всего месяц, а эти уроды не видели женщин годами, им плевать, во что совать, — он говорит это почти сквозь зубы. — Может, у тебя хватит сил отпиздить двух или трех мужиков, но у меня нет, у меня нет защиты. — Тоширо поджимает свои губы. — Ты просидел из-за меня в изоляторе неделю, я знаю, каково это, сидеть там, и мне действительно очень жаль. — Аомине ничего не отвечает ему. Это вообще странно, что кто-то может вот так вот благодарить за спасение. Разве это не очевидно, помочь человеку, которому нужна помощь? Он смотрит на Тоширо, заглядывает в его серые глаза, видит блеск в них, видит в них тягу к жизни после всего того, что с ним произошло в этом месте. — Ты говоришь, у тебя нет защиты, — начинает Дайки, а Омои хмурит брови и кивает. — Тогда я ей буду. — Что?.. Но… — Взамен ты будешь делать все, что я говорю. Без каких-либо вопросов, — Аомине пристально смотрит на него, а парень просто кивает, а потом зло усмехается. — Замечаешь, Аомине? — тихо спрашивает он, а Дайки непонимающе на него смотрит. — Замечаешь, как это место меняет тебя? — Омои и не ждет ответа. Он ложится на свои нары, а Дайки забирается вверх и, не укрываясь, кладет голову на подушку. На завтраке Камэ садится рядом с ним и обнимает за плечо. Его волосы лезут в лицо, и Дайки отпихивает его. — Дай-чан, я скучал, — говорит он. — Не зови меня так, — отвечает Дайки, поворачиваясь к нему, а Камэ продолжает ухмыляться. — Как тебе в изоляторе? Я там бываю месяцами, — он говорит это так, будто бы гордится этим. — Те чуваки залетели на месяц за то, что поимели его, — Камэ указывает на Тоширо, а тот поджимает губы. — Завали, — отвечает Омои. Тсуджи и Тоширо сидят напротив них. Аомине поворачивает голову к другим столам и ловит на себе чужие взгляды. Оценивающие. — О тебе говорит вся тюрьма, — говорит Тсуджи. — Тобой даже заинтересовались смотрители, — Камэ начинает смеяться, а Тоширо хмыкает. — Что смешного? — спрашивает Омои, а Камэ ухмыляется. — У парня просто комплекс вины, а его сделали героем, — Аомине резко поворачивается к нему и берет за грудки. Взгляд Камэ тут же меняется на злой. — Отпусти. — Еще раз меня подъебнешь, разобью тебе рожу, — отвечает Дайки. Камэ приподнимает брови, а потом поднимает руки и слабо касается пальцами его запястий. — Зверек растет, — почти ласково говорит он. — Псих, — фыркает Аомине и отталкивает его. Все вокруг смотрят на них, Камэ опять обнимает его за плечо. Тсуджи и Тоширо не комментируют их перепалку, а Дайки поджимает губы. Комплекс вины. Асами как-то говорила про это, он тогда и ее послал черту. У него нет никаких комплексов. Он не чувствует вины, он чувствует только гнев. И Аомине ждет того момента, когда в тюрьме окажется тот, кто помогал Хайзаки в тот день. Только тогда он успокоится и будет тихо отсиживать свой срок. Он должен отомстить за Рёту, иначе не может. — Кто такие смотрители? — спрашивает Дайки, а Тоширо указывает головой за дальний стол. Там сидят трое взрослых мужчин, которые не обращают внимания ни на что вокруг. — У них больше всего связей на воле, они могут достать любую информацию о ком угодно, а еще через них проходит вся дурь в тюрьме, — Аомине кивает. После работ к нему подходит охрана. Они говорят, что к нему посетитель, но не ведут его в привычную комнату с трубками. Его выводят из основной части тюрьмы к другому крылу. Дайки здесь не был раньше, но, судя по внешнему виду, тут располагаются кабинеты. Когда он входит в один из них, то видит Асами. Та сидит за столом, а он ей улыбается. — Только сегодня вспоминал тебя, — говорит он. Девушка кивает охраннику, и тот выходит. — Моему счастью нет предела, — отвечает она, а он хмыкает. — Уже соскучилась? — Аомине подходит к ней и садится на письменный стол. В этом кабинете темные обои, и чем-то он напоминает допросную, в которых он сидел до того, как его посадили, разве что стол отличается. Видимо, в этих кабинетах заключенные встречаются с адвокатами, хотя это очевидно. — Думаю, за то, что я сейчас делаю, ты должен целовать мне ноги, — спокойно отвечает она и улыбается. Сегодня она выглядит не так, как обычно. Ее волосы распущенны, на лице больше косметики, а деловая одежда ярче, чем обычно. — Ты что, на свиху собралась? — спрашивает Дайки, играя бровями, а девушка достает из сумки документы. Он приподнимает бровь. — Это что? — Прежде чем я передам тебе эти дела, предупрежу, если их убьют, а у тебя не будет алиби, или если их просто убьют, а у тебя все же будет алиби, это отвратительно скажется на твоей ситуации. — Аомине раскрывает глаза. — Это… — Да, именно, твоих ребят переводят к вам, — она передает ему документы, и Дайки смотрит на фотографии. Он раньше не видел этих мужчин. Аомине сжимает зубы и прикрывает глаза. — Аомине, ты слышишь? — спрашивает она. — То, что ты делаешь, вообще законно? — он пристально смотрит на нее, но она не отвечает. — Я работаю над фактами той ночи, Аомине, — отвечает она, а потом опускает взгляд. — И я разговаривала с Кисэ-куном, — Дайки приподнимает брови, а она вздыхает. — Я была в полиции в тот день, когда проходила идентификация. Я узнала день и договорилась со знакомыми, чтобы меня пустили. — Как он? — тихо спрашивает Дайки, опуская взгляд. Она прикусывает губу. — Старается быть сильным, — просто отвечает она. — Он не был один в тот день. Его родители и друзья ждали снаружи. По правде говоря, когда его родители узнали, что я веду твое дело, то хотели запретить разговаривать с ним, но он сразу согласился, — она встает со своего места и подходит к Дайки. — Он много расспрашивал о тебе, и я поняла, что вы оба очень похожи, — она сводит брови, — Он считает виноватым себя за то, что ты здесь, а ты считаешь себя виноватым за то, что произошло, но на самом деле никто не виноват. Это жестокие обстоятельства. — Ты адвокат или психолог? — грубо спрашивает Аомине, отворачиваясь. Он не хочет говорить об этом. Он знает, что Кисэ винит себя, и не хочет об этом думать, и так хреново живется. — Почему никто не убедит его в том, что он не виноват? Блядь, я говорил ему не винить себя, бесит даже когда не рядом со мной, — он понимает, что все, что он сейчас говорит, ложь, а злится он не на Рёту, а на себя. — Не пачкай руки, Аомине, — Дайки еще раз смотрит на фотографии и передает их обратно Асами. — Ты забыл? Суд оставил тебе право на амнистию, не запятнай репутацию. — Ты правда думаешь, что меня освободят раньше времени? — Аомине усмехается. — Асами, то, что мне дали чертовых пять лет, и так чудо. — Это не чудо, это система, Аомине, и что я умею, так это выгодно использовать ее, из-за этого я и работаю адвокатом. — Я готов просидеть тут пять лет, я заслужил это, — отвечает Дайки, а потом кивает. — За что их судят? Групповая мокруха? — Изнасилование и попытка убийства, переведут к вам через десять дней, после завершения всех судов. — Я не буду их убивать, но не сомневайся, позабочусь о том, чтобы они пожалели обо всем, что сделали, — отвечает он, а она просто кивает. — Тут нет камер? — спрашивает Дайки, а Асами усмехается. — Конечно есть, во всех кабинетах есть камеры. — Ты же говоришь, что передавать мне что-то незаконно. — Они не слышат, о чем мы говорим, и камера за моей спиной, документы они тоже не видят, так что прекрати вертеть головой, — Аомине усмехается, а потом заглядывает в ее голубые глаза. — Спасибо тебе, Асами, — говорит он, а потом вздыхает и хмурит брови, а она улыбается и кладет руку на его плечо. — Если хочешь что-то спросить о нем, спрашивай, — говорит она, а Дайки отрицательно качает головой. — Нет, не хочу, — говорит он. — Просто скажи, что он в порядке, этого будет достаточно. — Он справится, Аомине, — она говорит только это и зовет охрану, чтобы Дайки отвели обратно к заключенным. Дайки знает Рёту, он знает, что Рёта понимает, — Дайки будет мстить. Ему нужно это, нужно, как глоток воды в засуху, как чертов воздух. Он должен отомстить. Аомине видит этих мужчин через две недели после разговора с Асами. Охрана приводит их на работы, и они сразу же замечают Дайки и стараются держаться от него подальше. Боятся. И правильно делают. Эти мужчины везде ходят вместе и ни с кем не разговаривают, а когда ловят на себе взгляд Дайки, сразу отворачиваются. — Аомине, что тебе надо от тех ребят? — спрашивает Тсуджи у него, когда они идут в купальню после работ. Тоширо стоит рядом с ними, а Камэ следит за новыми заключенными. — Мне нужна ваша помощь, — тихо говорит Аомине, смотря на них. Тоширо кивает ему. — Всех, — Камэ поворачивается к нему и хмыкает. — Тогда собираемся у меня через часик или около того, — говорит Камэ и уходит из-под струй воды. Он идет на выход из купальни, и Аомине смотрит ему вслед. — Он не будет помогать просто так, — говорит Тсуджи, смотря на Дайки. — И что он может захотеть? Ширь? — Не обязательно, всегда по-разному, — отвечает за Тсуджи Тоширо. Аомине просто кивает. Он и не думал, что будет иначе. Он не один раз бывал в камере Камэ, тут множество плакатов J-Rock групп, журналы с порнухой, какие-то странные мелкие принадлежности, которым Дайки не может дать названия. Камэ сидит на нижних нарах, Тоширо на полу, а Тсуджи оперся на стену. В камеру заходит сосед Камэ, и тот резко поднимается и сжимает зубы. — Пошел нахуй, крыса, — говорит он, а худой мужчина отступает назад и что-то мямлит. — Тоши! — парень вздыхает и встает с пола. Он подходит к мужчине. Аомине не раз его видел избитым, Камэ все время орет на него, а когда в совсем плохом настроении — избивает, приговаривая, что крысам место в канализации. — Пошел нахуй отсюда! — опять кричит Камэ, мимо них проходит охрана, которая окидывает их скучающим взглядом. — Эй, забери этого чмыря, — говорит Камэ охраннику, а тот закатывает глаза, кидает тихое «отбросы» и отходит от камеры. Тоширо выталкивает его из камеры, а Тсуджи становится на входе, не давая ему зайти. Мужчина сначала топчется у входа, а потом, тихо выругиваясь, отходит от входа. Камэ провожает его злым взглядом, а потом поворачивается к Дайки. Его взгляд меняется, он начинает улыбаться. — Итак, чего ты хочешь? Замочить двух новых зверушек? — Аомине хмыкает, а потом приподнимает бровь. — Нет, я не хочу их убивать, — говорит он, а Камэ начинает кивать. — Я хочу сделать так, чтобы они пожалели о том, что живы, — Камэ широко ухмыляется, а Тоширо хмурит брови, но ничего не говорит. Дайки понимает, о чем он думает, его и самого удивляет собственная жестокость. — Хм… у меня есть парочка идей на этот счет, — говорит Камэ и поднимается с кровати, — но я не хочу помогать тебе за спасибо, ты же знаешь, так тут дела не делаются. — Чего ты хочешь? — сразу спрашивает Аомине, а Камэ ухмыляется и подходит к нему. Он проводит рукой по его плечу, обходит и говорит. — Снимай рубашку. — Че? — Снимай, я хочу наколоть тебе татуху, — Аомине приподнимает бровь, а потом хмурится. Он смотрит на Тсуджи и Тоширо, они не выглядят удивленными. — Не парься, я сто раз это делал, когда был на воле! Тем более, у меня как раз недавно появилась электрическая бритва и иглы, да и чернила черные пизданул из соседской камеры, — Каме посмеивается. — Заболеть и сдохнуть от СПИДа или прочей хуйни не входит в мои планы, Камэ. — В мои тоже, — пожимает плечами Камэ. — Не парься, иглы новые, да и чернила закрытые, их только достали, либо так, либо можешь сам искать способ отомстить, — Аомине смотрит на него около десяти секунд, потом смотрит на то, как тот достает иглу и вставляет в бритву. Чернила и правда нераскрытые, и Дайки вздыхает, снимая с себя рубашку. Он остается в белой безрукавке. — Набьешь мне член — засуну эту бритву тебе в жопу, — Тоширо и Тсуджи переглядываются. — Заманчиво, — говорит Камэ. — Ты что, правда собрался бить ему татуировку сейчас? — Ага, трайбл. А потом займемся ребятами, отвечаю, — бритва начинает вибрировать, Камэ ставит ее на самую быструю скорость. Аомине садится на стул, а Камэ на нары. — Думаю, мы просидим тут часов пять. Заключенные, проходящие мимо, задерживаются, смотря через решетки, что происходит, Тсуджи до сих пор стоит на входе и не пускает никого. — Что такое трайбл? — спрашивает Аомине у Тоширо. Тот расстегивает пуговицу на своих штанах, опускает их вниз и чуть приподнимает боксерки. На внутренней стороне бедра виднеется узор. Аомине ни разу не замечал этой татуировки раньше. — О, тоже моя работа, еще до ограбления, — улыбается Камэ. — Я охуенно зарабатывал на татушках. — Это бессмысленный узор, — отвечает Тсуджи. — Мог бы и не снимать штаны, — Тоши пожимает плечами, а Камэ надувает губы. — Сделаю тебе его с плеча до предплечья, окей? — Иллюзия выбора типа? — Ага, я просто начну бить. Это неприятно. Определенно не больно, но неприятно и долго, и Дайки знает, что сейчас бьют татушки машинками, но самодельная херня Камэ, в общем-то, даже если и ускоряет процесс, то ненамного. Камэ что-то свистит себе под нос, жужжание бритвы раздражает, а рука с каждым уколом ноет больше. Сидеть на одном месте раздражает, но, в конце концов, это малая цена. — Ты понимаешь, что это на всю жизнь? — спрашивает Тсуджи. — Будет напоминанием об этом месте. — Я и так этого никогда не забуду, какая разница, — Дайки старается посмотреть на свою руку, когда чувствует, что Камэ начинает набивать в другом месте. — Не двигайся, блядь, — резко говорит ему Камэ, и Дайки закатывает глаза. Он поудобнее усаживается и прикрывает глаза. Интересно, как Рёта отреагирует, когда увидит это? Хотя, наверное, ему будет все равно. Он сто раз прокручивал в голове, какой же будет их первая встреча, и каждый раз ему кажется, что он даже ни слова не скажет Рёте. Крепко прижмет к себе и больше никуда не отпустит. — Эй, ты вырубился, — Аомине раскрывает глаза. Тоширо и Тсуджи уже нет, ушли куда-то, а Каме поднимает на него взгляд. — Чего в итоге случилось между тобой и ними? — Парень, которого я убил, — говорит Аомине, а Камэ кивает. — Эти помогали ему. — Тогда мы уже знаем, как мстить, — отвечает Камэ так, чтобы никто не услышал, даже если бы захотел. — Поимеем их так, чтобы они на всю жизнь запомнили, — он усмехается. — Надо обратиться к смотрящим, мне как раз надо кое-что отнести им, замолвлю за тебя словечко. Все устроим, — отвечает Камэ, а Дайки цыкает от боли. — О, прости, сильнее, чем надо уколол. — Похуй. Они тратят четыре часа на татуировку, Камэ говорит, что для того, чтобы она не превратилась в отстой, с ней бы надо поаккуратней, но Дайки плевать. До отбоя остается мало времени. — Пойдем со мной, — говорит Камэ. Они выходят из камеры, Тоширо стоит неподалеку, общается с другим заключенным. — Тоши, — зовет его Камэ, и тот сразу идет к ним. Они спускаются по лестнице на первый этаж и идут к столам. Занят только один, за ним сидят мужчины и играют в карты. Когда те замечают, что они подходят, Камэ машет им рукой. — Привет-привет, — он подсаживается к одному из мужчин. Тот выжидающе смотрит на него. — Все свои, — говорит мужчина низким голосом, указывая на охрану, и Камэ сует руку себе в штаны и достает оттуда небольшой пакет с белым порошком. — Надеюсь, ты его не в заднице держал. — Нет, хотя соблазн был, — Камэ широко ухмыляется и смотрит на него исподлобья. — Нам нужна услуга. Видели новичков? Посадили за изнасилование, нужно преподать урок. Тем более, они задолжали Дай-чану. — Достаньте еще ширь и поговорим, — мужчина откладывает карты и смотрит на Дайки. — Это ты за него сидел в изоляторе? — говорит мужчина, указывая пальцем на Тоширо. — Что, может, пусть отсосет мне? Тогда без шири поговорим, — мужчины начинают смеяться. — Нет, этот теперь мой, — отвечает Дайки, глядя в его глаза. Тоширо удивленно смотрит на него, но не говорит ни слова. — Скажи, где достать, и я займусь этим. — Ой, да ладно тебе, уговори своих поиметь их, молодые же, нахуй тебе наркота от него, все равно вся дурь через тебя проходит. Я уже проверил его на вшивость, он чист, — тянет Камэ, закатывая глаза. — Я столько раз сидел в изоляторе, чтобы тебя не поймали с наркотой, ты мне задолжал услугу, хули тебе стоит? Тем более, разве тебе не скучно? Последний раз кого-то припиздили месяца два назад, а этим всего лишь жопу порвать надо, — мужчина хмыкает, а потом кивает и усмехается. Он поднимается и подходит к Дайки, они почти одного роста, но тот явно сильнее. Все его тело покрыто татуировками, волосы на голове сбриты. — Чего ты хочешь? Авторитета? — спрашивает мужчина, а Аомине хмыкает. — Я хочу мести, — отвечает Дайки, глядя в его глаза. — Это все, — мужчина усмехается. — Сегодня ночью в купальнях, — он переводит взгляд на Камэ. — Ваши камеры будут открыты, охраной займемся тоже мы. Ваша задача — привести уродов, а ты, — он опять поворачивается к Дайки, — Мне нужны такие крепкие ребята, будешь барыжить. — Взамен? — Будешь своим, — мужчина ухмыляется, а Камэ встает и хлопает Дайки по плечу. — Отвечаю, парень что надо, охрана вообще не запаривается на его счет, даже не шмонают никогда, он пригодится, — Дайки скидывает его руку, а мужчина кивает. — Я найду, чем ему заняться, — говорит он и садится за стол, подбирая свои карты. Разговор на этом закончен. Камэ показывает знак мира и идет вперед. Аомине, обводя взглядом мужчин, тоже разворачивается, Тоширо идет вслед за ними. Когда они отходят на достаточное расстояние, Дайки разворачивает его к себе. — Я не собираюсь быть их парнем на побегушках, — говорит он, а Камэ хмыкает, а потом поджимает губы. Тоширо отмалчивается. — Гребаный мудак, я тебе оказал неоценимую услугу, а ты выебываться собираешься? — он хмурит брови, и его взгляд становится разъяренным. — Если подружишься с ними, то сможешь здесь жить как в чертовом отеле, — Дайки приподнимает брови, а Камэ зло ухмыляется. — Тут все начинают с барыг и козлов отпущения, думаешь, всегда сможешь проезжать за мой счет? — Я не собираюсь втягиваться в гребаную тюремную жизнь, я выберусь отсюда, — резко говорит Дайки, сжимая зубы, а Камэ начинает смеяться. — Ты уже втянут, — отвечает тот, прекратив смеяться. — Ты уже заключенный, можешь выебываться сколько влезет, но тебе не убежать от этого, придется вертеться, чтобы выжить здесь, расслабься на минуту — и подохнешь как собака, — Камэ отворачивается и отходит от него, не собираясь продолжать разговор, а Дайки сжимает зубы и играет желваками. Ему нечего возразить. Вскоре объявляют отбой, основной свет вырубается, а решетки автоматически закрываются, но не проходит и часа, как ее открывает один из охранников. Аомине спускается с нар и смотрит на Тоширо. Тот лежит, не поворачивается к нему. Проскальзывает мысль о том, что тот сегодня какой-то загруженный, но мысли быстро сменяются. Камэ уже ждет его, а охранник поторапливает, а потом и вовсе исчезает из виду, чтоб не спалили. — Пошли, — тихо говорит Камэ. Они идут к камере мужчин, она находится вдалеке, до этого она была пустой, и Дайки считает шаги до них, с каждым приближающимся он думает о том, что сегодня сможет наконец спокойно спать. Они доходят до нужной камеры. Второй охранник открывает им камеру и тоже сваливает, и как только мужчины слышат, как решетки открываются, садятся на нарах. — Блядь! Охрана! — кричит один, а Камэ смеется и резко подается вперед. Его кулак попадает в челюсть мужчине, сидящему на нижних нарах. Тот, кто сверху, жмется к углу. — Можешь не звать, никто не поможет, — Аомине смотрит на них и сжимает кулаки. Он чувствует, что готов убить их здесь и сейчас. — Суки, — шипит он сквозь зубы. Аомине хватает того, что на втором ярусе, за запястье и резко тянет вниз. Тот падает с громким криком. — Мы не трогали его! Клянусь! Только Хайзаки делал это! Аомине не хочет ничего слушать, да и клал он на их оправдания. Камэ прижимает к шее одного из них заточку. — Не будешь делать то, что говорю, вскрою тебе шею и трахну твой труп, — говорит он, а Дайки, не особо церемонясь, поднимает второго за грудки и пихает на выход. Он скручивает его руки и ведет вперед, Камэ идет за ним вместе со вторым, не убирая заточки. — Отпусти! — они специально кричат громче, чтобы хоть кто-то услышал. Проснувшиеся заключенные с любопытством смотрят на них через решетки. — Мы не трогали его! — Да я, блядь, видел, как вы его не трогали, — говорит Аомине, даже не обращаясь к ним, скорее говоря это самому себе. — Сейчас будем вас так же не трогать, — Камэ смеется, и Аомине впервые не раздражает этот безумный смех. Он чувствует, что и сам готов засмеяться точно так же. В купальнях включен свет, внутри уже ждут несколько мужчин, правда не тех, которых он видел сегодня, видимо, одни из шестерок, на входе внутрь стоит еще один для шухера. Аомине бьет мужчину по коленям, тот падает, а Камэ пихает второго. Дайки готов смотреть на испуг в их глазах вечно. Заключенные начинают избивать их, а Камэ включает воду, чтобы немного заглушить вопли. Его одежда намокает, и он хмыкает. — Ну, тут уже судьба, — говорит он, смотря на Дайки. Камэ расстегивает ширинку и переглядывается с другими мужчинами. — Ребят, я того, кто худее, — говорит он и широко ухмыляется. — Дайки, ты с нами? — спрашивает он. Аомине не отвечает, он даже не слышит его, он всматривается в каждый удар, отмечает каждую новую гематому и рану, чувствуя теплое удовлетворение, разливающиеся по венам. Ему не жалко их, он не чувствует себя монстром, ему плевать, что плохо, а что хорошо. — Мы не трогали его! — кричит один, когда заключенный срывает с него штаны. Другой бьет его по лицу кулаком, разбивая губы. — Да всем тут насра-а-ать, — тянет Камэ. Заключенные тоже снимают штаны вместе с трусами. Они держат их и засовывают в рот скомканное белье, чтобы те меньше кричали, а Аомине отворачивается. Ему достаточно. — Дай-чан, ты не хочешь досмотреть представление до конца? — Нет, развлекайтесь, — говорит он и слышит первый стон боли. Он выходит из купальни, но, когда хочет пойти по направлению к камерам, мужчина, стоявший на входе, хватает его за запястье. — Чего? — Аомине вырывает руку. — Настучишь, будешь таким же, как они, — Дайки фыркает и ухмыляется. — Разве я похож на крысу? — спрашивает он, а потом хмыкает и резко пихает мужчину под дых. Тот сгибается, а Дайки сжимает зубы. — Дотронешься до меня еще раз таким способом, сломаю руку, — Дайки отходит и, не дожидаясь ответа, идет к камерам. Крики становятся тише с каждым его шагом. Из камеры их и вовсе не слышно. Аомине снимает с себя промокшую форму вместе с боксерами и забирается на верхние нары. Он прикрывает свои глаза и глубоко дышит, чувствуя, как улыбка все-таки появляется на лице. Почему-то от мести ненамного легче. Рёта все равно далеко от него, и ему все равно херово. — Рёта… — тихо говорит он, слушая свой голос. Он так давно не называл его имени. Перед закрытыми глазами его лицо. Его хитрая улыбка и блестящие глаза, его чувственные пухлые губы и шелковистые светлые волосы. Он больше никому не позволит его тронуть. Аомине чувствует, что готов заснуть, но краем уха слышит, как Тоши возится внизу, а потом и скрип от лестницы нар. Он открывает глаза, Тоширо нависает над ним и смотрит в глаза. Его рука проводит по груди Дайки. — Что ты хочешь? — спрашивает Аомине, а Тоширо наклоняется и целует его в губы. Дайки раскрывает глаза и резко отталкивает его, садясь на кровати, а Тоширо поджимает губы. — Сегодня ты сказал, что я твой. — Чтобы тебя не трогали, — отвечает Дайки и вытирает губы. — Мне это не нужно, убирайся. — Тоширо усмехается и фыркает. — Пытаешься хранить верность своему любовнику, — он приподнимает бровь, а Дайки сжимает зубы. — Ты в тюрьме, Аомине. Может быть, сейчас тебе не нужен секс, но это все равно рано или поздно случится, ты понимаешь это, — Дайки не спорит. Он знает, что парень прав, но ничего не отвечает. Это не измена, это обстоятельства, но сейчас он ничего не хочет, ни секса, ни чего-либо еще от Тоширо. Сейчас он хочет наконец заснуть крепким сном, думая о том, что сейчас происходит с теми уродами, думая о том, что он выйдет из этой помойки и будет жить нормальной жизнью. Думая о том, что эти серые стены не всегда будут сдерживать его. — Съебись, — грубо отвечает Дайки, и Омои слушается, хоть и выглядит обиженным. Он спускается с верхнего яруса, а Аомине ложится на подушки и, прежде чем закрыть глаза, говорит: — И достань мне новый номер «Zunon Boy».