Night after Night

      Аомине всегда знал, что в итоге это произойдет, но все равно не был готов. Он чувствует боль от удара по ребрам и пытается защитить руками лицо. Перед глазами темно, а все из-за того, что его долбанули чем-то тяжелым по основанию шеи, и он сам не понимает, как еще не вырубился.       Над ним стоят пять заключенных, и он прекрасно помнит их лица, это не первая их драка, правда тогда они были поодиночке.       Его бьют по лицу, и Аомине чувствует привкус крови, он старается отбиваться, но против пятерых у него вряд ли есть шанс.       — Думал, сможешь выбраться отсюда так легко? — говорит один из них, и Дайки поднимает на него взгляд. Перед глазами все мутно, но он выдавливает из себя ухмылку.       — Отсоси, — говорит Аомине, сплевывая кровь. Его опять бьют по челюсти, и он валится на пол. Он не знает, сколько уже получил ушибов, есть ли у него переломы или нет.       Он резко бьет ногой по голени рядом стоящего заключенного, слышится хруст, и тот резко падает на пол с громким криком.       — Прикончите его! — кричит тот, держась за ногу. — Этот сученыш мне ногу сломал! — Аомине бьют тыльной стороной ладони. Он видит, как один из парней достает заточку.       Дайки пытается вырваться, когда его держат двое заключенных, и у него это выходит. Он, сжав кулак, бьет одного по челюсти, а второго раскрытой ладонью по шее, но сразу получает в ответ несколько ударов по ребрам.       Его сажают на колени, руки сжимают двое мужчин, а третий своими коленями усаживается на его колени. Аомине сжимает от боли зубы.       Он никогда бы не подумал, что все закончится вот так вот, среди каких-то крыс, замоченным заточкой в грязной тюрьме.       Ему опять дают пощечину, а следующий удар приходится заточкой. Он чувствует резкую боль и все-таки вскрикивает, вырывая одну руку. Он касается своего левого глаза, который чудом не задели, зато бровь напрочь рассечена, а по руке льется алая кровь.       — Я сказал, замочи его, пока сюда не набежали охранники! — опять кричит мужчина, которому он сломал ногу. Аомине не может открыть левый глаз, боль до того сильная, что в глазах появляются белые мерцания.       Мужчина бьет его заточкой вдоль по плечу, разрезая белую безрукавку. Алое пятно крови льется из царапины, и Дайки зажмуривает глаза.       Обидно так вот умирать. Обидно, что он больше никогда не увидит свободы, не увидит своих родных, не увидит счастливый взгляд Сатсуки, хотя он так близок к свободе, остался один чертов месяц, чтобы узнать, дадут ли ему досрочно-условное.       И, черт, такая паршивая смерть от заточки — не его судьба. Просто не может быть его.       Обидно умирать, не увидев глаза Рёты хотя бы напоследок. Просто посмотреть в них, в родные карамельные глаза, которые столько лет придавали ему сил, смотря на него с фотографий журналов.       Аомине раскрывает глаза, когда мужчина замахивается, в этот раз собираясь ударить в живот. Его лицо искажено яростью, и Аомине кажется, что все становится жутко медленным, будто черно-белым.       Перед глазами проносится почти вся жизнь, детство, знакомство с Сатсуки, ругань с родителями из-за синяков, полученных из-за стритбола, начальная школа, средняя, знакомство с Куроко, потом и с Кисэ. То, как случайно попал баскетбольным мячом по затылку Рёты, то, как играл с ним. Свой первый проигрыш, тренировки в Тоу, игру с Американцами, первый поцелуй с Рётой, первый секс, его губы, блеск в глазах, то, как этот блеск исчез, то, как тот лежал на больничной койке, писк аппарата жизнеобеспечения, мертвое тело Хайзаки, его кровь на руках, тюрьма, нары, и вот сейчас заключенный, чье имя он даже никогда и не пытался запомнить, с заточкой в руках, собирающийся зарезать его.       Аомине не отводит взгляда, а когда мужчина начинает падать на него, с шоком смотрит за его спину. Перед ним стоит Камэ, в его руках короткий нож, все пальцы в крови, а взгляд безумный.       Мужчины отпускают Аомине, и тот падает на пол, но смотрит на то, как Камэ по очереди ранит их ножом, выкрикивая громкие ругательства. Аомине с шоком смотрит на него, но чувствует, как сознание уходит от него, он потерял слишком много крови. Перед глазами темнеет, а дышать становится трудно.       Последнее, что он видит перед тем, как отключиться, то, как Камэ поворачивает голову к нему и пристально смотрит, проводя языком по своим губам.       Он не знает, сколько прошло времени, но просыпается он на узкой койке, а над ним копошится тюремный врач, меняя капельницы. Перед глазами немного плывет, но он в сознании, он прекрасно помнит, что произошло, помнит, как его пытались убить, и помнит, как Камэ спас его.       — Блядь… — тихо говорит он охрипшим голосом. В горле так сухо, что он бы убил за стакан воды. Он часто моргает, чтобы сфокусировать взгляд. — Воды, — просит он. Врач что-то говорит, а потом уходит, видимо, за водой, а Дайки поднимает свои руки и оглядывает, на них царапины, на костяшках стертая кожа, и кое-где синяки.       Двигаться он может, значит, ничего не сломано, он дотрагивается до груди, которая перевязана бинтами, а потом до брови, которая заклеена толстым постоперационным пластырем.       Да, неплохо его потрепали, и ведь его же предупреждали, чтобы один не ходил, но он, как всегда, просто забил на предостережения. Вот уже почти пять месяцев суд рассматривает его дело, которое откладывают по тем или иным причинам, вот уже чертовых пять месяцев он старается быть чуть ли ни святым по требованию Асами, чтобы ему дали условку, а давалось это не особо легко, особенно после того, как заключенные пронюхали о том, что у него есть шанс выбраться.       В конце концов, преступники не самые доброжелательные люди, одни просто завидовали, а другие из принципа не любят, когда кто-то выходит.       Впрочем, на него не один раз шли с заточкой, особенно в этом месяце, но впервые его подловили одного большой группой.       Асами взбесится, когда увидит его в таком состоянии, но единственное, что сейчас интересует Аомине, где Камэ.       — Держи, — врач протягивает ему стакан, и Дайки кивает, начиная жадно глотать воду. Несколько капель стекают с уголков губ, и Аомине отдает стакан и глубоко вздыхает. Порезы на плече и на брови саднят.       — Знаешь что-нибудь про Каменаши Юу? — спрашивает Дайки, а врач только отрицательно качает головой и проверяет его бинты.       Аомине осматривается по сторонам, он видит, как в другом конце палаты лежит один из парней, которые хотели убить его, и хмурит брови. Значит, Камэ убил четверых, и, черт, Аомине прекрасно знает, что это не сойдет ему с рук.       — Зачем, — тихо говорит он сам себе, качая головой. Разве он значит так много для психанутого заключенного, который устроил мокруху во время ограбления, что тот убил четверых, защищая его?       Он переводит взгляд на заключенного, что лежит без сознания, а аппарат жизнеобеспечения отвратительно пикает.       — Когда я смогу уйти отсюда? — спрашивает Аомине, смотря на врача.       Тот молча смотрит на него, а потом, ничего не отвечая, уходит к другому заключенному, и Дайки просто закатывает глаза. Впрочем, через два часа ему приносят новую форму.       Охрана ведет его к залу, он видит, как заключенные ужинают, и выглядывает столик с Тсуджи, Тоширо и Камэ, он видит парней сразу. Всех, кроме Камэ.       Тоши буквально вскакивает, завидев его, а Тсуджи просто переводит на него скучный взгляд, впрочем, на него смотрят практически все, и Аомине может только догадываться, какие сплетни и байки ходят по тюрьме. Людям скучно, а от этого даже самая скучная история становится хорошей темой для обсуждения, а тут мало того, что его хотели замочить, в итоге замочили вообще четверых.       Аомине кивает смотрителям, а когда хочет пойти к Тоширо, главный подзывает его к себе пальцем. Дайки хмурится, чувствуя боль в брови. Наверняка останется шрам, но ему, в общем-то, все равно на шрамы. В тюрьме он их и так не мало заработал.       — Зайди ко мне через час, — говорит тот, когда Аомине подходит. Заключенные спрашивают у него про самочувствие, и он спокойно кивает им, показывая, что все в норме.       — Буду, — говорит Дайки, кивая, и идет обратно. От боли в груди и брови разболелась голова, но он старается игнорировать это, и ему кажется, что он как-то неправильно чувствует произошедшее. Все-таки его пытались убить, а ему будто бы плевать.       — Аомине, — громко говорит Тоши, подбегая. Он осторожно дотрагивается до его раненного плеча, а Дайки смотрит в его глаза и наклоняет голову.       — Ты чего так паришься?       — Как мне не париться? Тебя убить пытались! А Камэ… ты не слышал? Его переводят, и это не сулит ему ничего хорошего! — Тоширо говорит громко и немного истерично, Аомине видит, что тот нервничает. — Никому из нас не дали даже просто попрощаться с ним, — Тоширо начинает говорить тише и опускает взгляд. — Он всегда говорил, что никогда не подставит себя ради кого-то еще, — он прикусывает губу и качает головой, а Аомине медленно кивает.       — Он действительно привязался к тебе, — говорит Тсуджи, откусывая от куска хлеба. — Правда, кто же ожидал, что настолько. Не исключено, что его переведут к смертникам, по крайней мере, охрана об этом шепчется, — после своей попытки убить себя, Тсуджи стал еще более угрюмым, чем обычно, Тоши практически всегда рядом с ним, хоть это и раздражает мужчину, но самому Дайки кажется, что тот уже пережил развод и, как-никак, живет дальше.       Аомине садится за стол и глубоко вздыхает, упираясь лбом в руку.       — Охрана постоянно говорит про казнь, они так запугивают, типа ты не знаешь, — спокойно отвечает Дайки, поднимая на него взгляд. Тоширо не садится, встает возле его плеча, а Аомине продолжает: — Он выкрутится, — вздыхает он, и, если честно, сам не особо верит в свои слова. — Он всегда выкручивается.       После ужина они идут в камеру, и, как только Дайки заходит внутрь, чувствует, как Тоширо прижимается к его спине. Его руки обнимают его, а лоб упирается в лопатки.       — Ты должен выбраться отсюда, Аомине, — говорит он тихо. — Это место не для тебя.       — Успокойся, — просто отвечает Дайки. Он кладет свои руки на запястья Тоширо, чтобы расцепить их, но тот лишь крепче обнимает его.       — Я знаю, что тебе плевать, — говорит Омои. — Но я не мог не переживать. Нам не говорили, что с тобой, сказали только, что Камэ убил тех, кто напал на тебя, я не знал, жив ли ты, я не хочу терять своих друзей, я и так потерял одного сегодня.       Аомине поджимает губы. Он никак не мог ожидать от Камэ такого, он даже не представляет, как Камэ выследил его, как не побоялся идти на пятерых, и как вовремя успел спасти его.       — Он спас мне жизнь, я всегда буду должен ему, — отвечает Аомине Тоширо и все-таки отстраняется от него, чтобы повернуться лицом.       — Он тебя спас не для этого, думаю, он действительно считал тебя другом, — Тоширо поджимает губы и угрюмо смотрит на него. — Так что будь, мать твою, осторожней и выберись отсюда, иначе я сам перережу тебе глотку, пока будешь спать, — говорит он, а Дайки ухмыляется и кивает.       Ему в любом случае нечего ответить. Тоширо отворачивается от него, а Аомине выходит из камеры, чтобы пойти к смотрителю. Охранники не реагируют на него, скорее всего, оттого, что с ними уже договорились.       В камере мужчины сидят около шести заключенных, они слушают радио, которое транслирует какую-то игру, а сам старик сидит за столом и делает фигурку из небольшого деревянного бруска.       — Ты звал меня, — говорит Дайки, а тот указывает на стул напротив себя. Дайки садится и скрещивает руки на груди. Тот поднимает на него спокойный взгляд, и сначала может показаться, что тот невозмутим, но Дайки знает, что если бы это было так, его бы просто не позвали на разговор.       — Эти парни убили бы тебя, — говорит мужчина, стряхивая древесные стружки со стола. — Из-за того, что ты не следуешь советам, тебя могли бы замочить как мелкого щенка, — он говорит это размеренным спокойным тоном, и у Аомине проскакивает ассоциация с тем, как его когда-то за проступки отчитывали учителя.       — Это же ты сказал Камэ проследить за мной, не так ли? У него был нож, только ты мог ему дать его.       — Я не говорил, — отвечает мужчина, поднимая на него взгляд. — Он сам спросил, мои ребята лишь договорились с охраной, чтобы его пустили, — Аомине поджимает губы и исподлобья смотрит на него.       — Это правда? Про смертную казнь?       — Не исключено, впрочем, ты знаешь систему, — отвечает мужчина. — В любом случае, та ваша встреча, вероятно, была последней. Он хотел, чтобы ты вышел отсюда живым, уж не знаю, чем ты ему так приглянулся, — мужчина слабо улыбается, думая о чем-то своем. — Правда, он всегда говорил, что тебе здесь не место. Так же, — он смотрит на других заключенных, что сидят в камере. Те внимательно слушают их разговор, хоть и делают вид, что занимаются своими делами, — так же, как и мы все.       Дайки пристально смотрит на мужчину, не понимая, зачем вообще его вызвали на этот разговор. Обычно, когда мужчина вот так вот зовет его, то предлагает сделку, связанную либо с передачей наркотиков, либо с запугиванием и прочим, но сейчас у него такое ощущение, что он попал на какой-то странный сеанс к психологу. Он не видит смысла в этом разговоре.       — За что ты сидишь?       — Ты и так знаешь, — отвечает Аомине, угрюмо смотря на него. — Я мстил, причем не особо удачно, как показали судмедэксперты.       — Видишь его? — он указывает рукой на одного из мужчин. — Убил изменившую ему жену, — он указывает на следующего, — пристрелил ни в чем неповинного человека, этот, — он кивает на следующего, — продал столько наркотиков, что на целый город хватит.       — Я бы убил его, просто не успел, — говорит Аомине, смотря в глаза мужчины. Он говорит правду, он не один раз задавал себе этот вопрос, не один раз прокручивал в мыслях тот день. Он знает, что не смог бы остановиться, все равно бы добил, чего бы это ему не стоило. И даже четыре года в этой тюрьме, даже подобная жизнь не изменит того, что он поступил бы точно так же, если бы мог вернуть время вспять.       Мужчина ухмыляется ему и откладывает инструменты, кладя на стол практически готовую фигурку кота.       — У меня была счастливая семья, Аомине, — говорит мужчина, заглядывая в его глаза. Дайки видит, как взгляд мужчины меняется, становится более глубоким, будто бы он пропадает в воспоминаниях. — Ко мне в дом вломилась группа ублюдков, которые сначала лишили меня сознания, ударив со спины, а потом изнасиловали мою жену и тринадцатилетнюю дочь, — он рассказывает это так, будто бы случилось не с ним, будто бы пересказывает чью-то байку. — Я не успел ничего сделать, а они сглупили, оставив меня в живых. Я нашел всех, пытал их, отрезал по кусочку их тела и смотрел, как они страдают, — Аомине кивает и недоуменно смотрит на него.       — Зачем ты рассказываешь мне это? — спрашивает он, а мужчина опять берет фигурку в руку. Он начинает аккуратно вырезать мелкие детали.       — Ты больше не будешь заниматься наркотиками, ты вообще больше не будешь иметь с нами дело, — отвечает мужчина, а Аомине приподнимает бровь.       — Это че значит, вы меня как подстилку решили попользовать и выкинуть? Я на тебя четыре года пахал, — Аомине чувствует, как внутри закипает злость, но мужчина лишь спокойно смотрит на него.       — Ты сосунок еще, вся жизнь впереди, иди и доживай, — отвечает другой мужчина, и Дайки переводит на него взгляд. — Камэ считай жизнь отдал, чтобы ты свет увидел. Он психом еще тем был, но верным, так что вали отсюда и не попадай в неприятности. Мы больше не будем покрывать твою смуглую жопу.       — Отсоси, мудак, — говорит Аомине, а когда хочет подняться со стула, видя, как заключенный замахивается на него, главный приподнимает руку.       — Успокойтесь оба, — он переводит взгляд на Аомине, который сжимает кулаки.       — Кинуть меня вздумали?       — Поблагодаришь меня позже, а сейчас убирайся, — спокойно говорит мужчина, указывая на решетки. Аомине играет желваками, но ничего не отвечает, просто разворачивается и выходит из камеры.       Ярость и злость переполняют его, хотя он соврет самому себе, если скажет, что не знал, что все так и закончится. Он никогда не считал этих ребят своими, никогда не считал себя одним из них, в общем-то и они не обязаны были это делать. Он все равно чужой, он все равно не тот преступник, которого следует бояться, думая, что он может просто так кого-то лишить жизни, даже не задумываясь об этом.       Он сделал это за Кисэ. И Аомине знает, что сделает еще хоть сто раз, лишь бы тот был в безопасности. Он живет мыслью, что Рёта знает, что он в безопасности.       — Суки… — шепчет Дайки, заходя к себе в камеру. Тоширо сидит на нарах, читая какую-то старую книгу, но, когда Аомине заходит, поднимает взгляд.       — Ну что старик говорит? — спрашивает он, заинтересованно смотря на него. Аомине скидывает с себя оранжевую рубашку.       — Сказал, что я больше не нужен ему, — отвечает Аомине и немного морщится от боли в груди, — Сними с меня майку, — говорит Аомине, и Тоширо кивает. Он поднимается и подходит к нему вплотную, и Дайки чувствует, какие у него холодные руки.       — Я думаю, что тебе и правда перед судом нечего делать с ними, — отвечает ему Омои, заглядывая в синие глаза, а Аомине усмехается.       — Да тут, блядь, не тюрьма, а какой-то пансионат для гребаных альтруистов, куда не плюнь, везде все хотят мне помочь, — грубо говорит Аомине, поднимая руки. Омои откидывает его майку и приподнимает бровь.       — Ну, если не учитывать то, что тебя за этот месяц пытались убить больше раз, чем мы трахались, то нет. Не скажу, что здесь одни альтруисты.       — Завали.       — Старик хорошо относится к тебе, и ты это знаешь.       — Мне похуй, даже если мне не дадут эту чертову условку, я отсижу свой гребаный срок, я сто раз это говорил, — Аомине отстраняется от него и хочет пойти к нарам, но Тоши ловит его запястье.       — Аомине, не старайся быть крутым парнем. Хотя бы меня не корми этим, — Тоширо заглядывает в его глаза и усмехается. — Ты хочешь на волю, и ты хочешь этого так сильно, что сам боишься признаться, что до усрачки напуган из-за этого суда. Ты боишься того, что обнадежишься, но ничего не выйдет.       — Тоши… — предупреждающе начинает Аомине, а Омои отрицательно качает головой.       — Нет, Аомине, ты не заткнешь меня сейчас. Пусть я твоя подстилка, но не ври, что не стал тебе другом, и ты знаешь, как я к тебе отношусь. Камэ тоже хотел твоей свободы, думаешь, я не знаю, о чем он думал? Я знаю его лучше всех, Аомине, он знал, что ему больше не быть свободным, зато хотел свободы нам, думаешь, если бы на твоем месте был я или Тсуджи, он не поступил бы так же? Он видел, как ты хочешь свободы, хочешь ее прямо сейчас. Или ты думаешь, ты один здесь такой умный? Да каждый раз, когда мы трахаемся, ты смотришь сквозь меня, видишь только его, причем всегда. Ты всегда думаешь о нем, когда уверен, что за тобой не наблюдают, и то, что ты хочешь к нему, — нормально, это не слабость, — Аомине молча слушает то, как Тоширо говорит все на одном дыхании, а потом горько усмехается. Последнее время ему все время кажется, что каждый думает, что знает его лучше, чем он знает сам себя. — Ты неплохой человек, Аомине. Ты не убийца, ты это знаешь, я это знаю, Камэ это знает, старик это знает, и поверь, в суде тоже это знают, иначе бы об условном даже и не заикались, — Тоширо наконец договаривает и упрямо смотрит на Аомине. И Дайки этот взгляд очень напоминает взгляд Тэцу. И Тэцу всегда был одним из тех, к кому Дайки прислушивался.       Тоширо тяжело вздыхает и сжимает свои кулаки, а Аомине чуть склоняет голову и тянет руку к его лицу. Он касается губ, а потом подбородка и приподнимает его голову, чтобы тот смотрел прямо в его глаза. Светлые щеки парня краснеют, а Аомине ухмыляется.       — Ты любишь меня, не так ли? — спрашивает Аомине, хотя знает ответ. — Для тебя я кажусь героем, который отомстил за своего парня, а потом спас и тебя, — Аомине знает, что бьет по больному, знает, что срывает на нем злость, но почему-то не может остановиться. — Я не герой. Я убил, потому что хотел убить. Я трахаю тебя, потому что хочу трахать, — Тоширо кладет руку на его запястье, но не отводит взгляда, просто продолжает смотреть в глаза.       — Ты можешь срываться на мне столько, сколько хочешь, я уже к этому привык, — отвечает Омои, приподнимая брови. Его взгляд становится спокойным, а Дайки наоборот кажется удивленным. — Тюрьма изменила тебя, Аомине. Этого не могло не произойти, ты это знал с самого начала, но все изменится, когда ты вернешься на волю, а все из-за того, что у тебя на свободе якорь. Что бы тут ни случилось, ты все равно не погрязнешь, все равно будешь думать о том, что тебе есть что терять на свободе, — он отстраняет руку Дайки и отходит на шаг. — Ведь ты живешь для него.       Их прерывает громкий сигнал отбоя. Решетки закрываются, и Тоширо отстраняется от него. Аомине не знает, что ему сказать. Аомине не может ни возразить, ни поспорить, и, если честно, у него просто не хватит на это терпения.       Тоширо больше ничего не говорит, просто раздевается и идет к своим нарам. Дайки срывает пластырь с брови, цыкая от боли, и кидает его на пол. Он забирается на свой ярус и кладет голову на подушку.       Мысли не угасают, боль мешает заснуть, впрочем, Дайки уже и так решил для себя, чего именно он хочет.       Асами ругается с ним, когда видит заживающие рубцы, от которых останутся шрамы, но обнимает, когда дослушивает историю до конца. Он видит в ее голубых глазах страх за него и не может не улыбнуться ей. Не так, как обычно, самодовольно, подкалывающе, а улыбнуться так, как можно улыбнуться близкому человеку, другу.       Они долго разговаривают, но впервые не о предстоящем суде. Он видит ее уставшие глаза, видит, как она осунулась, занимаясь его делом, видит, как она отчаянно хочет помочь ему, и ему кажется, что даже несмотря на все дерьмо, что с ними произошло, видимо, судьба расплачивается с ним, посылая хороших друзей.       Они шутят насчет пока незажившего рубца на брови, Асами говорит, что ее всегда возбуждали подобные шрамы.       Он даже и не смотрит в документы, что Асами показывает, а она не настаивает, понимая, что то, что будет дальше, будет сложно для них обоих, но также она знает, что во что бы то ни стало выиграет дело.       Видя зажегшийся огонек в глазах Аомине, слыша, как тот говорит о том, что хочет выбраться из тюрьмы как можно скорее, она обязательно выиграет это чертово дело.

***

      Кисэ позирует камерам, вставая в уже отрепетированные годами позы, он улыбается объективу, картинно поправляет на себе шмотки и старается не моргать от яркой вспышки профессионального фотоаппарата. На фоне играет какая-то попсовая музыка, которая вроде как должна расслаблять его, но, по правде говоря, он настолько привык к своей работе, что музыку даже не слышит.       Вокруг много людей, которые в спешке мелькают то тут, то там, в других углах помещения проходят еще фотосессии, но Рёта не обращает внимания.       — Перерыв! — кричит фотограф, и к Рёте тут же подбегают гримеры. Они начинают поправлять его макияж, волосы, одежду, делят его между собой, словно красивую куклу.       — Кисэ-кун, отличные фотографии, так держать! — говорит менеджер, когда фотограф показывает получившиеся снимки на компьютере. — Хотя когда у тебя были плохие фотографии? — Рёта широко улыбается ему и благодарит, а мужчина довольно хлопает его по плечу. — Переодевайся, сделаем последнюю сессию, и на сегодня отпущу тебя, — Кисэ кивает ему и идет к стенду с одеждой, где ему сразу выдают нужные вещи.       В этот раз это летняя, пляжная одежда, ему даже солнечные очки дали. Он надевает на себя легкие белые штаны на завязках, обтягивающую безрукавку с именным логотипом, наблюдающие за ним стилисты повязывают ему синий платок на шею. Всё это дело дополняют белые шлепанцы, которые немного натирают, но это не такая уж и проблема для модели. Он привык носить неудобную одежду и обувь.       Он крепит очки на голове и опять идет к зеленому фону. Фотограф показывает ему палец вверх, менеджер и помощники восторженно смотрят на него, советуют позы.       Они включают вентилятор, который развевает его волосы, и Рёта вновь меняет позу, чтобы волосы не лезли в лицо.       После того, как они сделали все снимки, менеджер отпускает его, и Кисэ наконец переодевается в свою одежду, обычные, хоть и брендовые джинсы и светлую футболку.       Недавно ему пришло предложение участвовать в показе, и он серьезно задумывается, нужно ли ему это вообще, хочет ли он этим заниматься, и что скажет Дайки, когда узнает.       Аомине никогда не хотел, чтобы он был моделью, но Кисэ как-то не особо спрашивал его, а потом они подзабили на этот вопрос. В любом случае, Аомине не хочет, чтобы он был моделью только из-за того, что ему претит скрывать их отношения. Сейчас же Кисэ твердо для себя решил, что не будет ничего и ни от кого скрывать. Хотя после того суда, скорее всего, все, кто хотел, и так догадались, кем они друг другу приходятся.       Он забирает свой мобильник со стола и смотрит на время. Через полчаса он должен встретиться с Касамацу в кафешке, что находится неподалеку от его работы, у того график был более забит, чем график Кисэ, но они все равно часто встречаются. Иногда Рёте даже кажется, что Касамацу чувствует ответственность перед ним.       Он не успевает положить телефон в карман, потому что тот начинает вибрировать. Номер ему незнаком, но он все равно берет трубку.       — Да? — говорит Кисэ. Он машет всем и выходит из здания. — Алло?       — Кисэ-кун, — Рёта хмурит брови и пытается вспомнить, где слышал раньше этот мужской голос, но ничего не выходит.       — Это кто? — спрашивает Рёта, зевая. Июльское солнце ярко светит в глаза.       — Отец Дайки, — Рёта сразу же останавливается. Родители Дайки не то что не звонили, даже слышать о нем не хотели, он и так знал это, а Момои только подтверждала, и не то чтобы он хотел с ними общаться, но он знает, как они недолюбливают его. — Мы бы хотели встретиться сегодня вечером с тобой.       — В честь чего? — спрашивает Рёта. Конечно же, он понимает, что темой разговора будет Дайки, но они даже в общем не узнали о его самочувствии, когда тот только из больницы вышел, с чего бы им сейчас хотеть обсуждать Дайки.       — Адвокат Дайки настояла на том, чтобы ты присутствовал на нашей встрече, — Кисэ слушает его и вспоминает ту женщину, он помнит только ее фамилию, Саотоми, говорил с ней раза три или четыре за все эти годы, и то по делу. Она никогда не распространялась о делах Дайки, не говорила, что с ним, как он, и чем он живет, если, конечно, тюремную жизнь можно назвать жизнью.       — Во сколько?       — Момои скажет тебе время и адрес, — отвечает мужчина и, не дожидаясь ответа, кладет трубку. Кисэ только качает головой. Да, вряд ли к нему стали относиться лучше, но сейчас он не об этом думает.       Он думает только о том, что его бы вряд ли стали вызывать на разговор, если бы с Дайки ничего не случилось. Он и думать не хочет о том, что могло произойти что-то плохое. Остался всего год, и он наконец увидит Дайки, он чувствует, что если его и этого лишат, просто не выдержит.       Скорее всего, Дайки чувствует то же самое, по крайней мере, Рёта старается так думать.       Кисэ достает пачку сигарет. Хочется курить.       Момои действительно набирает ему чуть позже, когда он уже сидит в кафе, ожидая Касамацу, который удивительно для самого себя опаздывает. Она говорит, что тоже не знает, ради чего их собирает адвокат, и он слышит по голосу, что она на таких же нервах, как и он сам, но при этом просит его успокоиться и не накручивать себя, хотя, похоже, занимается точно тем же.       К тому времени, как Касамацу заходит, Кисэ умудряется выпить три чашки кофе. Тот выглядит довольно-таки уставшим, но, когда видит Рёту, его взгляд меняется, он старается казаться чуть более бодрым.       Рёта расспрашивает его о работе, пытается немного взбодрить, чтобы тот так явно не засыпал, но даже кофе не помогает. Рассказывает он о том, что ему позвонил отец Аомине только тогда, когда они вышли из кафе.       Рёта курит очередную сигарету, а Юкио с нескрытым укором смотрит на него, но потом просто качает головой. Все равно Рёта не слушает, сколько бы ему ни говорили, что сигареты вредны.       — Так ты пойдешь на встречу? — спрашивает Касамацу, ему под ноги попадается мелкий камень, который он пинает. Рёта наблюдает за движением камня, а потом опять переводит взгляд на Касамацу. В свете солнца отчетливо видны синяки под его серыми глазами, но дело было не в них, его взгляд становится абсолютно пустым из-за того, что речь идет про Аомине.       Касамацу никогда его не любил, сначала считал слишком выпендрежным, позже за, как он считал, неуважительное отношение к Кисэ, еще позже за то, что считал, что Кисэ в принципе не должен с ним встречаться.       Конечно же, когда того посадили, он впервые сказал Рёте, что абсолютно поддерживает Дайки, потому что и сам бы, если бы ему попался Хайзаки, вряд ли бы сдержался.       — Я не могу не пойти, — отвечает Рёта. — Это же связанно с Дайки, — тише продолжает он и отводит от Касамацу взгляд. Тот горько усмехается и смотрит в небо, останавливаясь. Кисэ успевает только пройти на два шага, прежде чем тоже остановиться и повернуться к нему.       — Сколько себя помню, ты всегда был повернут на нем, — Касамацу говорит это не с упреком, с какой-то странной грустью и обидой. — Пусть он и причинял тебе боль, вел себя с тобой эгоистично, все равно, сколько тебя помню, ты всегда видел только его.       — Семпай… — начинает Рёта, но Юкио только поднимает руку останавливая его. Кисэ опускает взгляд.       Аомине тоже никогда не любил Касамацу, что уж говорить о том, как сильно ревновал к нему, причем всегда, хотя сам Кисэ всегда считал это абсолютно бессмысленным.       — Думаешь, он до сих пор тот парень, в которого ты влюбился в школе? — спрашивает Касамацу, пристально смотря на него. — Думаешь, что тюрьма не изменила его? Думаешь, он до сих пор любит тебя так же, как и раньше? — Кисэ сводит брови и прикусывает свою губу. Да, пожалуй, это те самые вопросы, которые он так боится задать самому себе. Он понимает, что ответы без Дайки он все равно не получит.       — Я до сих пор люблю его, — просто отвечает Рёта, слабо улыбаясь. — Этого достаточно.       Касамацу кидает смешок, отворачиваясь, а Рёта хмурит брови. Он не успевает отреагировать, когда тот близко подходит к нему. Рёта приоткрывает рот от удивления, когда тот притягивает его к себе за талию и целует. Рёта раскрывает глаза и смотрит в лицо зажмурившегося Юкио, тот крепко держит его, чуть приподнимается на носочках, чтобы доставать, его губы тонкие и сухие. Рёта разрывает поцелуй и удивленно смотрит на него.       — Семпай…       — Не говори, что ты не знал, — резко говорит Касамацу, поджимая губы. — Я ни за что не поверю, — Рёта не отвечает, только отворачивается.       — Я не могу.       — Ты был с другими, я знаю, что был, — говорит Касамацу, хмуря брови. — Почему? Почему не со мной, Кисэ?       — Я спал с ними, — отвечает Рёта, поджимая губы. — Это не то же самое.       — Это почти то же самое.       — Нет. Неправда, — возражает Рёта. — Совершенно не то же, и ты это знаешь, — его голос становится тише, он заглядывает в глаза Касамацу и видит в них обиду и боль. — Ты знаешь, что я не могу ответить тебе, ты знаешь, что между нами ничего не может быть.       — Из-за Аомине? — спрашивает Касамацу, глядя в его глаза.       — Он единственный для меня, всегда им был, — отвечает Рёта, вздыхая. Он зарывается рукой в свои волосы и прикрывает глаза. — Даже мысль о том, чтобы быть с тобой, значит предать все, что между нами есть.       Касамацу ничего ему не отвечает на это, и, если честно, Рёта почти не жалеет, что этот разговор состоялся. Он знает — Касамацу больно, но не жалеет ни секунды. Он не хочет терять такого друга, как Касамацу, это правда, но он ничего не может поделать с его чувствами, никак не может на них ответить.       — Эй! — он чувствует сильный удар в плечо и громко ахает от боли.       — Семпай! — недовольно вскрикивает он, а Юкио скрещивает руки на груди.       — Если ты думаешь, что я вдруг куда-то денусь, даже не надейся, ты же без меня убьешься и попадешь в неприятности! За тобой надо присматривать, кроме меня, никто этого делать не будет, да и не справится, — Касамацу говорит это все на одном дыхании, будто отчитывая его, как когда-то в школе, и Рёта не может не улыбнуться из-за этого.       — Ладно-ладно, успокойся, семпай, — говорит Рёта, поднимая ладони. Касамацу не ждет его и идет вперед, а Рёта нагоняет. Он замечает слабую грустную улыбку и пихает семпая плечом, улыбаясь в ответ. Улыбка Юкио тут же становится шире.       Почти сразу после разговора с Касамацу Кисэ направляется в ресторан, в котором будет проходить встреча. Тот находится совсем неподалеку от квартиры родителей Дайки, Кисэ наизусть знает этот адрес, в конце концов, в той квартире он был чуть ли не так же часто, как в своей.       Момои уже несколько раз писала ему, потому что он опаздывает. На самом деле, он просто собирается с мыслями, не может просто взять и прийти, вдруг новости плохие, вдруг что-то случилось, вдруг ему скажут что-то, что сломает его?..       Рёта глубоко выдыхает и толкает деревянную дверь. Он входит в ресторан, где его встречает молодая девушка-хостес.       — Меня ожидают, — говорит он и смотрит в зал. Он сразу же видит макушку Сатсуки, а, подняв взгляд, встречается с синими глазами матери Дайки. Он прикусывает свою губу и вздыхает.       Момои тут же поворачивается, а вместе с ней и еще одна женщина. Адвокат Дайки. На сердце Рёты сразу появляется тревожное чувство.       Хостес провожает его к ним, он садится в середине стола.       — Здравствуйте, — говорит он всем. Отец Дайки не отвечает, Момои кладет свою руку на его руку, Саотоми улыбается ему, а мать просто кивает. — Если случилось что-то плохое, говорите сразу, — сразу просит он.       Момои слабо улыбается ему, заглядывая в его глаза, а Рёта непонимающе смотрит на них всех.       — Кисэ-кун, на неделе будет проходить суд по делу Аомине, — начинает Асами, смотря в его глаза. На ее губах слабая улыбка. — И судя по всем прогнозам, очень велик шанс того, что последний год он будет условно освобожден, — Кисэ удивленно смотрит на нее, а потом переводит взгляд на Момои. Та начинает часто кивать.       — Ки-чан, я так хотела тебе сказать это полгода назад, но Дай-чан запретил, сказал, что если ничего не получится, будет еще сложнее, — говорит она, а он хмурит брови.       — Зачем тогда вы рассказали сейчас? — спрашивает он, а мысли путаются в голове. Он так отвык от чувства радости, что даже не может нормально отреагировать на новость. — Я… вот же ублюдок, — шепчет он, прикрывая глаза. — Даже это приказал скрыть, — он чувствует, как сердце начинает быстро биться, но он не может злиться, хотя и чувствует, что будь Дайки рядом, он бы просто не выдержал и ударил его.       — Он сам не верит, что его отпустят. До сих пор не верит, — говорит Асами, а потом переводит взгляд на родителей Дайки. — Я думаю, было бы неплохо, если бы вы навестили его перед судом, поддержали.       — Момо-чи, можно тебя? — спрашивает он и, не дожидаясь, поднимается со стула. Она без вопросов поднимается и идет за ним. Они выходят из ресторана. Летом вечером не прохладно, так что они спокойно стоят возле входа в кафе, пока Рёта прикуривает сигарету. Он выдыхает сизый дым и смотрит в небо.       Сатсуки наблюдает за ним, а потом встает рядом и обнимает за талию. Его рука тут же ложится на ее плечо.       — Почему вы сказали сейчас?       — Саотоми-сан настояла, да и я считаю, что это правильно, — говорит Сатсуки, глядя на него снизу-вверх. Она чувствует, как быстро бьется его сердце. — Если его все-таки отпустят, то… вы и дня не должны ждать, чтобы встретиться, — тихо продолжает она. — Так я считаю.       — Понятно, — говорит он, стряхивая пепел. Он прикрывает свои глаза, а Момои с грустью в глазах смотрит на него.       — Он не верит, что его отпустят. Саотоми-сан сто раз пыталась убедить его в обратном, но он вбил себе в голову, что у него ничего не получается вот так вот просто. Говорит, что если придется отсидеть еще год, то он сделает это.       — Просто?.. — спрашивает Кисэ, приподнимая бровь. — Он считает, что четыре года это просто? Может, он недостаточно настрадался? — Рёта горько усмехается и поджимает губы. — Идиот.       — Он такой, как есть, — говорит Сатсуки, пожимая плечами. — Я могу понять его…       — Ты всегда понимала его лучше всех, Момо-чи, — отвечает Рёта, а потом выкидывает бычок сигареты. — Я хочу его увидеть, — он говорит это едва слышно. — Я так хочу его увидеть, — повторяет он.       — Ки-чан…       — Ты ведь поедешь до суда к нему, не так ли? — он поворачивается к ней и заглядывает в ее глаза. Она просто кивает и недоуменно смотрит на него.       — А что?       — Если у него нет мотивации выбраться оттуда на год раньше, скажи ему, что сегодня Касамацу поцеловал меня, — Момои раскрывает глаза и удивленно смотрит на Кисэ.       — Это правда? — спрашивает она.       — Еще какая.       — Он взбесится, — Момои качает головой, а потом смотрит на упрямый взгляд Кисэ. — Ты знаешь, что он взбесится, — Рёта ухмыляется и отстраняется от нее. Он идет к двери, чтобы вновь зайти в ресторан, а Сатсуки идет за ним, не зная, как сдержать ровно такую-же ухмылку, в которой сейчас растянуты пухлые губы Рёты.       Аомине выйдет из тюрьмы в этом году.       Она уверена в этом, в конце концов, они и так слишком много вынесли, чтобы судьба опять подвергала их испытаниям. Сатсуки заходит вслед за Рётой и смотрит на Асами, которая о чем-то серьезно говорит с родителями Дайки.       Она поворачивается к Момои, когда та садится рядом, и, видя уверенный взгляд ее голубых глаз, почему-то Момои уверена, та не проиграет дело.

***

      Тоши обнимает его прямо перед судом, и Аомине впервые обнимает его в ответ. Сейчас они в камере, и Тоширо крепко прижимается к нему и что-то очень тихо говорит, а потом отстраняется и смотрит в глаза, улыбаясь.       — Еще ничего неизвестно, зачем ты прощаешься со мной? — спрашивает Дайки.       Суд будет проходить сегодня, и Аомине соврет самому себе, если скажет, что не нервничает, если скажет, что его это не волнует.       — Интуиция редко подводит меня, — отвечает Омои и кладет свою ладонь ему на щеку. — А еще она мне подсказывает, что это не последняя наша встреча, — он улыбается и тянется, чтобы поцеловать его, и Дайки позволяет ему это сделать. — Только в следующий раз мы оба будем на свободе.       Асами чуть ли не речь приготовила ему, приходила каждый день, наблюдая за его реакцией, и, черт, он действительно позволил себе обнадежиться, потому что поверил, что его наконец выпустят отсюда.       Единственное, о чем он жалеет, так это о том, что больше никогда не увидит перед этим Камэ. Он никогда не считал себя моралистом, но этому парню он задолжал, причем задолжал так, что вряд ли вообще смог бы расплатиться.       Но если его освободят, то он все равно навестит того в тюрьме, просто чтобы услышать мат в свою сторону, увидеть абсолютно психованную улыбку и покрыть тем же матом в ответ.       Он прощается со смотрителями, просто пожав им руки, не говоря ни слова, старик довольно смотрит на него, уверенный в том, что они больше никогда не увидятся, и Аомине осматривает эти серые стены, осматривает строгие столы и стулья, белый свет, охрану с оружием и тяжелые решетки, что ли задницей чувствуя, что больше никогда сюда не вернется, от этого трудно дышать, а еще сильнее пугает то, что он может ошибаться, и его обратно засунут сюда. Сильнее этого страха только желание выбраться, и он просто не может не думать о том, будет ли Рёта встречать его после того, как его выпустят, увидит ли он его среди тех, кто придет.       Он не знает, сильно ли изменился Рёта, в конце концов, фотографии никогда не передадут это на сто процентов, он не знает, что от него ждать, но зато знает, что ему хватит одного взгляда на Рёту, чтобы понять, что у того на душе.       Асами встречает его строгим лицом, не здороваясь. Когда они идут в зал суда, он смотрит на нее, та не отвлекается ни на секунду, все ее мысли в деле, и Дайки, смотря на присяжных, смотря на взрослого мужчину судью, смотря на своих родителей, впервые чувствует, что ему не плевать на то, что произойдет. Ему не плевать на слова судьи, не плевать на обвинения прокурора, не плевать на защиту Асами.       Для него всегда было легче принимать все так, как есть. Так легче жить, не борясь, но сейчас он действительно хочет хоть что-то сделать, хоть как-то оправдать себя перед этими чертовыми людьми, лишь бы его опустили и больше не держали в тюрьме.       Он видит реакцию людей, видит в глазах некоторых и осуждение, и понимание. Оборачиваясь к родителям, он понимает, насколько они напряжены, он, скорее всего, и сам выглядит не лучшим образом.       Асами опять говорит в его защиту, ее тон твердый, она не боится ни взгляда прокурора, ни взгляда судьи, и он может только восхищаться ей, тем более, если бы не она, неизвестно, сколько бы ему дали изначально и сколько бы он сидел в итоге.       Судья объявляет перерыв, Асами тут же опускается рядом с ним и тяжело вздыхает.       — Эй, ты в норме? — спрашивает Дайки у нее, а она кивает. Асами кладет руку на его плечо и, посматривая на прокурора, который выходит из зала, переводит на него взгляд.       — Мы выиграем, Дайки, — тихо говорит она, называя его по имени. Она делает это очень редко, как правило, когда очень серьезна.       Присяжные уходят в выделенный им кабинет, а родители остаются сидеть на последних рядах.       — Мне нельзя с ними разговаривать? — спрашивает Аомине, смотря на них. Его мать улыбается ему, а отец сидит в такой позе, будто молится, и Аомине бы подумал, что это действительно так, если бы не знал его.       — Нет, пока нет, — говорит она, из кабинета судьи выходит секретарь и приглашает ее. — Надо ждать, — просто отвечает она и встает со своего места, ловко подхватывая бумаги.       Аомине не отвечает. Ему кажется, что это длится вечность, хотя проходит максимум полчаса, когда перерыв заканчивается.       Вот-вот должны вынести приговор, он прикрывает свои глаза, ему кажется, что он слышит только громкий стук своего сердца.       Только в тот момент, когда Дайки слышит звонкий стук молотка, он открывает глаза и видит счастливое лицо Асами. С ее глаз льются слезы, и Аомине только удивленно смотрит на нее, он впервые видит, как она плачет. Он поднимается, осматривается и не может поверить в то, что это правда. Он будто и не слышал низкого голоса мужчины, который, может, сделал что-то абсолютно привычное для себя, для своей работы, вынеся приговор о досрочно-условном, но для Дайки подарил нечто намного большее.       Асами крепко обнимает его за шею, а сам он смотрит на родителей и широко улыбается, обнимая в ответ.       Все закончилось.       Все наконец закончилось.       Асами принесла ему одежду, и, переодеваясь, он смотрит на себя в зеркало, смотрит на свободные светлые джинсы, на черную футболку, а потом на свое лицо. Шрам на брови выдает, ну и черт с ним. Он видит через окно, на улице светло, а дата на календаре не может не радовать. Свой двадцать четвертый день рождения он отпразднует на свободе.       Асами заходит в комнату и, когда он поворачивается к ней, увидев в зеркале, она подходит и надевает на его голову черную кепку.       — Знала, что тебе подойдет, — говорит она, а он улыбается ей.       — Слышь, тебя кто подослал ко мне, а? — спрашивает он, притягивая ее к себе за низ блузки. — Это что я хорошего сделал?       — Неужели я слышу комплимент, Аомине? — она усмехается, а потом хлопает его по плечам аккуратными женскими ладонями. — Думаю, за все, что ты сделал, тебе полагается что-то хорошее, что спасло бы твою задницу от всех неприятностей, — она поворачивает кепку козырьком назад. — В конце концов, должна же быть в этом мире хоть какая-то справедливость. А теперь пойдем, твоя семья ждет, — говорит она и берет его под руку.       Они выходят из массивного здания, спускаются по лестнице, и Дайки оглядывается, он видит гуляющих неподалеку людей, видит машины, едущие по дороге, видит жизнь.       Возле здания стоят несколько машин, две из них такси, третья отца и матери. Кагами машет ему, и он не успевает спуститься с последней ступеньки, как тот подбегает и крепко обнимает его.       — Придурок, рад тебя видеть! — кричит он и хлопает его кулаком по лопатке. — Как же я рад тебя видеть, — он смотрит в его лицо и широко улыбается в своей манере. К ним тут же подходит Куроко, на лице которого абсолютно довольное выражение лица, его щеки даже покраснели немного.       — Мы ждали, Аомине-кун, — говорит он, но Дайки не успевает ничего ответить ему, потому что с другой стороны на него налетает Момои. С ее глаз текут слезы, но она счастливо улыбается и тянется, чтобы обнять его за шею, и у Дайки просто реакции на них всех не хватает, он обнимает девушку в ответ, улыбается Кагами, а когда смотрит немного вдаль, видит, как в одном из такси открывается дверь.       Друзья немного отступают, а Дайки смотрит на то, как Рёта медленно выходит из машины. Тот смотрит в его глаза, и Дайки чувствует, как его дыхание сбивается.       Отец и мать подходят к нему, мать обнимает за шею, и Аомине, обнимая ее в ответ, смотрит за ее спину, не в силах отвести взгляда от парня. Кисэ стоит позади и смотрит на него так, будто бы не верит, что он не иллюзия.       — Мы так скучали, Дайки, — говорит она, гладя его щеки своими руками. Он все-таки переводит на нее взгляд.       — Я тоже скучал, — говорит он, а потом смотрит на отца. — По всем вам, — сказав это, он отстраняется и обходит их. Он быстрым шагом идет к Рёте, а тот приподнимает брови и смотрит на него так, будто бы прям сейчас грохнется в обморок. Аомине разделяет его чувства.       Он останавливается прям перед Рётой и вглядывается в его лицо, все те же карамельные глаза, которые сейчас блестят, те же длинные черные ресницы, те же острые скулы, щеки, утратившие детскую округлость, мягкие светлые волосы и пухлые родные губы.       Кисэ чуть приподнимает подбородок, а Аомине наоборот наклоняется, глядя в его глаза.       — Ты до сих пор любишь меня? — тихо спрашивает Аомине, а Кисэ хмыкает и качает головой.       — Сомневаешься? — отвечает он, упрямо глядя в его глаза, а Аомине только отрицательно качает головой.       — Ни секунды, — Дайки резко тянет его к себе и обнимает за шею, зарываясь пальцами в мягкие светлые волосы, он вдыхает его запах, и ему кажется, что он готов так стоять вечность, чувствуя, как тот крепко обнимает его в ответ. Сейчас ему кажется, что время будто остановилось для них.       Он тянет Кисэ за волосы и прижимается к его губам, никого не стесняясь, он больше не может ждать, он чувствует на своем лице слезы Рёты и углубляет поцелуй, стараясь крепче прижать к себе, хотя, казалось бы, уже некуда.       Он трогает Рёту везде, проводит руками по его плечам, спине, пояснице, вспоминая все ощущения, вспоминая вкус его губ, а потом, разорвав поцелуй, опять обнимает, утыкаясь носом в его шею.       Рёта обнимает за спину, и Аомине слышит его тихий счастливый смех.       — Поехали отсюда, — говорит Дайки, смотря в его глаза.       — Но…       — Они поймут, уедем, — Дайки поворачивается к друзьям и родным, Асами просто машет ему рукой, Кагами возмущается, но по лицу видно, что не злится, а Момои счастливо улыбается.       В такси Рёта говорит незнакомый адрес, а Дайки сидит к нему так близко, что явно этим смущает водителя, впрочем, ему настолько плевать на это, что он даже слов подобрать не может.       Он целует скулы Рёты, целует его подбородок и губы, как будто остановиться не может.       Рёта ведет его в дом, они поднимаются на несколько этажей на лифте, и в тот момент, когда Рёта открывает дверь, Дайки понимает, что это не его квартира.       — Дай-чи, ты… — он не успевает договорить, потому что Аомине захлопывает дверь и тянет его к себе. — Дай-чи… — Кисэ поднимает на него взгляд, кладет свои руки на его щеки и касается шрама на брови.       — Говори, — Дайки прижимается к его лбу своим и смотрит в глаза. — Говори, что хотел, я слушаю.       — Я так скучал по тебе, — тихо говорит Рёта, прикусывая губу, а Аомине прикрывает глаза.       — Прости.       — Не за что, — Кисэ качает головой и опять обнимает его за спину. — Мне кажется, что все, что происходит, нереально, что я проснусь, и тебя не будет.       — Я больше никогда не отпущу тебя, Рёта, — говорит он, а когда Кисэ кивает, продолжает: — Я буду рядом.       Рёта сам его целует. Он скидывает с него кепку, а потом тянет за футболку, чтобы и ее снять.       — Нужно в душ, — говорит Аомине, отрываясь от его губ, а Кисэ просто пожимает плечами.       — Ну пошли, — Аомине не смотрит, куда ведет их Рёта, слишком занят тем, что целует его, но разве могло быть по-другому, ему кажется, его просто ведет от того, что он наконец чувствует Рёту в своих руках, его ведет от его запаха, от поцелуев, от рук Кисэ, пробегающихся по всему его телу. Они снимают друг с друга футболки, Рёта удивленно смотрит на татуировку, но ничего не говорит, только проводит по ней пальцами, как и по шраму на плече.       Когда они заходят в ванную, Аомине почти сразу же ставит большой засос на его шее, а Кисэ не может не засмеяться из-за этого, хотя его губы тут же целуют, отчего смех прерывается низким стоном.       Тратить время даже на то, чтобы просто раздеться, не хочется, сейчас он бы с радостью порвал их джинсы, но сил не хватит. Они заходят в душевую кабинку, Кисэ включает воду, но Аомине не дает настроить и прижимает его к прозрачной стенке душевой кабинки, вовлекая в глубокий страстный поцелуй. Сверху льется едва теплая вода. Аомине опускается на колени и целует едва заметное белое пятно от шрама на его боку, а Кисэ, громко вздохнув от неожиданности, опускается рядом с ним и крепко обнимает за шею.       — Все хорошо, Дайки, все хорошо, — в мыслях Аомине то, что он ведет себя, как истеричка. Это он должен успокаивать Рёту, он должен говорить, что все хорошо, он должен быть сильным для них обоих.       — Больше никогда не позволю никому… — Дайки не договаривает, потому что Рёта целует его. Он чувствует пальцы Кисэ на своем плече, там, где находится шрам от пореза. Кисэ разрывает поцелуй и смотрит на шрам, а потом поднимает на него взгляд.       — Ты расскажешь обо всем, — просит Рёта, сводя брови и с неприкрытой болью в глазах смотря на него. — Обо всех шрамах, — Аомине берет его пальцы в руку и тянет к своей щеке, ничего не отвечая, а у Рёты щемит сердце от этого жеста.       Аомине проводит руками по его лбу и убирает налипшие на него пряди светлых волос.       Он чувствует, как вода смывает с него всю грязь. Всю грязь, произошедшую за четыре года и прикрывает глаза, чувствуя тепло тела Рёты. Тот обнимает его, и Аомине, которому казалось, что он забыл, что такое быть нежным, кажется, что он сейчас не способен ни на что, кроме как крепко прижимать к себе его.       Он поднимается и тянет Рёту на себя, а когда тот поскальзывается, ловит и утягивает в поцелуй, в этот раз более медленный, он тянется рукой к переключателю и делает воду более теплой, его руки опускаются, он ведет ими по груди Рёты, по его прессу, животу, а потом касается ягодиц и крепко сжимает их, чувствуя, как возбуждение накатывает волнами.       Рёта тихо стонет в его губы, а Дайки зарывается пальцами в его волосы и тянет, тот открывает глаза и пристально смотрит на него, а потом облизывает свои пухлые раскрасневшиеся губы. Аомине опускает взгляд вниз на его возбужденный член, он проводит по нему рукой, слыша тихий стон, а потом сжимает у основания.       — Дайки… — тихо зовет Рёта, прикусывая губу. Аомине толкает его к прозрачной стенке кабинки, чувствуя кожей мурашки на теле Кисэ. Он опускает голову на плечо Рёты и начинает медленно водить по его члену рукой, с удовольствием слушая его тихие стоны, вперемешку со своим тихо произнесённым именем. Он покусывает нежную кожу, целует ее, оставляя мелкие следы, а рука начинает двигаться быстрее. У Кисэ колени подгибаются, но Аомине крепко держит, слушая родные стоны, которые, казалось бы, уже забыл. Самые лучшие любимые стоны.       Он начинает двигать рукой быстрее, гладит большим пальцем уздечку, а потом чуть приподнимает голову и целует Рёту, не закрывая глаз, наблюдая за тем, как тот кончает, вцепившись короткими ногтями в его плечо. Он стонет в его губы, а Дайки ухмыляется, чувствуя его сперму на руках.       Аомине вновь тянет их под струи воды, Кисэ пытается отдышаться, а когда и сам тянется к его члену, Аомине отрицательно качает головой.       — Я сегодня только в тебя, — Рёта резко краснеет, а Дайки усмехается, видя, как Рёта тоже начинает улыбаться.       Дайки целует Рёту, когда тот выключает воду и тянет его из душевой. Он наспех обтирает их обоих одним полотенцем, и они все равно мокрые, когда выходят из ванной.       Кисэ прикусывает его ключицы, оставляя свои метки, тянет за отросшие темные волосы, а Аомине, видя, что они зашли в спальню, ведет того к кровати и, скинув покрывало с одеялом, толкает на нее, сразу ложась сверху. Он ставит локти по обе стороны от его головы. Рёта смотрит в его глаза так, будто он является всем его миром, его пальцы сжимают плечи. Аомине вглядывается в его лицо, в его раскрасневшиеся щеки, в блестящие глаза и наклоняется, не в силах сдержаться и не поцеловать. Он достаточно сдерживался. Четыре года сдерживался.       Кисэ крепко обнимает его, прижимаясь всем телом. Аомине опять чувствует его возбуждение, когда тот скрещивает свои ноги у него на пояснице.       Дайки проводит руками по всем эрогенным зонам, вспоминая каждый изгиб тела Рёты, каждый его стон, ему кажется, что он за всю жизнь не восполнит эти четыре года разлуки. Не насытится им.       Он проводит языком по его шее и спускается вниз к ключицам, ставя еще один засос, не покидает мысль, что их все мало, ему хочется оставить свои метки везде.       Аомине несильно прикусывает светлый сосок, проводя пальцами по другому, сжимая его чуть сильнее, и, слыша тихий довольный стон, отстраняется.       Он садится на колени, смотрит в лицо парня, смотрит на то, как растрепались по подушке светлые волосы, на раскрасневшиеся щеки и яркий взгляд янтарных глаз, чувствуя себя самым счастливым человеком. Чувствуя так просто оттого, что смотрит на Рёту. Аомине видит по взгляду на себя, что он не один такой.       Кисэ сгибает одну ногу в колене и тянется рукой к его щеке.       — Что случилось? — Аомине прикрывает глаза, чувствуя его ладонь.       — Ты, — он опускает глаза вниз, а потом опять поднимает, Рёта хочет потянуться к нему, но Дайки кладет руку на его грудь, не давая этого сделать. — Лежи.       — Хорош приказывать, — говорит Рёта, а потом приподнимает ногу и закидывает ее на плечо Дайки, тот удерживает ее за колено. — Я хочу тебя сейчас, — он прикусывает свою губу и сводит брови, — внутри, — Аомине приподнимает брови, а потом целует его колено и притягивает ближе. — Хочу смотреть на твое лицо, когда ты будешь входить в меня, — продолжает Рёта, не отводя от него взгляда, а Аомине прикусывает губу.       — Продолжишь в том же духе, и я не успею даже приставить, — Кисэ довольно улыбается, а Аомине кладет руку на внутреннюю часть его бедра, он касается пальцами мошонки, проводит по ложбинке ягодиц, а потом вновь ведет пальцы вверх к его члену, собирая немного естественной смазки. Рёта прикрывает глаза, спуская с губ тихие стоны. — Смазка есть? — спрашивает Дайки, а Рёта кладет ладонь на его пальцы и тянет их к своим губам. Он обхватывает их и начинает водить языком, наблюдая за реакцией Дайки. Тот не отводит взгляда, внимательно смотря, как пухлые губы обхватывают его пальцы.       — Будем как в первый раз, что ли? — усмехается он, когда Рёта с громким причмокиванием отстраняется.       — Прости, что-то я не думал сегодня о том, что надо смазки прикупить, — отвечает Рёта, цыкая, а Аомине гладит его бедра.       — Поворачивайся, — он не дожидается, пока Рёта повернется или хотя бы отреагирует на его слова, просто сам разворачивает его.       Тот недоуменно смотрит на него, а Аомине резко раскрывает его ягодицы.       — Дайки?..       — Раз уж мы без смазки, отлижу тебе, не на сухую же тебя брать, — Кисэ резко краснеет и отворачивается.       — Прекрати вот так вот это говорить, — тихо просит Рёта, а Дайки усмехается и не отвечает. Аомине проводит смазанными слюной Рёты пальцами по сжатому колечку мышц и неглубоко вводит один, заставляя того чуть выгнуться.       Он наклоняется и проводит языком по краю, вводя палец глубже, Рёта почти скулит, и Дайки кажется, что он готов кончить только от этих стонов, словно какой-то подросток тринадцатилетний. Он добавляет еще один палец и начинает растягивать Кисэ, помогая языком, он разводит их внутри, проталкивая глубже, буквально чувствуя, как тот начинает дрожать, когда касается пальцами комка нервов внутри. Аомине убирает пальцы, проводит по входу языком, чуть проталкиваясь внутрь, понимая, что Рёта больше не в состоянии сдерживать свои стоны, тот зовет его по имени, просит остановиться, но Аомине не слушает.       Он тянет руку к его члену и начинает быстро вести по нему, чувствуя, как тот твердеет. Рёта выпускает громкий стон, а Дайки, отстранившись, вытирает руку об простыни и обводит его довольным взглядом. Тот лежит на груди, выпятив задницу и выгнувшись в пояснице, а на простыне виднеются капли спермы.       — Два:ноль в твою, — говорит Аомине, а Кисэ не может и слова сказать, стараясь отдышаться от второго оргазма. — Моя очередь, — он самостоятельно поворачивает Рёту к себе лицом и ложится между его ног, утыкаясь носом в скулу. Он мелко целует его кожу, а Кисэ обнимает его за плечи, зарываясь одной рукой в волосы.       — Подожди хотя бы десять минут, — просит он, до сих пор стараясь отдышаться, и, взглянув в карамельные глаза, Аомине понимает, что Рёта уплыл куда-то и вряд ли что соображает. Ему всегда нравилось доводить Рёту до такого состояния, а видеть его таким сейчас — вдвойне приятно.       — Не, не могу, — он закидывает его ноги себе на поясницу и целует щеку. Он приставляет свой член к его входу и медленно входит до конца, давая чуть привыкнуть. Рёта прикусывает губу и сильно сжимает его плечи, оставляя отметины полумесяцем, но Дайки не больно, ему нравится, что тот делает это. Всегда нравилось.       Дайки наклоняется и прикрывает глаза, от удовольствия даже дышать становится сложнее, ему кажется, что вся комната заполняется их тихими стонами и звуками биения их сердец.       — Рёта, я… — он прикусывает мочку его уха, — черт, я люблю тебя, я правда тебя люблю, — шепчет он, а Кисэ кивает и начинает двигать бедрами, чуть жмурясь от легкой боли.       — Я всегда знал это, — только и отвечает он, прерываясь на стон, когда Дайки начинает двигаться. Аомине просто кивает и крепко прижимает его к себе. Он двигается резко, иногда сбиваясь с темпа, и в этом сексе нет никакой нежности с его стороны, но то, как реагирует Рёта, то, как он выгибается под ним, тихо, протяженно стонет, произнося его имя, то, как прикрывает глаза и прикусывает свои и так искусанные губы — кричит о том, что сейчас ему как никогда хорошо.       Его член опять стоит, и Рёта сам переходит на более быстрый темп, он крепко сжимает Аомине каждый раз, когда тот входит до конца, касаясь простаты, тянет его за волосы, царапает спину почти до крови и просит не останавливаться и не отпускать его.       Аомине и не отпустит. Никогда.       Он не может сказать, сколько это длится, не может сказать, десять минут или же час, не может ничего сказать, потому что голова не соображает, потому что после стольких лет наконец сжимать Рёту в руках кажется настолько нереальным, что ему просто все равно. Он слышит только громкие стоны, чувствует только чистое удовольствие, разливающееся по всему телу, а в тот момент, когда он чувствует на своем животе сперму Рёты, сам кончает внутрь, сильно прикусывая его плечо.       Они оба стараются отдышаться, Рёта так вообще лежит неподвижно, вымотанный его темпераментом, а Дайки знает, что он, в принципе, может выдержать второй для себя заход, но видит, что тот уже практически вырубается. Аомине целует его губы, а когда хочет отстраниться, Кисэ не дает, удерживая на месте.       — Побудь так, ладно? Пожалуйста, — просит он, даже глаз не открывая, и разве Дайки может отказать? Он ложится обратно и прикрывает глаза, чувствуя, что и сам готов отрубиться. — Ночью спать не сможем, если сейчас заснем, — тихо говорит Кисэ, находясь явно в полудреме. Аомине чуть приподнимается и вглядывается в его лицо.       — Ночью и не будем, — отвечает он, но Кисэ уже, вероятно, не слышит. У того становится ровное дыхание, и Дайки, поднимаясь с него, тянется за одеялом, которое скинул на пол, и накрывает их обоих. Аомине ложится на свою половину кровати и смотрит на Кисэ, который уже успел отвернуться в другую сторону. Чуть цыкнув, он припоминает, что раньше Рёта во сне прижимался к нему.       Аомине двигается к нему ближе и поворачивает к себе. Тот сразу же обнимает его за грудь, но не просыпается, а Дайки засыпает с мыслью, что сделает так, чтобы тот опять привык прижиматься к нему.       Просыпается Дайки, когда за окном уже темно. На удобной двуспальной кровати спать действительно непривычно, но он отгоняет от себя эти мысли. Он быстро привыкнет. Он громко зевает и смотрит на вторую половину кровати. Рёты рядом нет. Он приподнимает брови, когда видит рамку с фотографией на тумбочке.       — Блядь… — тихо говорит он, улыбаясь и чувствуя, как тепло в груди разливается. Аомине встает с кровати и берет рамку в руки. Он помнит тот день. Надо бы еще фоток нащелкать. Просто, чтобы были.       Открыв ящик тумбочки, он берет первые попавшиеся боксерки, надевает их, а потом выходит из спальни. В квартире пахнет кофе.       Аомине идет на запах, дверь немного приоткрыта, а возле плиты стоит Кисэ. Тот уже одет в домашнюю одежду и варит кофе. Дайки подходит к нему сзади и целует в основание шеи.       — Неплохую хату ты себе прикупил, — говорит он, разворачивая его к себе. Рёта выглядит сонным, но, когда смотрит на Дайки, глаза начинают сверкать. И он уверен, что на последующих его фотосессиях глаза Рёты наконец будут так же сверкать. Для него.       — Нам. Она наша, — отвечает Рёта, а Дайки кивает и улыбается.       — Наша.       — Нужно многое наверстать, да? — Рёта проводит пальцами по шраму на плече и татуировке.       — Мы еще успеем, отвечаю, — Кисэ кивает и опять отворачивается от него, чтобы снять кастрюлю с плиты, но как только тот выключает газ, Аомине тянет его на себя. — Слышь, игнорировать меня ты сможешь еще всю жизнь, не сейчас же, придурок, — Аомине широко улыбается, а Кисэ улыбается в ответ.       — Сам ты придурок, — отвечает он и прижимается к его губам.       И сейчас, чувствуя его в своих руках, целуя его губы, Аомине думает о том, как вообще прожил чертовы четыре года без него, думает о том, что чуть не потерял его, и о том, что больше никогда никому не даст причинить ему боль.