Петербург — Чикаго

С приближением ночи в автобусе утихли последние смешки и разговоры, задвинулись шторки на окнах, выключился свет. Совсем скоро на почерневшем небе рассыпались бледные белые точки. Сон медленно укрывал с головой. У Тёмы никак не получалось расслабиться: в голове роились мысли. Хорошие, плохие, приятные и не очень, неправильные, невозможные, нежелательные — а в такой поздний час, как назло, выговориться обычно некому. Ладно выговориться — хотя бы задать один-единственный вопрос, что мучил в последние дни. Женя не хотел и не мог спать. Он сидел слева, у окна, смотрел в пустоту и думал ни о чём и обо всём сразу. Из наушника в левом ухе доносилась умиротворяющая песенка, из текста которой удалось уловить только что-то про озеро Мичиган. Правое было свободно: кое-кого на соседнем кресле частенько посещало внезапное желание поговорить. Вот и сейчас справа послышался робкий шёпот: — А что, если я в НХЛ уеду? — Тёма, уткнувшись взглядом в обивку черного кресла впереди, теребил краешек накинутой на плечи куртки. — Ну, чисто гипотетически. Женя заметил, что вот это чисто гипотетическое кольнуло внутри сильнее, чем должно было бы — это же обычное предположение об обычном для хоккея событии — и попытался изобразить невозмутимо-задумчивое выражение лица, игнорируя ком в груди и торопливо перебирая возможные ответы на заданный ему провокационный вопрос. Не учёл, правда, что невозможно не заметить, как его вечно грустные черные глаза становятся — пусть на секунду — ещё грустнее, особенно когда ты слишком проницательный для среднестатистического представителя своего пола и возраста Тёмыч. Повисшую тишину нарушал разве что шум двигателя, да и тот после долгих часов пути стал совсем незаметен. Белый свет фонарей в тоннеле яркими полосами ложился на единственное незавешенное окно. — Ты это, ну, не усердствуй. А то так громко мозгами ворочаешь, что даже мне слышно. — Да я не… — тут прервался на краткий смешок: шутка и разрядила обстановку, и сбила с мысли, — не знаю. Не задумывался как-то. Задумывался, конечно. Слишком часто и подолгу представлял все возможные варианты, даже, бывало, расстраивался из-за сделанных в процессе размышления выводов, но Тёме об этом знать не стоит. — Совсем-совсем не задумывался? — Скучать буду, наверное. Ну, мы будем… Но я — особенно. То есть… блин. Ты сейчас меня не так поймешь, потому что я не могу нормально говорить с людьми, которые… — Женя почувствовал, как лицо залил румянец, и предпочёл отвернуться к окну. — Всё. Я заткнулся. Заткнулся… Молчу. Он напряжённо ждал ответа, но ничего не последовало — может, это и к лучшему. Веки потяжелели. Музыка начала растворяться в воздухе, не долетая до разума, и потерялась вдали. Только уже сквозь сон Женя почувствовал, как на плечо легла чья-то тяжёлая голова.